Незаконнорожденная

Я едва могла говорить. Если сама королева печется обо мне, защищает меня, неужели я испугаюсь кучки соглядатаев, вроде Паджета?

Дворецкий поклонился:

— Прошу сюда, миледи.

— Кэт! Кэт! Что ты об этом скажешь? Глянь Только! Разве не красота?

Кэт распоряжалась обустройством моей опочивальни, когда я влетела в комнату и чуть не сбила ее с ног. Мне достаточно было обежать отведенные нам покои, чтобы убедиться в полном расположении ко мне королевы. Из большого коридора дверь открывалась в просторную прихожую, за которой располагалась большая, ярко освещенная комната, завешанная французскими шпалерами и обшитая гладкими деревянными панелями, такими новыми, что от них еще пахло воском и льняным маслом.

Кровать была такая широкая, что в нее кроме меня свободно поместились бы полдюжины служанок. Балдахин из алого, розового и кремового шелка был заткан изнутри и снаружи прелестными гвоздиками — я сразу представила, что во сне буду обонять их летнее благоухание или рвать их на салат. Дубовые доски под длинным — в целый ярд — подзором покрывал не срезанный тростник, но лучший дамасский ковер — роскошь, милому старомодному Хэтфилду неведомая.

На столе рядом с кроватью стоял обещанный ужин, от которого аппетит разыгрался бы даже у воробья: золотистые пироги в форме дворцов, полдюжины щук в желе из телячьих ножек, грудки каплунов в желтой сметане с тмином, блюда с орехами, айвой, марципанами и вафлями и, наконец, густой глинтвейн — лучшее средство отогреть замерзшие тело и душу.

— Гляди, Кэт! — вскричала я. — Мы и впрямь при дворе! Мне кажется, мы — в раю!

Верно говорят, что неведение — мать всех опрометчивых суждений. Но откуда мне было знать?

— Миледи! Миледи! — Голос Парри срывался от отчаяния. Через секунду она влетела в комнату сама не своя — куда только подевалось ее обычное спокойствие! — Мадам! Сюда идет королева!

— Королева?

В тревожной тишине раздались поступь сопровождающих, шаги, крики: «Дорогу ее милости! Расступись! Посторонись! С дороги!»

— Сказали, она дождется, пока вы приготовитесь, и вот она идет! — кричала Парри в ужасе оттого, что королева застанет нас усталых и неприбранных, меня — в дорожном платье, не набеленную, не украшенную серьгами, кольцами, ожерельями и браслетами.

— Однако королевы тоже меняют решения на ходу! — рассмеялась я. — Королева меня не осудит. — Я хлопнула в ладоши. — Живее, вы обе! Живее, живее, живее!

С каждой секундой шум приближался, времени оставалось в обрез.

— Дорогу ее милости!

— Иди встречай ее, не стой! Сбиваясь с ног, женщины торопливо приводили меня в мало-мальски божеский вид.

— Поправь мне волосы, Парри! Кэт, подай шапочку — да, эта сгодится. Парри, у меня чистое лицо? Ладно, поплюй на рукав, не до церемоний! Кэт, платье!

Они были уже у дверей.

— Эй, внутри! Откройте! Откройте ее милости!

Что могли, мы успели. Мое коричневого бархата просторное дорожное платье годилось разве что для сельской местности, но переодеваться было уже некогда. Мы быстро оправили одежду и заспешили в парадный покой. Мои фрейлины и кавалеры, застигнутые врасплох внезапным явлением королевы, жужжали, как растревоженный улей. Я огляделась. Более-менее готовы.

Бух! Бух! Бух! — колотили в дверь. Я торопливо кивнула старому Фрэнсису Вайну. Тот махнул слуге. Дверь медленно повернулась на огромных петлях. Я потупила глаза, склонила голову и присела в глубочайшем реверансе.

— Ваша покорная слуга и все ее люди в высшей степени польщены визитом вашей милости.

Покончив с формальностями, я подняла глаза навстречу королеве, готовая кинуться ей на шею. Однако вместо Екатерины я увидела прямо перед собой горящие глаза и желтое трясущееся лицо моей дорогой сестрицы Марии.

Глава 6

— Ее милость принцесса Мария! — гаркнул вошедший следом церемониймейстер.

В мгновение ока приемный покой заполонили яркие плащи и шуршащие платья приближенных Марии. Еще недавно король держал ее в черном теле, чтоб наказать за приверженность папизму. Откуда же такая роскошь?

А свита! Меня окружали меньше пятнадцати человек, ее — на глазок — по меньшей мере сорок. Можно представить, что чувствовали братья Верноны, Эшли, Чертей, Кэт. В мире, где числа означают ранг, враг превосходил нас численно.

Враг — Мария.

Мария, единокровная сестра и кровный враг.

Родная сестра, однако, судя по выражению лица, отнюдь не родная душа.

Но почему враг? Почему не родная душа? Надо перебороть страх, внушенный Гриндаловыми притчами и моими дурными снами. Мария всегда была ко мне добра. Всегда присылала подарки: на шесть лет — желтое атласное платье, над которым я от радости залилась слезами, а однажды, когда я болела, — прелестный набор серебряных ложечек с головками апостолов. Мы не виделись три с лишним года — со свадьбы отца и мадам Парр, когда отец в последний раз собирал своих детей вместе. Тогда между нами царили мир и любовь. При встрече мы горячо расцеловались, расстались тоже довольно тепло.

Да, она нагрянула неожиданно и застигла меня врасплох — я даже не знала, что она при дворе. Однако я была еще ребенком: вспомнила умильные лики святых мужей на блестящих ложечках и настроилась встретить ее по-хорошему.

Да иначе и нельзя. Как-никак она — дочь моего отца, пусть даже упорно ему противится; она — старше меня на семнадцать зим, я обязана ее чтить. И, как все, приезжающие сюда, я нуждаюсь в друзьях при дворе. Станет ли Мария моим другом?

— Сестра!

Она схватила меня за руки, подняла, лицо ее просветлело, глаза сверкнули радостью. Ясное дело, она приняла на свой счет глубокий реверанс, предназначавшийся королеве. Пусть так и будет. Приветствие «ваша милость» может относиться и к ней, Мария не узнает про мою оплошность, друзья не выдадут. Я поцеловала ей руку.

— Госпожа принцесса!

Как изменилась Мария! За три года, что мы не виделись, она постарела на все десять. Треугольное личико осунулось — кожа да кости, подбородок заострился, под глазами — черные мешки. Тонкие губы стали совсем серыми, тусклые карие глазки, и раньше-то никогда ее не красившие, смотрели еще более подслеповато.

И все же она преобразилась с нашей последней встречи. Такого великолепного платья я не видела ни на ней, ни на ком другом — в разрезах буферированных рукавов выглядывает шелковая подкладка цвета слоновой кости, в тон молочно-белому платью, червленая верхняя роба, отделанная по запястьям и воротнику крупными, с горошину, жемчужинами, играет в свете свечей, словно расшитая самоцветами. Мария улыбалась, приглашая обняться, как в доброе старое время, однако что-то заставило меня подождать, пока она заговорит.

— Значит, вот и вы, мадам Елизавета? Она держала меня на расстоянии вытянутых рук и удивленно разглядывала мое скромное дорожное платье.

— В одежде, как я погляжу, вы маленькая пуританочка. Впрочем, вовсе не такая маленькая! — Она издала резкий, отрывистый смешок. — Клянусь небом, сестрица, вы меня обогнали!

— Позволю предположить, мадам, что ни в чем не могу вас обогнать.

Да, конечно, я лицемерила — скрепя сердце и мысленно стиснув зубы.

А как было не притворяться? С какой стороны ни посмотри, я на голову переросла низкорослую Марию, которая пошла в мать — та не доходила нашему отцу и до подмышек, Ее изможденное лицо снова просияло.

— Да! Истинная правда! Вам нечего со мной равняться, и я рада, что Господь в Своей великой мудрости внушил вам подобное разумение! Ибо Господь послал меня впереди вас, дабы я направляла ваши шаги! Дабы спасти вас, сестрица, от ошибок прошлого, от тех, кто словами и делами увлекает вас на тернистый путь, который ведет к погибели!

Она сложила руки, словно на молитве, и возбужденно заходила по зале, отмахиваясь от окружавших ее дам.

— Прочь, не суетитесь под ногами! Сестрица, видит Бог, вы невиновны в великом грехе короля, разорвавшего брак с моей матерью, чтобы усладить похоть вашей… — ладно, ладно. Господь покарал за это и его, и ее! Но теперь вы взрослая и сами распоряжаетесь своей душой. Помните, сестрица, слова нашего Спасителя: «Что посеешь, то и пожнешь!» Подумайте об этом, молю вас, ради спасения вашей собственной души!