Страница 40 из 56
В участке я поинтересовался, в какую конуру засунули городового. Меня провели в камеру для предварительно задержанных: городовому — по естественной причине — выделили отдельную, благоразумно решив не смешивать его с остальными[92]. Там этот, уж извините за выражение, дундук — в исподнем и с накинутым на плечи после водной процедуры одеялом — сидел, трясясь, на скамейке, мало что соображая от страха и, похоже, от обиды.
— Ну, выкладывай, — напустился на него я, — как же ты дошел до жизни такой? Давно ли пьешь? А давно ли прохожих грабишь и в канале топишь?
Городовой аж взвился, но тут же рухнул на пол и — в доказательство, что не врет — пару раз грохнул себя головой о половицы:
«Никого я не грабил и не убивал, ваше высокородие! — заговорил он. — Не было такого! Пить — пил. Но не убивал!»
— А вот взявшие тебя люди утверждают другое!
«Они ошибаются!»
— Что? — я удивился. — Я не ослышался? Ошибаются? Не врут, а ошибаются?
Городовой быстро закивал головой:
«Да, да, да, ваше высокородие! Именно ошибаются! Зачем им врать?»
Сказать, что я удивился еще больше, — ничего не сказать. Городовой защищал собственных обвинителей! «Ну и ну, — подумал я, — дело и впрямь не так просто…»
— Так что же произошло? — вслух спросил я и услышал вот что:
«Я уже мало что понимал: совсем осоловел после… ну…»
— Попойки?
«Поминок!»
— Каких еще поминок?
«Брат у меня помер, ваше высокородие. Вот поэтому я последние дни… и ночи… пил. Фляжка у меня была в шинели, можете сами посмотреть. До смены я уже успел изрядно набраться, а на посту еще добавил: из фляжки потягивал. В ней — самогон, не чета казенке[93], так что — сами понимаете…»
— Прямо поветрие какое-то! — Можайский. — Как вспомню, так вздрогну!
— О чем это вы?
— Когда мы в Плюссе были, нас офицер жандармский самогоном угощал.
Тут засмеялся Инихов:
— Точно-точно!
— Ужас!
— И не говорите!
Инихов и Можайский подмигнули друг другу и замолчали. Чулицкий, еще какое-то время то в одного, то в другого постреляв недоумевавшим взглядом, спохватился, стрелять глазами перестал и, в сердцах махнув рукой, продолжил:
— Причина пьянства городового, равно как и напиток, которым он заливал свои мозги, меня интересовали меньше всего, поэтому я решительно оборвал его на этих подробностях, потребовав говорить по существу.
«Если по существу, то… увидел я, в общем, тень, метнувшуюся из подворотни дома Тупикова. Человек сразу показался мне подозрительным, но сил преследовать его не было… да и желания, если честно, тоже».
— *** с твоими желаниями, — закричал я, — говори!
«Странный был человек. На улице холодно, лед уже на канале, а он — человек в смысле — в одних панталонах, едва ли не босой, в рубашке и накинутом поверх зипуне! Но это бы ладно, а вот то, что случилось дальше, почти меня протрезвило».
— Так что же случилось дальше?
«Сначала он побежал в мою сторону — в сторону площади: я стоял в арке другой подворотни тупикова дома, — но, заметив меня, круто взял к ограждению канала и — я глазам своим не поверил! — сиганул через нее на лед. «Убился! — промелькнуло у меня в голове. — Как пить дать, убился!» И тогда я тоже бросился к ограждению и, подбежав к нему, посмотрел вниз. Человек, однако, был цел и невредим: поднявшись, он побежал через канал. Я прыгнул за ним».
— Зачем?
«Да как же, ваше высокородие? — городовой казался искренним в своем недоумении. — Это ведь уже совсем ни в какие ворота! Прыгать на лед через ограждение! Виданное ли дело? Да еще и в таком виде!»
— В рубашке и босым?
«Так точно».
— А если бы, — не сдержался я, — в валенках и в тулупе?
Городовой растерялся:
«Не было на нем валенок…»
— Дурья твоя башка! — честное слово, я взорвался. — Причем тут валенки?
«Так ведь и я говорю, что валенок на нем не было. Он был…»
— Хватит, — я замахал на олуха руками, и он запнулся, — продолжай!
Городовой как-то особенно тоскливо вздохнул:
«Вас не поймешь, ваше высокородие: то хватит, то продолжай…»
— Тьфу ты! — я сплюнул на пол камеры. — Да говори уже: что было дальше?
«Ну, дальше я за ним побежал. Но не догнал: он провалился под лед. Тогда я и сам распластался и сунул руки в воду: веревки обвязаться у меня не было, да и времени на это — тоже; пришлось понадеяться на удачу[94]».
— И?
«Повезло. Ухватил я его сразу и подтащил обратно к полынье. Вот вытащить на лед было сложнее. Но и с этим удалось справиться. Однако…»
— Что?
«Услышал я крики. Огляделся и человека бегущего приметил. Он бежал по Офицерскому мосту, бешено махал руками и… ну, вообще всем своим видом был похож на человека, который вот-вот на помощь придет! Вы знаете, ваше высокородие, со стороны замка[95] к воде есть спуск…»
— Знаю.
«…вот к нему-то он, очевидно, и несся».
— Ты решил подождать?
«Никак нет, ваше высокородие, что вы! Медлить было нельзя: провалившийся под лед малый стремительно замерзал. Я начал срывать с него одежду, чтобы после укутать в собственную шинель, но…»
— Хватит нокать! Что — «но»?
«Случилось совсем уж страшное. Едва я раздел бедолагу, как лед снова разверзся, и… вы понимаете… ну… всё! С концами! На этот раз я сделать уже ничего не смог».
— Городовой замолчал, я тоже не торопился с репликами. В принципе, рассказ олуха казался правдивым, но был ли он таковым на самом деле? Это сейчас я за глаза называю городового всякими бранными прозвищами: он и впрямь оказался дураком. Но тогда я этого знать не мог и должен был допустить, что передо мной — хитрец, каких свет не видывал… впрочем, отчего же — не видывал? Так ли уж много нужно ума, чтобы соотнести собственное поведение с поведением очевидцев? С другой стороны, я решительно не видел причин, по каким городовой — пусть нетрезвый, пусть с осоловевшими мозгами — мог наброситься на случайного прохожего. Да не просто прохожего, а явно не имевшего зажиточный вид. Зачем? Чтобы поживиться кальсонами? Зипуном? И вот еще, кстати: а что вообще человек в таком виде делал на набережной? Почему, бросившись бежать, он, рискуя убиться, спрыгнул на лед, а не помчался — если допустить, что городовой все-таки грабежом решил промыслить — под защиту других полицейских? Ведь совсем неподалеку были и другие посты! Значит, у него были причины избегать полиции? Но если так, то получается, он сам был в чем-то нечист?
«Ваше высокородие! — прервал мои размышления городовой. — Я вот еще что припомнил: когда меня повалили, я мордой ткнулся прямо к карману зипуна. Из него торчала пачка бумаг. Мне показалось, что это — облигации».
Я так и подскочил:
— Облигации?
«Очень похоже!»
— И настолько много? Целая пачка?
«Да».
— А что за облигации, ты не приметил?
Городовой сосредоточился, лицо его сморщилось. Протекли секунда, другая, третья… И память выдала ему:
«На уголке, среди завитушек, стоял вот такой значок, — городовой попросил у меня бумагу, и я протянул ему свою памятную книжку и карандаш, — и были отпечатаны цифры: 19.15.6.»
— В значке, господа, я моментально узнал британский фунт стерлингов. А цифры…
— Девятнадцать фунтов, пятнадцать шиллингов, шесть пенсов! — Кирилов.
— Точно.
— Это — облигация номиналом в сто двадцать пять рублей правительственного займа девяносто девятого года… да не смотрите вы так на меня! У меня есть такие: как же не узнать[96]?
— Я и не смотрю, — Чулицкий отрицательно помахал указательным пальцем, — просто диву даюсь!
— Не понял?
— Не берите в голову: это я о своем…
Кирилов нахмурился, но Михаил Фролович тут же развеял его подозрения:
92
92 Михаил Фролович опускает подробности: чтобы пройти в «камеры для предварительно задержанных», нужно было пересечь двор — съезжая находилась не в доме 3-го участка Казанской части на Офицерской (Декабристов) улице, а в доме 99-1 по Екатерининскому (Грибоедова) каналу.
93
93 Водке.
94
94 Каким бы сомнительным ни показался рассказ современному читателю, привыкшему видеть в полицейских чинах не столько помощников, сколько помеху, он по-настоящему правдив. Городовые, ни минуты не раздумывая, бросались на помощь погибавшим, в том числе — и провалившимся под лед. Рискуя собственными жизнями, они, бывало, и с мостов спускались на реки и каналы, привязав себя веревкой к ограждениям. Из того самого времени, о котором повествуется в отступлении о происшествии с Гольнбеком, известен, например, случай городового 3-го участка Петербургской части — Ивана Бочарова, — утонувшего при попытке спасти упавшего в воду человека.
95
95 Ныне не существующий «Литовский замок», одним фасадом выходивший на Офицерскую (Декабристов) улицу, а другим — на набережную Крюкова канала. В разное время служил казармами и тюрьмой. Был сожжен в 1917 году. Сейчас на его месте — группа строений: жилой дом (№ 29 по Декабристов), построенный в тридцатых годах двадцатого века для работников «Союзверфи», школа (набережная Крюкова канала, 3) и т. д.
96
96 Небольшое пояснение: номинированные в рублях имперские облигации имели привязку по твердому курсу к другим основным валютам — британскому фунту, французскому франку, германской марке, голландскому гульдену, доллару САСШ (Северо-Американских Соединенных Штатов, как тогда в России называли США). На облигациях указывалась не только сумма займа в рублях (и номинал в рублях самой облигации), но и сумма (и номинал облигации) в этих валютах. Например, тот заём, о котором идет речь в рассказе Михаила Фроловича, был на 125 миллионов рублей золотом, что соответствовало 19 миллионам 775 тысячам фунтов стерлингов, 229 миллионам голландских гульденов, 96 миллионам 250 тысячам долларов, а сама облигация с номиналом в 125 рублей была равна 500 франкам, 404 маркам, 239 гульденам, 96 долларам 25 центам США и 19 фунтам 15 шиллингам 6 пенсам Великобритании.