Страница 23 из 25
«Но Зволянский…»
«Да ведь не смог бы Сергей Эрастович каждые четверть часа наблюдателей снимать!»
«М-да, — согласился я, — пожалуй!»
Мы замолчали и как-то разом поворотились к стеклу.
Зволянский по-прежнему сидел в кресле и пил, кажется, уже вторую или даже третью стопку. Молжанинов же вернулся к прерванной им было работе: он снова начал собирать со стола бумаги и относить их в камин.
Камин полыхал безумным пламенем. Если бы это видели вы, Митрофан Андреевич, вас — уж простите — хватил бы Кондратий!
— Так жарко было?
— Не то слово!
Митрофан Андреевич улыбнулся, хотя улыбка получилась грустной:
— Вот и говори после этого людям, что огонь — не игрушка! Четыреста семьдесят пожаров за минувший год — дело рук таких вот безумцев… Четыреста семьдесят, господа[48]!
Мы — все — покачали головами: мол, и не говорите, Митрофан Андреевич, — жуть-то какая! Но — за всех, разумеется, не скажу, но за себя ручаюсь — приведенная полковником статистика интересовала нас куда меньше, нежели рассказ Вадима Арнольдовича, явно подходивший к концу. Во всяком случае, не успел я и рот открыть, чтобы попросить Вадима Арнольдовича продолжить, как меня опередил Чулицкий:
— Неужто всё вот так и спалили? — спросил он, имея в виду картотеку Молжанинова.
— Да, — подтвердил Гесс, — абсолютно всё!
— Вот жалость!
Можайский:
— Подозреваю, потеря и впрямь существенная! Было бы интересно заполучить такую картотеку хотя бы на день-другой! Что-то мне подсказывает, что лично я узнал бы много интересного о моем участке!
Чулицкий хмыкнул:
— Да ведь каждой собаке известно, что ты, Можайский, в своем участке — как рыба в воде! Неужели собаки брешут?
Можайский хмыкнул в ответ:
— Брешут, Михаил Фролович! Конечно, брешут!
Лицо Чулицкого сделалось серьезным:
— Да, согласен, — сказал он, — знать всё невозможно, а молжаниновская картотека могла бы многое рассказать и мне… или вот: Сергею Ильичу. Я-то на покой собрался, а Сергею Ильичу еще работать и работать!
Инихов вздохнул:
— Действительно жаль!
Это прозвучало двусмысленно, но все мы поняли: слова Сергея Ильича относились к картотеке, а не к предстоящим ему многочисленным трудовым будням.
— Неужели, — Чулицкий вновь обратился к Гессу, — совсем-совсем ничего не осталось?
Гесс — так же, как и Сергей Ильич — вздохнул:
— Боюсь, совсем ничего… Вы же понимаете, Михаил Фролович: я не мог вмешаться в процесс уничтожения. Даже раскрой я свое присутствие в доме, кто бы мне позволил вмешаться?
— Да, понимаю… — в голосе Чулицкого зазвучала робкая надежда. — Но все же… все же… вы ведь могли… попозже, когда все разошлись, пошуровать в камине?
Гесс подтвердил неожиданную догадку Михаила Фролович, но в целом его ответ прозвучал неутешительно:
— Не только мог, но и пошуровал…
— Ага!
— …да только впустую!
— Совсем!
— Совсем. Молжанинов так тщательно работал кочергой, что все бумаги превратились в золу, а зола оказалась полностью перемешанной. Ни клочка не уцелело!
Чулицкий махнул рукой и расстроенно отвернулся.
Гесс вернулся к своему рассказу.
— Чиновники лихорадочно работали, Молжанинов жег бумаги, Зволянский жевал огурец, взятый с моей собственной тарелки. Не знаю почему, но у меня слюнки потекли: так мне захотелось того же огурца! Все это происходило в молчании: ни в кабинете никто не говорил ни слова, ни мы с Талобеловым не разговаривали. Мне даже показалось, что Талобелов — время от времени я на него посматривал — настолько погрузился в какие-то собственные мысли, что напрочь забыл о том, что его окружало, считая и мое присутствие тоже. А потом случилась новая неожиданность.
Минут, наверное, через двадцать, а может, и через полчаса — представляете? Все они протекли в тишине! — снова раздался телефонный вызов. Произошло это так внезапно, что Зволянский даже подскочил на подушке кресла, а Молжанинов выронил из руки кочергу. Кочерга упала прямиком в огонь: пришлось выуживать ее каминными щипцами…
«Да что же за день сегодня такой!» — воскликнул Молжанинов, возясь с железками.
«Вы не ответите?» — Зволянский кивнул на разрывавшийся аппарат.
«Нет, конечно! Забыли? Я — в поезде!»
«Думаете, проверка?»
«Не знаю. Но всё может быть».
Тогда сам Зволянский приподнялся из кресла и потянулся к трубке.
«Что вы делаете?» — Молжанинов бросил щипцы и кочергу и буквально уставился на Сергея Эрастовича. — «Зачем?»
«Не успокоюсь, если не буду знать, кто звонил!» — пояснил Зволянский и снял трубку. — «Алло! Собственная квартира Семена Яковлевича Молжанинова! Кто говорит?.. Нет, ваше высокопревосходительство…»
Молжанинов вздрогнул и, подойдя к столу, уперся в него руками, склонившись к Зволянскому.
«…но я могу передать ему сообщение… Да, ваше высокопревосходительство, записываю: два и два равно четыре, не пасешься ты в квартире!»
«Что…»
Зволянский, прикрыв трубку, шикнул на Молжанинова. Тот сразу же замолчал.
«Конечно, ваше высокопревосходительство: что бы оно ни значило, ваше сообщение будет Семену Яковлевичу доставлено!.. Ах, еще одно есть? Да-да: конечно записываю!»
Зволянский, по губам которого только что блуждала улыбка, вдруг нахмурился и, выхватив у одного из чиновников карандаш, начал что-то записывать на обороте тут же лежавшего документа из картотеки. Когда соединение было прервано, он повесил трубку обратно на рычаг и с полным недоумением воззрился на записанный им текст.
Молжанинов, напрасно прождав несколько секунд — Сергей Эрастович молчал, как рыба, набравшая в рот воды… Молжанинов, повторю, резко наклонился вперед и выхватил бумагу у Зволянского.
Сергей Эрастович вскрикнул, но больше от неожиданности, чем от возмущения.
«Что за чертовщина!» — в свою очередь вскрикнул Молжанинов, едва начав читать.
«Вот и я хотел бы узнать!»
«Это что — шутка?»
«Сомневаюсь!»
«Минутку! — лоб Молжанинова пошел морщинами. — Да кто вообще звонил-то? Вы обращались к нему «ваше высокопревосходительство»? Я не ослышался?»
«Не ослышались, но это — пустое!»
«То есть?»
«Чин и фамилия — фальшивки».
«Вы уверены?»
Устремленный на Молжанинова взгляд Зволянского стал укоризненным:
«Обижаете, Семен Яковлевич!»
«Простите, — Молжанинов на мгновение смутился, — но как хотя бы звонивший назвал себя?»
«Вы крепко на ногах стоите?»
Вопрос был риторический и ответа не требовал. Молжанинов и не ответил.
«Обер-гофмаршал…»
«Обер-гофмаршал!»
«…светлейший князь…»
«Светлейший князь!»
«…Кочергин!»
«Кочергин!»
Молжанинов, как эхо повторявший за Зволянским невероятные титулы, закончил выступать репетитором и вдруг, как будто с места его сорвала неведомая, но страшная сила, ринулся к окну. Там он — не отдергивая, впрочем, занавеску — стал внимательно, но в явном возбуждении вглядываться — не в кипевшую жизнью этажами ниже улицу, а в дом напротив.
Я понял: Молжанинов решил, что в одной из квартир или даже на крыше находился очередной наблюдатель. Очевидно, к такому же выводу пришел и Зволянский, потому что он тоже подошел к окну.
«Кого-нибудь обнаружили?» — спросил он Молжанинова.
«Пока еще нет!» — ответил тот.
Теперь они оба внимательно оглядывали дом напротив, но и совместными усилиями ни до чего не дошли.
«Никого?»
«Никого!»
«Но почему тогда Кочергин?»
«Совпадение?»
«Почему-то не нравятся мне такие совпадения!»
Зволянский кивнул:
«Признаться, мне тоже!»
Тем не менее, за окном, похоже, и впрямь ничего необычного или таившего угрозу не было, поэтому — выждав еще пару минут — Молжанинов и Зволянский от окна отошли. Зволянский вернулся в кресло, а Молжанинов — к уничтожению бумаг. Однако спокойствие было подорвано основательно! Зволянский хмурился, его пальцы туда-сюда вращали пустую рюмку. Молжанинов то и дело замирал, прислушиваясь к доносившимся с улицы звукам. Даже оба чиновника писали уже не столь рьяно, как прежде: они отрывались от дела, допускали помарки — каждый из них по нескольку раз чертыхнулся — и вообще выглядели растерянными…
48
48 Митрофан Андреевич явно преднамеренно сваливает в одну кучу пожары, произошедшие от следующих причин: горение сажи в трубах — 198; неисправность каминов и печей — 144; неосторожное обращение с огнем — 127. Итого — 469. Если учесть то, что в 1901 году всего произошло пожаров 1001, цифра получается внушительная: без малого 47%! Но, разумеется, вряд ли в эту статистику справедливо включать то же горение сажи в трубах: уж эта-то причина вряд ли соотносится с описанным случаем. Да и неисправность каминов и печей — тоже: сомнительно, чтобы в таком доме, каким был дом Молжанинова, камин мог находиться в неисправном состоянии. Очевидно, Митрофан Андреевич объединил все эти причины в одну ради именно устрашающей цифры, то бишь — ради красного словца.