Ому

— Ну, ну, — начал он раздраженно и очень быстро, — что это происходит? Мистер Джермин, мистер Джермин… Плотник, плотник… что вы там внизу делаете? Выходите на палубу.

Тут доктор Долговязый Дух прокричал пискливым голосом:

— А! Мисс Гай, это вы? Отправляйтесь, дорогая, домой, а то как бы вас не задели.

— Фу, фу! Как вам не стыдно, сэр, кто бы вы ни были. Я обращался не к вам; не мелите вздора. Мистер Джермин, я разговаривал с вами; будьте любезны выйти на палубу, сэр; вы мне нужны.

— А как, черт побери, могу я туда попасть? — в бешенстве закричал старший помощник. — Прыгайте сюда, капитан Гай, и докажите, что вы мужчина. Эй, ты, Стружка, дай мне встать! Отпусти меня, говорю тебе! О! Когда-нибудь я отплачу тебе за это! Живей, капитан Гай!

При этом призыве беднягу охватила полная растерянность.

— Послушайте, э-э, плотник; не стыдно вам? Отпустите его, сэр; отпустите его! Вы слышите? Дайте мистеру Джермину выйти на палубу.

— Проваливай подальше, чернильная душа, — ответил Красавец. — Это ссора между старшим помощником и мной; убирайся на свое место, на корму!

Когда капитан снова нагнулся над люком, чтобы ответить, чья-то невидимая рука выплеснула ему прямо в лицо содержимое жестяной кружки, состоявшее из размокших сухарей и чаинок. Доктор находился тогда как раз неподалеку. Не ожидая дальнейших событий, приведенный в замешательство джентльмен, закрыв руками залитое лицо, ретировался на шканцы.

Через несколько мгновений Джермин, вынужденный пойти на компромисс, последовал за ним; куртка на нем была разорвана, лицо исцарапано, и он имел такой вид, словно его только что вытащили из-под шестерни какой-то машины. С полчаса оба оставались в каюте, откуда доносились грубые выкрики старшего помощника, заглушавшие тихий, ровный голос капитана.

Это был первый случай, когда Джермин оказался побежденным в стычке с матросами; легко понять, в каком бешенстве он находился. Спустившись в каюту, он, как нам впоследствии рассказал юнга, резко заявил Гаю, что отныне тот может сам заботиться о «Джулии»; что до него, то он с этим судном больше не желает иметь дела, если капитан допускает подобное обхождение со своими помощниками. После длинного разговора в весьма резких тонах капитан в конце концов обещал, что при первом удобном случае плотник будет как следует выпорот, хотя при создавшейся обстановке это окажется рискованным делом. На таких условиях Джермин согласился, не слишком охотно, пока что забыть о случившемся; и вскоре он утопил всякое воспоминание о нем в кружке флипа, заранее приготовленного юнгой по приказу Гая, решившего умиротворить таким способом ярость своего помощника.

Это происшествие в дальнейшем не имело никаких последствий.

Глава 5

Что произошло в Хайтайху

Меньше чем через двое суток после того как мы покинули Нукухиву, вдали перед нами в голубой дымке показался остров Санта-Кристина. Когда мы приблизились к берегу, нашему взору предстали мрачный черный рангоут и стройный корпус небольшого военного корабля; его мачты и реи четко вырисовывались на фоне неба. Корабль, оказавшийся французским корветом, стоял в бухте на якоре.

Это чрезвычайно обрадовало нашего капитана, и, выйдя на палубу, он поднялся на бизань-мачту и стал рассматривать корабль в подзорную трубу. Прежде он не собирался бросать здесь якорь, но теперь, рассчитывая на помощь корвета в случае каких-нибудь затруднений, изменил свое решение и стал на якорь рядом с ним. Затем, как только была спущена шлюпка, Гай отправился засвидетельствовать свое почтение командиру и, кроме того, как мы предполагали, договориться с ним о мерах для поимки беглецов.

Через двадцать минут он вернулся в сопровождении двух офицеров, одетых в мундиры и с бакенбардами на лице, и нескольких пьяных старых вождей, которые вели себя чрезвычайно шумно; один из них напялил на ноги вместо брюк алый жилет, у другого к пяткам были прикреплены шпоры, а третий щеголял в украшенной пером треуголке. Кроме этих предметов, на них была лишь обычная одежда здешних туземцев — повязка из местной ткани вокруг бедер. При всем неприличии своего поведения эти особы оказались депутацией от высших духовных властей острова; цель их посещения состояла в том, чтобы наложить на наше судно строжайшее «табу» и тем предотвратить непристойные сцены и побеги, которые несомненно имели бы место, если бы туземцам — мужчинам и женщинам — разрешили беспрепятственно посещать нас.

Церемония была недолгая. Жрецы отошли на минутку в сторону, склонили друг к другу свои старые бритые головы и немного побормотали. Затем главный из них оторвал длинный лоскут от своей набедренной повязки из белой таппы и вручил его одному из французских офицеров, а тот передал Джермину, предварительно объяснив, что с ним делать. Старший помощник немедленно прошел до конца сильно раскачивавшегося утлегаря и прикрепил к нему мистический символ запрета. Это обратило в бегство компанию девушек, которые, как мы успели заметить, плыли к нам. Всплеснув руками и подняв, как дельфины, брызги воды, они с громкими криками «табу! табу!» повернули назад и направились к берегу.

В ночь нашего прибытия несли вахту старший помощник и маори, сменяя друг друга каждые четыре часа; команде, как это иногда практикуется во время стоянки на якоре, разрешили всю ночь оставаться внизу. Впрочем, в данном случае главной причиной такой поблажки было недоверие к матросам. И в самом деле, не приходилось сомневаться, что кто-нибудь из них непременно совершил бы попытку тем или иным способом удрать. Итак, когда пробило восемь склянок (полночь) — к этому времени на судне царила полная тишина — и наступила первая вахта Джермина, тот поднялся на палубу с фляжкой спиртного в левой руке, держа наготове правую, чтобы ударить первую физиономию, которая покажется над люком кубрика.

Приняв подобные меры, он несомненно собирался бодрствовать, но вместо того вскоре заснул; он спал так крепко, что, возможно, именно его храп разбудил матросов, сбежавших от нас этой ночью. Во всяком случае старший помощник трубил носом весьма странно, чему не приходится удивляться, если вспомнить о его искривленной трубе. Когда он очнулся, рассвет только что наступил, но было достаточно светло, чтобы заметить исчезновение двух шлюпок. В одно мгновение он понял, что произошло.

Вытащив маори из-под старого паруса, где тот спал, Джермин приказал ему спустить одну из оставшихся шлюпок, а сам ринулся в каюту сообщить новость капитану. Выскочив опять на палубу, он нырнул в кубрик за гребцами, но едва очутился там, как за бортом послышался крик и громкий плеск. То были маори и шлюпка (в которую тот только что прыгнул, чтобы подготовить к спуску), все дальше и дальше уносимые волнами.

После того как накануне вечером шлюпку подняли на место по правому борту на корме, кто-то подрезал удерживающие ее тросы с таким расчетом, чтобы они при умеренном натяжении порвались. Веса Бембо оказалось как раз достаточно — очевидно, беглецы определили его с точностью до одного пенькового волокна. Оставалась еще одна шлюпка; но ее следовало осмотреть, прежде чем попытаться спустить на воду. И хорошо, что это сделали: в днище зияла большая дыра, сквозь которую пролез бы бочонок. Шлюпка была безжалостно повреждена.

Джермин бесновался. Швырнув шляпу о палубу, он собирался уже броситься в море и поплыть к корвету за катером, как вдруг появился капитан Гай и попросил его оставаться на месте. Тем временем вахтенный офицер на борту французского военного корабля заметил поднявшуюся у нас суматоху и окликнул нашего капитана, чтобы узнать, в чем дело. Гай в рупор сообщил о случившемся, и офицер немедленно пообещал дать людей для преследования. Послышались свистки боцманской дудки, слова команды, и от корвета отвалил большой катер. Пять-шесть взмахов весел — и он подошел к «Джулии». Старший помощник прыгнул в него, и гребцы стали быстро грести к берегу.