Страница 22 из 35
Человек понял, что Бочаров имел в виду проводившиеся по заказам страховых обществ экспертизы и покачал головой:
«Не всегда, мой друг, не всегда! У нас, конечно, есть и свои эксперты, но загвоздка в том, что по вступившему в силу закону возможно любое количество экспертиз! Если у кого-то возникнут сомнения — а ведь они возникнут, правда?»
Бочаров хмыкнул.
«Так вот: если у кого-то возникнут сомнения, он окажется вправе требовать другой экспертизы и с другим составом экспертов! Понимаешь затруднение?»
«Всех не купишь!»
«Точно!»
Негодяи обменялись одинаково горестными взглядами…
— Подождите! — вдруг перебил Митрофана Андреевича Инихов. — Так кто же это был? Насколько я понял из описания, не Кальберг?
— Нет, не он, — ответил Митрофан Андреевич.
— И не Молжанинов?
— Увы, и не он!
— Увы?
— Увы! — подтвердил Митрофан Андреевич. — Мне было бы проще…
— А! — воскликнул Инихов. — Понимаю: кто-то из ваших?
— Да, — снова подтвердил Митрофан Андреевич. — Из моих!
— Ну-ну…
Инихов замолчал.
Митрофан Андреевич в очередной раз вздохнул:
— Умножение сущностей вам, господа, не на руку, я понимаю, но… стыд-то какой! Уж лучше бы обошлось без этого!
— Вы его взяли? — Чулицкий.
— Куда там! Улизнул.
— Прямо напасть какая-то! Все улизнули!
Можайский:
— К счастью, не все!
Чулицкий поморщился:
— Никто не должен был улизнуть!
Можайский:
— Телефон работает исправно.
Чулицкий сплюнул прямо на мой паркет. Я возмутился:
— Михаил Фролович! — воскликнул я.
Чулицкий рефлекторно отдернул ногу, которой только что наступил на собственный плевок, и виновато вжал голову в плечи:
— Прошу прощения, Сушкин! — пробормотал он и — бочком, бочком — отодвинулся от места своего преступления.
Я было насупился, но тут же махнул рукой: бардак и разруха уже и без всяких плевков завладели моей гостиной — стоило ли огорчаться из-за лишней капли? Разломанный стол, валявшиеся повсеместно пустые и полные бутылки, осколки стакана, пошедшее трещинами кресло… на этом фоне вовсе не плевок казался неуместным, а начищенный до блеска паркет! В моей голове даже промелькнула мысль на время следующих совещаний — буде таковые состоятся — выносить из гостиной мебель, а пол застилать соломой или присыпать опилками: по типу того, как это делают в кабаках! Впрочем, вам, дорогой читатель, уже известно, что эта мысль — как и многое другое — пропала втуне: чуть позже моя квартира сгорела, а вместе с ней сгорел и весь дом, и все дома в округе тоже сгорели… не станешь ведь вызывать пожарных загодя, решив пригласить к себе полицию!
Между тем, Митрофан Андреевич… — смешно, не так ли? Только что я думал о пожарных, а глава-то их — брант-майор собственной персоной — уже находился у меня! — Между тем, повторю, Митрофан Андреевич снова завладел инициативой:
— Далеко ему не уйти! Я разослал телеграммы по всем пожарным командам Европы и Америки. Из чувства солидарности — уверяю вас — мерзавца из-под земли достанут!
Забегая вперед, скажу: в этом своем убеждении Митрофан Андреевич ничуть не ошибся. Не прошло и пары недель после всех описанных на этих страницах событий, как из Лондона поступило сообщение:
Встречайте посылку, полковник!
И следом за сообщением — телеграмма из Ревеля:
Уведомляем прибытие пароходом «Frank» ящика адрес СПб пожарной команды тчк Ящик странный тчк Пахнет бальзамом тчк Что делать впрс
Митрофан Андреевич — да и многие другие тоже — всполошились, не сразу поняв, о чем шла речь. Но так как самым простым способом всё прояснить было принять странное отправление, то и ответная телеграмма оказалась соответствующей:
Ждем поездом.
На следующие сутки ящик прибыл в Петербург. Открыл его — под общим надзором — узнавший запах доктор Шонин, Михаил Георгиевич:
— Запах средства для бальзамирования трупов!
— Что за черт?
Едва крышка была снята, все отшатнулись: согнутый в три погибели, в ящике лежал синего вида и, разумеется, мертвый человек.
— Проскурин! — закричал не своим голосом Митрофан Андреевич.
— То самый негодяй, который…
Митрофан Андреевич, недобро улыбаясь, захлопал в ладоши:
— Я так и знал: от нашего брата просто так не скроешься!
К трупу прилагалась записка, которую также обнаружил доктор Шонин и которая — в сильно смягченном переводе — звучала так:
Дорогой полковник!
Пациент выразил решительное несогласие вернуться в клинику, а так как наши законы не позволяют настаивать на возвращении, пришлось пациента немножко подправить: накачать бальзамом и в таком виде посадить на пароход.
Всегда Ваш,
Уэллс[53].
Оригинал записки, разумеется, тут же уничтожили. Ящик же и его содержимое закопали на задворках пригородного кладбища.
— Да, господа, — повторил Митрофан Андреевич, — из-под земли достанут!.. Но вернемся, однако, к нашим баранам. Стало быть, оба мерзавца обменялись одинаково горестными взглядами, и с той минуты между ними установилась прочная связь. По одному только взгляду оба они поняли, что стоят друг друга и могут друг другу доверять. Не удивительно ли? Хорошие люди годами, бывает, бьются за расположение к себе, а подлецы узнают друг друга с первых минут общения! Впрочем, это всё лирика. А горькая правда заключается в том, что Проскурин и Бочаров действительно нашли общий язык. Весь остаток дня — тревог больше не было — они провели в кабачке неподалеку от части, совещаясь и составляя планы на будущее. Оба являлись знатоками пожарного дела. Оба были — вынужден это признать! — людьми отчаянной смелости и потому рассматривали любые, даже, казалось, самые невероятные возможности устранить те или иные сложности, стоявшие на пути реализации их планов…
Митрофан Андреевич оборвал сам себя и пояснил:
— Я говорю «их планов», но это не совсем, а точнее совсем не так. Уже вскоре выяснилось: за Проскуриным притаились куда более значимые фигуры. Впрочем, узнав об этом, Бочаров ничуть не удивился. Наоборот: его доверие к партнеру только возросло, ибо с самого начала было понятно — не мог Проскурин в одиночку замыслить всё это, не говоря уже том, чтобы подступиться к страховым обществам и экспертам!
Не знаю, на каком именно этапе всплыла фамилия Кальберга, но она всплыла. Бочаров не поверил собственным ушам:
«Кальберг? — удивился он. — Тот самый спортсмен?»
«Он самый!» — ухмыльнулся Проскурин.
«Ну и дела!»
А вот Молжанинов как-то и почему-то прошел мимо. Возможно, в то время и сам Проскурин ничего не знал о его участии в предприятии, но, скорее всего, сами Кальберг и Молжанинов запретили ему распространяться на этот счет.
Как бы там ни было, но в общих чертах дело было обрисовано, и выглядело оно так: в каждой из пожарных частей столицы подбирался надежный человек, в обязанности которого входило следующее…
Митрофан Андреевич начал загибать пальцы:
— Во-первых, — в свободное от работы время — проводить негласные инспекции застрахованных домов и квартир, расположенных в зоне ответственности данной конкретной пожарной части. Во-вторых, — по итогам этих инспекций — составлять наметки возможных действий в случае пожара: доставить на место какой-нибудь предмет — допустим, неисправную горелку; повредить газопровод — если освещение было газовым; закоротить «козой» электропроводку, если в доме было электричество; забить дымовые трубы похожим на сажу мусором… и еще тысяча всего! В-третьих, — и это, разумеется, самое сложное — непосредственно воплощать наметки в жизнь.
Вот это третье и вызывало больше всего вопросов: совсем непросто действовать на виду у всех, да еще и в экстремальной обстановке! Как-никак, но одно — тайком проникнуть в какой-нибудь дом, и совсем другое — орудовать во время пожара… Но вместе с тем, именно от безупречного выполнения этого пункта зависел исход расследования причин возгорания: всё нужно было сделать так, чтобы даже у самого что ни на есть независимого эксперта не возникло никаких сомнений. И даже больше того! — чтобы инспектор буквально сам набрел на идею: вот это, а не что-то иное, и стало причиной трагедии.
53
53 Капитан Уэллс — глава пожарной службы Лондона в 1896–1903 годах.