Страница 30 из 31
— У нас это не делается! — гордо ответил Бошняк и густо покраснел, услыхав от Семена перевод.
— Твари они, — заметил Семен по-русски. — Вон Куйча и то плюетшя!
Вдруг, к удовольствию торговцев, Семен развернул плис, красное сукно, потом достал моржовый зуб, кость, шапки казанской работы.
— Ое-ха! — в восторге вскричал Тин Фа.
Даже суровый Ургэн вскочил и хлопнул себя руками по бедрам. Впрочем, на Парфентьева это мало действовало, он знал, что тут не столько восторгов, сколько желания соблюсти вид и вежливость. Потом опять пили вино, ели леденцы, хлеб, сладкое печенье на свином сале, которое настряпал Парфентьев.
Маньчжуры заночевали, утром Семен и Бошняк опять их угощали. Николай Константинович поблагодарил их за помощь Чихачеву, раздал подарки — ножи, сигары, кошельки с отделкой. Довольные маньчжуры взяли слово с Бошняка и Семена, что приедут в Пуль. Купцы укатили на собаках, звеня колокольчиками.
Через день Бошняк, Парфентьев и Куйча отправились.
Стойбище Пуль стояло над Амуром на высоком берегу.
Маньчжурам отведена половина у богатого гиляка в длинной фанзе, у них свой отдельный очаг, свой повар. Снова начался пир, разговоры.
Приехал красивый старик купец, большого роста, с белокурыми усами, в белой шубе, в такой же бальды, как у Куйчи. Маньчжуры встретили его с почетом, познакомили с гостями. Всего собралось семнадцать маньчжуров. Они веселились, играли в карты, проигравшие пили водку; один из маньчжуров-приказчиков проиграл несколько раз и был мертвецки пьян. Все смеялись над ним.
Старик ласково беседовал с русскими. Кто он такой, никто не говорил. Бошняк помянул про англичан; старик смутился, вынул платок, вытер вспотевший лоб. Он быстро овладел собой.
«Много же их тут, — думал Семен. — И старые, и больные, и вороватые».
В обратный путь ехали почти все время по воде. Лед почернел. Торосы оттаяли и сверкали как зеркала. Бошняк думал, как сумеет Невельской достать товар для будущей торговли. Маньчжуры просили приходить чаще, назначили дни и места, где бывают торговые сборища вроде ярмарок.
— Если китаец услышит, где поймали черную лису, — рассказывал дома Куйча, — хоть неделю ему ехать — явится. Бегают по Амуру, ищут.
— А как охотитесь?
— Молимся!
Разговор зашел о шаманах. Куйча уверял, что надо молиться и тогда будет удача.
— Он шаманит, — пояснил Семен, — и на тот грех ему лучше даетшя.
— Кури, Кури! — ласкал Куйча вбежавшую собаку; у нее почти желтая шерсть, хвост не лохматый.
— Хорошая шобака! — заметил Семен.
Куйча сидел на нарах, поджав под себя ноги с черными пятками. Бошняк взял в руки его улы из рыбьей кожи.
— Гиляки легковешные, — заметил Семен, — поджарые, им хорошо в таких, а мне эти обутки на один день.
Амур ночью грохотал и быстро, в два дня, прошел. Над всем пространством очистившихся вод, над лесами и затопленными островами, словно по громадной трубе, как бы в несколько слоев летели птицы.
«Где тут императорский гусь?» — думал Бошняк, удивляясь хитрости торгашей.
— Чирки-то, чирки… — говорил Семен, держа ружье в руке.
Кулики прилетели, уселись на перевернутые лодки. А на протоке вода кишит, вся в пузырях от множества рыбы. Жена Куйчи пришла из тайги, принесла охапку сухого орешника, а дочь — пучки тоненьких побегов дикого лука и жесткой черемши. В тайге уже много белых цветов. Мальчишка с красным носом поймал сазана. У очага готовится строганина, женщины режут лук и рыбу.
— Сейчас самая вкусная дикая капуста! — говорит Куйча.
Утки стаями носятся над протокой. Летят бакланы, правильными, волнующимися черными косяками двигаются гуси. Их косяк похож на громадного тонкокрылого гуся.
В глубине неба, над всей этой массой птиц, идут белые лебеди, и кажется, что кричат девичьими голосами: «Ой-ой… ай-ай-ай».
— Лебеди прежде были людьми, — говорит Куйча, — они летят и жалуются…
— Лебедя за шею подымешь — ноги на полу, — говорит Семен. — Его бить — грех!
По протоке лодки идут в тайгу за клюквой, черемшой, дикой капустой.
Летит крохаль с длинным, зубастым, совсем не утиным носом, в полете — белобрюх, лапы — багровые. Мчатся маленькие нырки и рассыпаются по воде. Чайки кричат, как дети. Летят дикие голуби.
Уж вялится рыба: чебаки, щуки и разная мелочь — на шестах и прутиках, продетых под жабры.
Подул ветер. Волны пошли с Амура в протоку, бьют в берег, перехлестывают через лодки. Нагнало тучи. В лодках полно воды. На берег вытаскивают лодки, переворачивают, выливают из них воду. Бошняк заметил, что у молодых побегов ясеня острые верхушки черны, как наконечники червленой стали.
— Вон… Вон… — кричит Куйча.
Какой-то хищник с пегими крыльями поймал рыбу. Она забилась, вырвалась из клюва и упала. Он метнулся, норовя ухватить на лету. Но не удалось. Пролетел, зло крича, со стоном, виден был его горбатый нос и жесткие крылья с нежным изжелта-зеленым брюхом.
Бошняк сходил за ружьем. Низко летели гуси. Когда раздались выстрелы, гуси сбились, задние пошли быстрее, перегнали передних. В их вытянутых шеях — испуг. Один полетел обратно.
Семен принес сбитую птицу. У большого гуся оранжевые лапы и помутившиеся белесые зрачки. Поперек пепельно-серых крыльев коричневые полоски в красную крапинку.
Волна прибила к берегу огромного мертвого сома с выеденным брюхом.
— Шом погиб, — с сожалением сказал Парфентьев, — его выдра ела.
Река все прибывает. Надо оттаскивать лодки от воды. Семен смотрит на тальники. Вода пока еще не дошла до следов прошлогоднего наводнения.
— Пошлушай, Куйча, — говорит он, — а у ваш шамая большая прибыль, видно, бывает не вешной?
— Конечно! — ответил мангун. — Ведь по деревьям видно.
— Мешто удобное, а жатопляетшя, — сказал казак Бошняку. — Однако нельзя тут штроитьшя!
По слухам, на озере были высокие места. Куйча согласился проводничать за десять аршин китайки и за два топора.
Ранним утром подняли парус и пошли по протоке между ровных зеленевших берегов. Предстояло описать озеро Удыль со всеми впадающими в него речками и все осмотреть и промерить. Куйча не спрашивал, зачем допытываются, затопляет ли эти места вода. Ясно, что тут хотят поселиться. Он радовался этому, никто не будет стричь бальды и продавать юколу за соболей.
— А не нарушим мы, Семен, жизнь этих людей? — спросил Бошняк. — Не обидим их?
Семену и самому было жаль мангун. Построится завод, эллинги, нагонят сюда каторжных, кобылку, прощай все гиляцкое раздолье.
Бошняк замечал — казак умен, живой, все видит.
Николай Константинович все больше привязывался к нему, признавался в душе, что спокоен, только когда Семен рядом. Николай Константинович счастлив, что судьба послала ему такого спутника. Недаром Невельской говорит, что ему и Беломестнову доверяет не меньше, чем офицерам.
В этот вечер, после промеров и черчения карт Бошняк ставил палатку, а Куйча с Семеном ловили неводком рыбу. Принесли сазанов, сома, косаток, верхоглядов, лещей.
— Тут не только шеткой, можно багром ташкать, — сказал Семен. — Рыба хорошая, не моршкая… А ветер дует в палатку, неверно поштавлена! — заметил он. — Придется перештавлять.
— Видел три выдры, — рассказывал Куйча.
— Не стреляли их? — спросил Бошняк.
— Нет! Нам не надо сейчас.
— Прыгает, как колонок, — рассказывал Семен, — ижвиваетшя, как жмея. Ножки короткие. Животом так и борождит. Жрет рыбу.
— Она зимой живет подо льдом, где пустота, — объяснял Куйча, — на пропаринах. Есть теплые места на речках. У нас живет черная птичка — ойфо. Выдра налима любит, саму рыбу не кушает, а выгрызает из нее максу. Сейчас у нее шкура худая.
— А как выдра плодится у вас?
— Два-три детеныша, — отвечал Куйча. — Маньчжурам на курмы[16] хватит.
— Это я видел, у них хохотунчики иж выдры, — сказал Парфентьев.
Глава шестнадцатая
ОГОРОДЫ
На Петровской косе весна наступала медленно. Начался июнь, а в море все еще льды. Залив скован почерневшим льдом. Местами на нем синие озера.
16
Курма — куртка.