Страница 37 из 56
— Напрасно смеетесь, Сушкин! — Михаил Фролович едва ли не обиделся.
Я поспешил его успокоить:
— Да нет, Михаил Фролович, я совсем не над тем… в том смысле… как бы это сказать?
— Да говорите уже!
— В общем, я разделяю ваши чувства, но выразили вы их весьма заковыристо!
— Ах, вот вы о чем! — Чулицкий тоже усмехнулся. — Ну, я-то — не репортер. Мне ради слов по карманам приходится рыться!
Мы обменялись насмешливыми взглядами, и Чулицкий продолжил рассказ:
— Да, Сушкин: я буквально отшатнулся от приказчика, а затем, когда немного пришел в себя от чуть ли не наповал сразившей меня неожиданности, обернулся к городовому. Тот — всё в том же непотребном виде — стоял, привалившись спиной к косяку двери, и хлопал глазами. Только теперь я вдруг обнаружил, что не только его одежда пребывала в безобразном состоянии, но и шапка отсутствовала! Пегого оттенка волосы, остриженные неаккуратным ежиком, были взлохмачены и топорщились уродливыми иголками. Не знаю, почему, но именно это — отсутствие шапки с номером[75] и отвратительное состояние волос — взбесило меня больше всего. Я схватил городового за воротник шинели и дернул так, что послышался треск. «Говори, скотина! — заорал я. — Где головной убор? Что с волосами? В какой помойке валялся? Где пил?!» Толпа, увидев это, вновь одобрительно зашумела. Но городовой, как будто совсем проглотив язык и еле ворочая мыслями, только замычал что-то нечленораздельное. Тогда я грохнул кулаком в прикрытую дверь. Дверь тут же распахнулась. Из нее выскочил ранее опасавшийся выйти к людям, но явно стоявший тут же, за створкой, и всё видевший и слышавший через щель дежурный. «Заприте этого мерзавца… Нет! — отдав приказ, тут же спохватился я. — Сначала окатите его водой! Может, так он быстрее придет в себя!» Дежурный — не тратя слова — подхватил городового и уволок его в помещение. Я же остался у входа и поманил к себе пальцем того приказчика, который только что огорошил меня известием об убийстве.
«Ваше высокородие?» — вряд ли приказчик узнал меня, но я был в форме, и он обратился ко мне по чину[76].
— Хоть ты расскажи мне, что здесь происходит!
«Так ведь это…» — приказчик замялся и начал озираться по сторонам, словно в поисках поддержки. — «Я ведь уже все рассказал!»
— Да что же ты рассказал? — начал терять терпение я и даже притопнул.
Приказчик смутился еще больше и вдруг нырнул обратно в толпу: вот тебе и положительный персонаж! — Чулицкий передернул плечами. — Совсем забыв о прежних соображениях безопасности — да они, как это было уже понятно, и были-то ни к чему, — я ринулся следом, нагнав беглеца удивительно быстро: толпа передо мной расступилась, а вот его, напротив, задержала. Один из тех мужиков, что еще несколько минут назад держали городового, схватил приказчика за руку:
«Куда ж ты, черт, несешься?» — без угрозы, но так спросил мужик, что приказчик встал, как вкопанный. — «Вот, вашвысродь, держите!»
— Ты зачем побежал? — тоже спросил я, вглядываясь в лицо приказчика. — Ты что, наврал от начала и до конца?
«Никак нет, ваше высокородие!» — тут же залепетал он. — «Ничего я не наврал. Просто…»
— Э! Да ты никак из отставных?
«Вот в этом-то и дело, ваше высокородие!»
— Не беглый, надеюсь?
«Никак нет. Просто…»
— Ну?
«С видом на жительство у меня не все в порядке».
— Тьфу ты! — я сплюнул[77] и кивнул мужику: мол, отпусти человека. — А зачем же с другими к участку пошел? Сидел бы себе в лавке и в ус не дул! Ну! Говори и ничего не бойся: в мои обязанности контроль такого рода не входит!
Приказчик — или отставной: как его лучше называть-то? — освободившись от жесткой мужичьей хватки и, вероятно, поверив мне, почувствовал себя свободней и даже вздохнул с облегчением.
«Да нешто я не человек, ваше высокородие? Ведь это я и созвал народ, когда убийству свидетелем стал!»
— Опять убийство! Да что же произошло? Чему ты стал свидетелем? Говори, наконец!
«Шел я по Крюкову, ваше высокородие, — пустился он в объяснения, — и вдруг увидел: напротив дома, почти у самого моста как к площади подходишь[78], чистая чертовщина творилась. Прямо через ограждение на лед спрыгнул человек…»
— Я, услышав это, хмыкнул: добро бы с другой стороны, где спуск к воде имеется, но чтобы через ограждение… Убиться — не убьешься, но переломать ноги можно запросто. Да и лед в ноябре еще непрочный, от удара и разойтись способен!
«…а за ним — второй. Первый упал сначала, но тут же встал и побежал. Второй — за ним. А дальше… к середке канала первый уже подбежать успел, когда второй его нагнал и начал заваливать…»
— Что значит — «заваливать»?
— Ну, вот так, ваше высокородие! — отставной изобразил нечто, напоминавшее сцену борьбы, но вышло у него не очень. Я только рукой махнул: «продолжай!»
«И вот тут-то лед и провалился! Первый сразу под воду ушел, а второй распластался и начал в воде руками нашаривать… И что же вы думаете? Вытащил!»
— Вытащил? Первого? — сказать, что я изумился, — не сказать ничего!
«Да, ваше высокородие, вытащил! Ухватил за волосы, начал тащить и вытащил!»
— А дальше? Как-то не очень пока на убийство смахивает!
«В том-то и дело, ваше высокородие, что дальше-то всё и случилось!»
— Так что ж ты тянешь! — я сорвался на крик, и отставной, шарахнувшись в испуге, вновь оказался в объятьях мужика. — Стой! Говори, только не тяни быка за ***!
«Я и говорю, — отставной перекрестился, давая понять, что не врет и не тянет. — Просто по порядку излагаю».
— Ну?
«Раздевать он его начал, ваше высокородие! Представляете? Раздевать!»
— Раздевать?
«Именно, ваше высокородие: раздевать!»
— Что за черт?
«Вот так и я подумал!»
— А что же ты сам, — спохватился я, — на помощь первому не пришел? С виду-то — крепкий!
Отставной пояснил тут же и без всякого смущения:
«Так я и побежал: на мост, а с него — на другую сторону канала, где спуститься можно, не прыгая на лед. Прыгать я не стал: побоялся, что лед не выдержит…»
— Двоих-то он выдержал?
«В том-то и дело, что уже двоих. Оба прыгнули, трещины пошли. Я видел их в свете фонарей!»
— Трещины? Ну, хорошо… Дальше!
«Несся я, как угорелый, и кричал во всю мочь: надеялся, что второй первого отпустит. Но куда там… Второй, глянув в мою сторону, только быстрее начал с первым возиться. А потом и вовсе страшное произошло: одежка — худая, надо сказать, совсем немногочисленная и не по сезону — уже рядом валялась, когда лед разошелся снова, и первый — в одном исподнем только! — опять под воду ушел. Я закричал совсем дико: вообще, на мои крики уже стал собираться народ, а тут он и вовсе толпами повалил… И вот, второй, не делая уже никаких попыток вытащить несчастного из воды, приподнялся, несколько шагов прошел в направлении парапета, но встал: понял, собака, что там, откуда он спрыгнул, выбраться на набережную никак не получится!»
— Что же он предпринял, чтобы убежать?
Отставной на секунду-другую замялся, а затем сказал — на фоне всего остального — совсем уж неожиданное:
«Ничего».
— Как так? — воскликнул я.
«Я тоже не понимаю, но он не стал убегать».
— Но что-то же он все-таки сделал?
«Ничего. Он так и стоял, пока мы — я и еще несколько человек — спускались на лед, осторожно обходили полынью, а потом приближались к нему самому. Ему бы припуститься куда-нибудь — хоть вниз, хоть вверх по течению, — но он просто стоял и…»
— И?
«Ждал как будто».
— Чего ждал?
«Нас».
— Гм… ну? Дальше!
«Подошли мы, значит, и только тогда и поняли: ба! Да ведь это — городовой! Просто вид у него был… неподобающий: шапки нет, оружия — тоже, шинель запачкана… Вот и не поняли мы поначалу, когда с набережной еще смотрели, кто таков этот малый. А еще мы сразу почуяли перегар: от него разило, как от бочки!»
75
75 Михаил Фролович имеет в виду личный номер городового: навроде того, какой ныне выбивается на нагрудном жетоне полицейских чинов — например, гаишников. Во время описываемых событий этот номер помещался на шапке (зимой) или фуражке (летом).
76
76 Михаил Фролович был статским советником. И хотя «военного» соответствия этому гражданскому чину во время описываемых событий не было (ранее он примерно соответствовал бригадиру: чуть выше полковника, чуть ниже генерал-майора), погоны на форменном пальто Михаила Фроловича имелись: на генеральский манер без просветов, с одной большой звездочкой. Сегодня погоны похожего образца носят генерал-майоры и соответствующие этому званию гражданские и специальные чины, но раньше одна большая звездочка на погоне без просвета говорила о принадлежности к пятому классному чину, а не к четвертому, как генерал-майоры: у генерал-майоров звездочек было две. Обращение к чиновнику пятого класса и было «ваше высокородие».
77
77 Михаил Фролович лучше, чем кто бы то ни было, знал: далеко не всегда отставным нижним армейским чинам было легко устроиться в столице на законных основаниях. Их «численность» старались «регулировать» из вполне понятных опасений. Бывали периоды, когда численность таких людей доходила в Петербурге до нескольких сотен тысяч человек, и это создавало определенные проблемы.
78
78 К Театральной. А мост — Офицерский (ныне — Декабристов), на линии Офицерской (Декабристов) улицы.