Страница 92 из 98
Не менее существенным в вопросе о не-рецепции является и тот факт, что Мандельштам — поэт, уже опирающийся на переработки и переводы предшественников-посредников. Мандельштам ищет прецедентов русской рецепции иноязычной культуры: в случае Рильке или экспрессионистов ко времени становления Мандельштама такой культурной переработки еще не произошло. В случае песен Шуберта или же полузабытого Э. X. Клейста Мандельштам опирался на русские переводы (Жуковский) или же свидетельства русских писателей (Карамзин в случае Э. X. Клейста). А вот гельдерлиновской традиции в русской поэзии еще не было, в ней даже не существовало какого бы то ни было отдаленного аналога творчеству и судьбе Гельдерлина[382]. Отсюда — ослабленная, еле прослеживаемая рецепция Гельдерлина со стороны Мандельштама в 1930-е годы, если она вообще имела место. И если Мандельштам не успел воспринять даже Гельдерлина, поэта, чья поэтика (античная тема, одичность, предромантизм) могла оказаться сродни идеопоэтике Мандельштама, то что говорить о Рильке или экспрессионистах. В 1920-е годы представился случай, в лице Бартеля и некоторых других поэтов-новаторов, познакомиться с некоторыми проявлениями экспрессионизма, в пространстве перевода произошла попытка частичного приобщения к этой поэтике, но она носила временный и сугубо экспериментальный характер.
4.4. Посредники, прототипы, подтексты: вопрос о Тютчеве
В ходе исследования было показано, что ассоциативные образы немецких культурных реалий возникают не в результате произвольного обращения к своему собственному, личному образу Германии. Любой поэт работает не на пустом месте. Мандельштам эту свою укорененность в поэтической традиции сознательно тематизировал. Поэтому, затрагивая немецкую тему, он целенаправленно обращался к опыту восприятия немецких поэтических тем в русской поэтической культуре XVIII–XX веков. «Посредниками» немецкой культуры, к которым многочисленными аллюзиями обращается Мандельштам, являются русские поэты, перенимавшие и прививавшие немецкие культуро-поэтические интересы и вкусы: Лермонтов, Языков, Батюшков, Жуковский, Тютчев и другие, из современников — Вяч. Иванов, Блок, Пастернак.
Мандельштам превратил подтекстуальный импульс поэтической речи в источник, требующий со стороны поэта дополнительной тематизации и интенсивной поэтической рефлексии. Поэтому вопрос о «проводниках» немецкой культуры носит в случае Мандельштама метапоэтический характер. При этом часто трудно определить, кто и что является проводником: тема выводит Мандельштама на искомого проводника или же подтекст диктует тему. Как быть, к примеру, с темой Рейна, Рейнского похода, оссианическими образами и поэзией Батюшкова? Причем речь идет не о простых перепевах и перетасовках. Самые выразительные примеры — стихотворения вокруг «Декабриста», в которых мифопоэтический мир германских сказаний историко-литературно оправданно включается в медитации о судьбах русской истории.
Сложнее выявление медиаторной функции стихов и концепций современников, Пастернака и Вяч. Иванова. Вяч. Иванов — один из главных источников культурософских вкусов и концепций раннего Мандельштама. Этим объясняется и последующее отталкивание от вкусов и пристрастий учителя. Возможно, этой ученической полемикой объясняется и затухание бетховенской темы в творчестве Мандельштама, и «реабилитация» Лютера в статьях 1923 года. Сходная полемическая позиция наблюдается и в связи с Блоком.
Немногочисленные, но емкие реминисценции из Пастернака в собственных стихах и переводах с немецкого показывают, что Мандельштам косвенно, поэтическими средствами, тематизировал укорененность Пастернака в идейно-образном наследии и экспрессионистском опыте немецкого романтизма. Появление «Сестры моей — жизни» и «Темы и вариаций», с их тематизированной немецко-романтической и, в частности, гетевской образностью, растабуизировало в сознании Мандельштама обращение к творчеству Гете, находившегося до этого в руках символизма.
Особую роль среди проводников и посредников «немецкого», к которым апеллирует Мандельштам, разрабатывая немецкую тему, играет Тютчев. И если Батюшков, наряду с немецкой темой, является проводником и французской, и итальянской темы (оказываясь прообразом самого Мандельштама), а Вяч. Иванов — античной, то Тютчев в творчестве Мандельштама — проводник и носитель одной, немецкой (и смежной с ней альпийской), темы. Стихи Тютчева (собственные и варьирующие стихи немецких поэтов — Гейне, Гете, Гердера) чаще других реминисцируются в «немецких» стихотворениях Мандельштама. Тютчев — ключевая фигура во взаимоотношениях Мандельштама с Германией: с Тютчевым косвенно связываются первые ощущения космической радости периода марксистской юности Мандельштама, подтекстуальным диалогом с Тютчевым открывается немецкая тема в стихотворениях «Лютеранин» и «Бах», Тютчева Мандельштам старательно реминисцирует в переводах из Бартеля. В отличие от других реминисцируемых поэтов, Мандельштам не просто «вспоминает» Тютчева в немецком контексте, но через Тютчева он с первых же стихов выходит на немецкую тему. Тютчев уже не просто посредник, он — носитель «немецкого», не предмет немецких аллюзий, но их источник. Поэтому разгадку отношений Мандельштама с Германией следует искать, предварительно разгадав немецкую «природу» поэзии Тютчева.
Судя по всему, Мандельштам считал, что Тютчев не просто «представитель» немецкой школы в русской поэзии; укорененность Тютчева в немецкой поэтической традиции, отмеченная и угаданная, но до сих пор недостаточно изученная на конкретном текстовом материале, отличает его от других представителей немецкой школы в русской традиции. Тютчев представляет собой уникальный пример русского поэта, идейно-семантически и формально укорененного в немецкой поэтической традиции[383].
Значение тютчевского канала немецкой темы для Мандельштама тем удивительнее и важнее, что переживание Мандельштамом поэзии Тютчева, наряду с Батюшковым, произошло на самом раннем, основополагающем этапе, в процессе становления Мандельштама как поэта. Можно предположить, что поэзия Тютчева — «немецкая» в своей идейно-тематической направленности и проблематике и немецко-русская в своем формально-жанровом исполнении — явилась одним из главных толчков для поэтического самоопределения Мандельштама. Память об этом первом вдохновении Мандельштам пронес через всю свою жизнь. Немецкая тема являлась, таким образом, и пространством поэтической благодарности Мандельштама Тютчеву.
4.5. Перспективы дальнейших исследований
Нами было показано и разобрано развитие немецкой темы в творчестве Мандельштама. Дальнейшего изучения требуют темы французская (многое уже было сделано Р. Дутли (1985)), итальянская и русская. Впоследствии можно будет сопоставить (качественно и количественно) присутствие «национальных» тем в стихах Мандельштама, сравнить стратегии применения этих тем в разные периоды творчества поэта. Долгосрочным плодотворным проектом нам представляется описание и хронологический разбор немецкой темы в творчестве других русских поэтов и писателей Серебряного века. Данные таких штудий позволят сравнительно сопоставить и точнее выделить специфику немецкой темы в творчестве Мандельштама.
Ясно, что окончательно устарела «оправдательная» трактовка «Стансов», «Оды Сталину» и смежных стихов о «приятии». В то же самое время и позиция, противоположная «диссидентской», была сформулирована как оппозиционная, альтернативная; отсюда издержки: риторические заострения и схематизация. Дальнейшее изучение проблемы перспективы (точки зрения), выявленной в оксюморонной риторике «немецких» стихотворений, поможет в понимании идеологической позиции автора в гражданской лирике 1930-х годов — этого камня преткновения мандельштамоведения.
Дальнейших исследований заслуживает поэтика шуточных стихов Мандельштама. Такое исследование пролило бы свет не только на проблему мандельштамовского юмора, но и пародийности в «нешуточных» произведениях поэта. Результатом такой работы может стать и прояснение авторской позиции Мандельштама в так называемых антисталинских и сталинских стихах 1930-х годов.
382
Запоздалая и парадоксальная рецепция Гельдерлина в России, от Луначарского до Аверинцева, заслуживает дополнительного изучения.
383
Исследование немецких влияний и заимствований Тютчева, от штудий Ю. Н. Тынянова (1977: 29–37, 350–395) и Д. Чижевского (Čiževskij 1927) до В. Н. Топорова (1990), все еще носит эпизодический характер. Системному интертекстуальному анализу во многом мешает неразработанность проблемы семантического ореола метра в германистике.