Незаконнорожденная

— Где?

— На площади перед Тауэром.

— Как?

— Ей отрубили голову.

— За что?

— Она изменила королю, своему супругу.

— Изменила?

— Она совершила измену. Измена карается смертью.

Вот как.

Измена. Изменила. Смерть.

И, как ни странно, этого вполне хватило моему детскому разумению — ведь я не понимала значения произнесенных слов, мне не было ни стыдно, ни страшно.

И я совсем не знала своей матери, которой так внезапно лишилась. Миниатюра, которую Кэт держала в ящике стола возле моей кровати, была для меня портретом знатной дамы, не больше. Вскоре после рождения король пожаловал мне Хэтфилд, который стал мне домом, приютом, кровом, дворцом и маленьким королевством. В возрасте трех месяцев меня забрали у матери и с первой моей торжественной процессией перевезли в новый дом, подальше от двора. И хотя я видела ее еще раза два-три…

Да-да, я ее помню, я видела ее, хоть и совсем, мельком, — глаза черные, словно уголья, и глубоко-глубоко в них горит затаенный огонь… я помню ее, даже отчетливее, чем хотелось бы, — обрывки воспоминаний тревожат меня днем и, непрошеные, являются бессонными ночами…

Однако тогда она виделась мне всего лишь сиятельной дамой, одной из многих, и значила гораздо, гораздо меньше, чем те, кто обо мне заботился — ласковая Маргарита Брайан и моя вторая воспитательница, мистрис Кэт.

Кэт приехала сменить Брайан, когда мне было четыре года. Бедная перепуганная Брайан, она натерпелась страху куда больше моего! У нее были причины бежать с прежней должности без оглядки, — выйдя замуж за сэра Томаса, она породнилась с Анной Болейн по линии Говардов. Падение Анны бросило тень на всех Болейнов, всех Говардов, и не у одной Брайан голова тогда зашаталась на плечах. Всех родственников королевы-изменницы как ветром сдуло, но Брайанам хватило ума не прятаться в крысиные норы. Они выжидали и, когда увидели, что звезда Говардов закатилась, распрощались с Хэтфилдом и возложили упования на новое восходящее светило, нового наследника, малютку-принца — моего брата Эдуарда.

Однако король попросил сэра Томаса и его жену, прежде чем они оставят воспитанницу, оказать ему одну последнюю услугу. Мне шел тогда пятый год, я превратилась в настоящую знатную даму, по крайней мере в собственных глазах, — разве я не стала первой принцессой, когда сестру Марию потеснили, освобождая место мне, единственной законной наследнице Тюдоров и принцессе Уэльсской в придачу? Пусть меня не возят ко двору, пусть король никогда за мной не посылает — я-то знаю, кто я. Всякий, подходя ко мне, неизменно преклоняет колени, неизменно обнажает голову, все держатся со мной в высшей степени почтительно.

И вновь сэр Томас приехал прямиком от двора. И снова я принимала его, сидя в парадном кресле, и снова леди Брайан стояла рядом. Но на этот раз все было непривычно. Сэр Томас не преклонил колен и не смотрел на меня, когда кланялся.

— Миледи… Я не поняла.

— Как это, воспитатель, вчера я еще была принцессой, а сегодня — просто Елизавета?

— Да, мадам. — Сэр Томас был не из тех, кто путается в значениях слов. — Его Величество король, ваш отец, постановил, что его брак с покойной Анной Болейн, вашей матерью, недействителен и вы прижиты вне брака. Посему вы — его побочная дочь, а следовательно — не принцесса.

Брак с моей матерью — недействителен?

Я — прижита вне брака?

Не принцесса?

Побочная дочь: дочь женщины, которая, зачала, не будучи замужем, — как называется такая женщина?..

Сэр Томас продолжал:

— Все это король сделал из любви к вам, миледи. Теперь вы больше не дочь изменницы Анны Болейн, вас будут именовать «дочерью короля». И Его Величество велел сказать: «Что в сравнении с этим „принцесса“, „наследница Уэльсская“ и прочие титулы?»

И снова я плыла в океане неведения, снова не ощутила разящей силы слов. Отец меня любит! — вот все, что я уяснила.

Что еще могла я понять? Мне было четыре года. Брайан, поди, был рад-радехонек, что ему пришлось объясняться всего лишь с неразумным младенцем, и, оставив краткий приказ, чтобы в дальнейшем ко мне обращались дочь Его Величества короля, леди Елизавета!», он так легко отделался от своего тягостного поручения, уступив место Кэт, моей обожаемой Кэт, которая одна стала для меня якорем и маяком, лоцманом и путеводной звездой в бурном море наступивших за этим лет.

Кэт. Моя Кэт, мое утешение, мой котенок, моя киска, моя королева кошек.

Кэт явилась ко двору короля Генриха свеженькая, словно только что снятая сметана. За ней не числилось постыдного родства с Говардами или Болейнами, только честная девонширская юность на молоке и сыре, клубнике и сливках. А также ученость, предмет гордости ее брата, одного из придворных короля. Брат этот расхваливал Кэт на все лады, покуда король не пожелал самолично взглянуть на такое диво.

— Поелику, — сказал он, — нам нужны просвещенные девицы, дабы просвещать наших придворных девиц, особенно одну.

Под «одной девицей» он разумел мою царственную особу.

— Миледи принцесса, — мягко проворковала Кэт на своем девонширском наречии, — ибо вы принцесса, хоть мне и велено впредь именовать вас «мадам Елизавета».

— Мистрис Екатерина, — начала я и открыла рот, силясь выговорить ее девонширское прозвание:

— Чампернаун?

Она ласково улыбнулась:

— Зовите меня просто Кэт, миледи. И так она стала Кэт.

Мне было четыре — пора приниматься за латынь. Как все, кто любит знания, Кэт обожала греческий. И географию, и итальянский, и азы еврейского, и математику, и грамматику, и риторику, и астрономию, и архитектуру, и многое, многое другое. Она сама была как целая библиотека, да что там библиотека — университет! Со смехом она пообещала мне «ответы на все вопросы во всех книжках на свете!». От нее я научилась что-то принимать на веру, до чего-то доходить своим умом, и мы обитали в раю невинности, словно в первозданном Эдеме.

Холодные ветры из внешнего мира почти не коснулись меня. Новая жена моего отца, Джейн Сеймур, умерла раньше, чем я ее увидела, и в мои четыре года ее смерть показалась небольшой платой за рождение маленького братца, моего милого Эдуарда.

Потом появилась принцесса Клевская, долговязая костлявая старуха. От нее разило, словно она никогда не меняла исподнего, таких жутких платьев, как на ней, мне прежде видеть не доводилось, вдобавок она ни слова не понимала по-английски. Один мой визит ко двору, один парадный обед в ее честь — этим наше знакомство и ограничилось: вскорости отцу удалось тихо-мирно спровадить ее в Ричмонд с титулом «досточтимой королевской сестры». Мне не было до них никакого дела. Зато мне нравилось ездить ко двору; днем и ночью меня возили на носилках, люди останавливались и смотрели, а я махала им рукой. А когда они кричали: «Бог да благословит дочку короля Гарри!», «Дай тебе Бог здоровья, крошка Бесс!» — я по своей детской наивности полагала, что это выражение любви ко мне, а не к нему.

Однако, когда я приехала ко двору в следующий раз, кого бы, как вы думаете, я обнаружила рядом с отцом под парадным балдахином в присутственных покоях? Юную хохотушку, старинную свою знакомую. Она приходилась мне кузиной: мой дед Болейн взял жену из рода Говардов, и моя бабушка Говард доводилась Екатерине теткой. Этой кузине Говард только что исполнилось восемнадцать — на одиннадцать больше, чем мне, — она была миниатюрная, живая, пухленькая, миловидная, с яркими карими глазами. Мы все веселились — она, я и король — ее нежный жених. Я была от нее без ума.

И было за что ее любить — по крайней мере мне, ребенку.

— Елизавета, я тебя избалую! — объявила она.

Она дарила мне сласти и безделушки, катала на королевской барке, я гостила у нее в подаренном королем прекрасном доме с видом на реку в Челси. И главное, она взяла меня на самый свой большой пир, когда впервые сидела во главе праздничного стола в качестве королевской супруги. Здесь, в парадной зале Гемптонского дворца мы сидели под гербами: королевским — ало-белой розой Тюдоров[8].

8

Герб Тюдоров был составлен из алой розы Ланкастеров и белой розы Йорков.