Чудовище

Я безмолвно смотрел на маленького нахала, а он невозмутимо продолжал:

— Вовсе я не забыл оставить порох на берегу, я его взял с собой, предвидя, что он нам понадобится, так как порохом можно взорвать и людей, и многое другое.

— Ладно, так при чем же тут порох?

— Может быть, и ни при чем, баас. Только вот что: эти вэллосы не слишком искусны в сверлении камней. Отверстия у них получаются шире, чем нужно. В ту дыру в водных воротах можно вставить под болт две фунтовые пороховницы.

— К чему класть туда порох? — спросил я небрежно, так как мои мысли были заняты мертвой женщиной.

— Ни к чему, баас, совершенно ни к чему. Только, кажется, баас меня спросил, как опустить эту каменную руку? Я думаю, если заложить в это отверстие два фунта пороху да поджечь его, то или разлетится вся верхняя часть каменной плиты, или выскочит болт, а может быть, произойдет и то и другое. Кулак разожмется, и дверь упадет на дно. Озеро хлынет в канал и затопит поля жрецов Хоу-Хоу, если только баас в своей мудрости и доблести полагает, что они еще нужны жрецам после такого дождичка накануне жатвы.

— Ах ты, плутишка! — воскликнул я. — Умный маленький чертенок! Молодчина! Только это дело надо обстоятельно обдумать.

— Да, баас, и лучше нам пойти в дом. Надо отсюда выбраться, баас, пока нашу даму не почуяли крысы. А перед уходом посмотрите отсюда на то отверстие и на болт.

Затем Ханс, все время не отводивший взора от тела женщины, поклонился и сказал по-арабски:

— Аллах, сиречь Хоу-Хоу, да примет тебя в лоно свое, — и почтительно отошел.

Мы вышли из сарая.

Глава XII. Заговор

Драмана тщательно заперла сарай и, положив ключ обратно в кошель, повела нас посмотреть на пресловутое Древо Видений. Оно стояло посреди большого, обнесенного стеной участка земли, именуемого садом Хоу-Хоу, хотя там ничего другого не росло. Драмана уверяла, будто дерево оказывает ядовитое действие на всякое соседнее растение.

Пройдя в калитку, ключ от которой также хранился в кошеле у Драманы, мы очутились перед знаменитым деревом, если можно его так назвать — оно скорее было похоже на куст; верхние его ветки находились в каких-нибудь двадцати футах над землей. Однако оно осеняло большое пространство и имело ствол в три фута толщиной. От ствола отходило множество ветвей, концы которых стлались по земле и пускали новые корни, как это наблюдается, если не ошибаюсь, у дикой смоковницы.

То было нечистое исчадие природы. Вместо листьев у него были только темно-зеленые мясистые стручки, как у молочая. Возможно, что это и была какая-нибудь разновидность молочая. Стручки оканчивались ярко-лиловыми цветами, издававшими отвратительный трупный запах. А под цветами — так как, по-видимому, дерево, подобно апельсину, обладало свойством одновременно давать цвет и плодоносить — висели желтые колючие плоды величиной с грушу. Для полноты картины остается только добавить, что ствол был покрыт сморщенной серой корой и что стручковидные листья были наполнены молочной смолой, как у всего семейства молочайных. По словам Драманы, то был единственный экземпляр и другого не существовало ни на острове, ни на берегу. Пытаться же его культивировать считалось великим грехом. Словом, дерево было монополизировано жрецами.

Ханс принялся за работу и нарезал целый веник листьев или стручков, чтобы препроводить его старому карлику — как ни слаба была надежда когда-либо увидеться с ним. То была пренеприятная работа, так как из дерева брызгала белая смола, как скипидар обжигавшая кожу.

На обратном пути Драмана обратила наше внимание на небывало высокий уровень воды в озере. Вода стояла выше полей, отвоеванных некогда у озера и обнесенных стеной, и даже выше входа в пещеру. Но, по ее словам, опасаться было нечего: стена достаточно высока, шлюзы крепки — а в крайнем случае люди могут укрыться на склонах горы.

Дома она распрощалась с нами, сказав, что вернется перед закатом солнца. Я ее попросил непременно исполнить это обещание. Самому мне было теперь безразлично, придет она или нет, так как я уже разузнал от нее все что мог. Но я замышлял катастрофу и потому беспокоился, представится ли ей возможность спастись. Все-таки она оказалась нам верным другом, ненавидела Дэчу и Хоу-Хоу и любила свою сестру Сабилу.

Ханс проводил ее до порога и с неуклюжим усердием помог ей надеть дождевой плащ, который она было скинула и несла на руке. И правда — прекратившийся было дождь опять полил как из ведра.

Оставшись наедине, мы с Хансом подкрепились едой и открыли совет.

— Что же нам предпринять, Ханс? — спросил я.

— А вот что, баас: перед полночью мы спрячемся на берегу близ ступенек, что у скалы Приношений, потом, когда придет лодка и высадит госпожу Сабилу, и ее привяжут к столбу, мы доберемся до лодки вплавь, влезем в нее и поедем обратно в город вэллосов.

— Но это, Ханс, не спасет госпожу Сабилу.

— Не спасет, баас. Но я и не ломал голову над участью госпожи Сабилы, которая будет наслаждаться счастьем с Хоу-Хоу. Это спасет нас, баас, хотя, может быть, нам придется оставить Хоу-Хоу кое-что из наших вещей. Если Иссикор и прочие хотят спасти госпожу Сабилу, то пусть не будут трусами и перестанут бояться каменного истукана и горсточки жрецов и пусть стараются сами за себя.

— Слушай, Ханс, мы пришли сюда, чтобы раздобыть пучок вонючих листьев для Зикали и чтобы спасти госпожу Сабилу. Первая задача исполнена, остается вторая. Я спасу несчастную или погибну в попытке это сделать.

— Да, баас, я так и думал, что баас это скажет. Все мы сумасшедшие, каждый на свой лад. Как может человек вырвать из своего сердца дурь, которую его мать заложила туда до его рождения? А потому, раз баас спятил с ума или влюбился в госпожу Сабилу за то, что она такая красивенькая, мы так или иначе должны изобрести другой план и постараться, чтобы нас не укокошили при его проведении в жизнь.

— Какой же план? — спросил я, пропуская мимо ушей наглую насмешку.

— Не знаю, баас, — сказал он, глядя в потолок. — Будь у меня глоток джина, я бы что-нибудь придумал; а то у меня от этой сырости туман в голове и желудок налит водой. Однако баас, кажется, говорил, что если сломать каменные ворота, то озеро затопит всю местность вместе с пещерой Хоу-Хоу, где соберутся на поклонение все жрецы со всеми своими женами?

— Да, Ханс, и очень быстро: стоит только воде вырваться, как она снесет стены шлюзов и хлынет мощным потомком, тем более, что опять полило.

— Тогда, баас, мы должны опустить камень, а так как сами мы не в силах это сделать, то нам поможет вот кто, — и он вытащил из мешка два фунта пороха в прочно запаянных жестяных банках, как их выпустил английский фабрикант. — Раз меня зовут Господином Огня, то жрецы Хоу-Хоу найдут это вполне естественным, — прибавил он, осклабившись.

— Так, Ханс, — подтвердил я.

— Только, баас, нам нужен фитиль.

Я посмотрел вокруг. В комнате стояли глиняные лампадки, а около них лежал моток фитилей местного изготовления.

— Как раз то, что нам надо! — сказал я. Мы взяли его, просмолили смесью туземного масла с ружейным порохом, выбитым мною из патрона, и через полчаса у нас был великолепный фитиль. Испытав его, я убедился, что он прогорит пять минут, пока огонь не достигнет пороха. Это было все, что мы могли сделать в тот момент.

— А теперь, баас, — сказал Ханс, когда мы кончили свои приготовления и положили фитиль сушиться, — допустим, что все пойдет гладко, ворота упадут и вода зальет пещеру — но как же мы сами уберемся с острова? Если мы потопим жрецов Хоу-Хоу (впрочем, я думаю, что мы их не потопим, потому что они полезут на гору, как кролики), мы тем самым потопим и себя, и придется нам отправиться с ними вместе к Месту Очага, о котором так любил говорить ваш преподобный отец. Потопить жрецов Хоу-Хоу, конечно, хорошее дело, но и госпоже Сабиле придется не слаще, если мы ее оставим привязанной к столбу.

— Мы ее не оставим там, Ханс. То есть, если все пойдет, как я надеюсь, мы оставим кое-кого другого.