Страница 42 из 54
— Тогда возьмите!
Гесс, колеблясь, браунинг принял, взвесил его на ладони, проверил заряд — все патроны оказались на месте:
— Вы уверены?
— Еще бы! — ответил Молжанинов и из другого кармана достал еще один револьвер. — Держите ухо востро и, Бога ради, не оплошайте!
Гесс открыл было рот, но тут же его закрыл: свет на сцене стал ярче, привлекая к сцене всеобщее внимание.
— Начинается! — Молжанинов хлопнул сидевшего с ним рядом Владимира Львовича по колену. — Начинается!
Послышались шаркающие шаги.
На сцену — откуда-то изнутри помещения — вышел Талобелов.
51.
— Дамы и господа! — начал этот странный тип — не то легенда из прошлого, не то сомнительная личность настоящего: то ли борец за вышние интересы, то ли преступник. — Дамы и господа! Прошу внимания!
По залу, разрушая тягостную и неестественную тишину, пронесся шорох: люди зашевелились, как будто отходя от тягостного сна, и начали — не забывая, разумеется, о сцене, поглядывать по сторонам.
Гесс и Владимир Львович, удивленные обращением Талобелова, с неменьшим удивлением — поначалу это обстоятельство как-то ускользнуло от них — обнаружили, что, помимо мужчин, в зале действительно находились и женщины. Причем количество дам было сравнительно велико: на двух-трех мужчин приходилась одна женщина.
— Глазам своим не верю! — прокомментировал открытие Владимир Львович.
Гесс, отойдя от первого впечатления, пояснил:
— Этого нужно было ожидать. Среди заказчиков преступлений были и дамы. Я упустил это из вида, но…
— Тише, господа, — вмешался Молжанинов, — давайте слушать!
Гесс и Владимир Львович замолчали, всё своё внимание обратив на сцену.
— Я, — между тем, продолжал Талобелов, доставая из кармана какие-то списки, — буду называть адреса, а вы, пожалуйста, представляйтесь… всем всё понятно?
По залу снова пронесся шорох: люди закивали головами, кто-то приподнялся, кто-то взмахнул рукой.
— Фонарный переулок!
Поднялся довольно представительного вида мужчина с испитым, однако, лицом. Когда-то это лицо должно было быть очень красивым, но ныне оно являло собою жалкое зрелище. Судя по ряду очевидных примет, мужчине не было и сорока, но выглядел он лет на двадцать старше.
— Губарев! — отозвался он.
Талобелов сделал какую-то пометку в своем списке и торжественно провозгласил:
— Сорок восемь тысяч!
Мужчина поклонился и сел.
— Демидов переулок!
Из кресла — в другом ряду и наискось — поднялся еще один примечательный тип. По виду — вполне себе преуспевающий коммерсант: такого и наметанный глаз мог бы принять за солидного столичного купца первой гильдии, причем из модных. Одет он был самым изысканным образом, без малейшего изъяна или малейшей оплошности, к каковым мог бы придраться строгий ценитель или критик. На шнурке поблескивало дорогое пенсне. На запястье — тип провел рукою по превосходно уложенным волосам — оказались часы на ремешке, хотя ношение таких часов — наручных — еще не стало общим и покамест больше распространялось в армии и в полиции. В общем, безупречность с налетом надежности растекалась от этого человека почти осязаемыми волнами. И всё же… как говорится, наметанный глаз наметанному глазу — рознь. Вадим Арнольдович сразу же понял, что за респектабельной оболочкой скрывается жулик, при этом жулик скорее в прошлом, нежели прямо сейчас, но привычек своих не оставивший и по-прежнему готовый пуститься во все тяжкие.
— Синицын!
Талобелов сделал новую пометку и не менее торжественно, чем в предыдущем случае, провозгласил:
— Сто четырнадцать тысяч двести двадцать шесть… и мелочь!
Жулик — как до него и пьяница — поклонился, но, в отличие от пьяницы, оставшегося немым, усмехнулся и даже как-то кокетливо произнес:
— Мелочь можете оставить себе!
Талобелов — и это было не менее удивительным, чем всё остальное — совершенно серьезно поблагодарил:
— Очень щедро с вашей стороны, господин Синицын! Я это помечу особенным образом!
И он — Талобелов — и в самом деле добавил к первой пометке еще одну.
— Глиняная улица! — сделав пометку по Синицыну, продолжил Талобелов перечень.
Это название поразило Гесса:
— Не может быть! — не удержавшись, воскликнул он. — Как — Глиняная?
Владимир Львович и Молжанинов уставились на Гесса в недоумении.
— Что вас удивляет? — спросил Семён Яковлевич.
— Я не помню, чтобы на Глиняной улице…
— Там еще раньше мануфактура сгорела. Она что же — в поле вашего зрения не попала?
— Мы… мы… — Гесс даже начал запинаться. — Мы думали, только ваша фабрика… ну… того…
Молжанинов саркастически хмыкнул:
— Ищейки!
И больше не добавил ничего.
С кресла поднялась хрупкая дама, что поразило Вадима Арнольдовича еще больше: более даже, чем неожиданно выскочившая на свет Глиняная улица.
— Это еще кто? — спросил он.
— Слушайте! — отмахнулся Молжанинов.
— Карпова!
— Сто девяносто девять тысяч!
Дама дернула плечиком, отчего укрывавшая его накидка соскользнула, повиснув на локте.
— Как — сто девяносто девять? — вопрос дамы прозвучал требовательно, а ее голос был резким. — Мы договаривались иначе! Я…
— Сто девяносто девять! — решительно перебил Талобелов, пальцем показывая даме на кресло.
— Это — грабёж!
— Сядьте! Или вас выведут вон!
Дама побледнела, осеклась и села.
Талобелов обвел взглядом зал, но люди сидели тихо и явных протестов не заявляли.
— Воронежская улица!
На этот раз поднялся крепенький живчик лет шестидесяти пяти: седой, с коротко стрижеными — почти под ноль — волосами, хитро прищуренными глазками и находившимися в постоянном движении руками. Одет он был неприметно, но добротно: с тою расчетливой скупостью, какая одновременно выдает и приличный достаток, и нежелание попусту разбрасываться деньгами. Гесс невольно одобрил выбор одёжки.
— Фон Тир!
— Семьдесят пять тысяч!
Живчик потер ладонями и с самодовольным видом огляделся по сторонам: он словно призывал порадоваться вместе с ним удаче, но сочувствия ни в ком не встретил. Тогда он просто покивал присутствовавшим и уселся.
— Девятая линия!
Гесс напрягся.
Встала еще одна дама. В противоположность первой, эта оказалась дородной, пышущей здоровьем и глуповатой на вид. Вадим Арнольдович узнал ее.
— Капитонова!
— Сорок одна тысяча!
— Добавьте еще одну, — низким красивым голосом отозвалась Капитонова, — и будет правильно.
В руках у нее невесть откуда появилась памятная книжка.
— У меня записано так: на Марию Магдалину — тысяча двести, но двести, так уж и быть, я готова засчитать в чистую благотворительность!
Талобелов откровенно растерялся. Он переводил взгляд с лица Капитоновой на памятную книжку в ее руках и не мог понять, откуда в глуповатой на вид женщине взялась такая хватка. Но больше всего, похоже, его смутило не это противоречие, а то, что в тоне Капитоновой не было ни намека на угрозу или истерику. Напротив: тон казался матерински ласковым и если в нем и угадывался упрек, то разве что любящий — как в отношении случайно допустившего ошибку многообещающего чада.
— Вы позволите…
Талобелов решился и, быстро сойдя со сцены, прошел к Капитоновой. Та охотно протянула ему книжку.
— Гм… да… — листая страницы, был вынужден признать он. — Записи в полном порядке… Но как же так? Не могли же мы…
— У вас бухгалтерия хромает, — улыбнулась Капитонова, озаряя сбитого с толку старика сиянием великолепных — белых и крупных — зубов. — Я всегда говорила: господину барону следовало нанять толковую помощницу!
— Барону! — ахнул Гесс.
Владимир Львович метнул в Молжанинова вопросительный взгляд.
Молжанинов пожал плечами:
— Кальбергу, разумеется. А вы чего ожидали?
Незаметно для Молжанинова Владимир Львович сжал руку Гесса.