Страница 25 из 171
Жутко. У Распутина глаза горели как угли, и дрожь сладострастного нетерпения проходила по нему. Время шло. Разговор увядал. Вы понимаете господа, говорить им было не о чем. Распутин, видимо, стал подозревать неладное.
— Ты бы, — говорит он младшему, — сходил, что ль, милой, за ею-то. Что не идет? Скажи, друг ждет. Хороший друг.
— Хорошо, — сказал младший, — я пойду, а вы, Григорий Ефимович, и правда, что не пьете? Выпить надо для куражу.
— Что кураж? Я и так хорош.
Однако взял рюмку и выпил. Медленно, смакуя, до дна…
Поймите, господа, состояние младшего. В вине была замешена сильная доза страшного яда. Слона убить можно. Действие моментальное. В пирожках такой же яд. Выпил… и ничего…
— Что-то, — говорит, — горькая она у тебя сегодня, — взял пирожное и ест. Младший отлично заметил — с ядом взял, отравленную. Ест и ничего. Усмехается, глядит своими страшными глазами с белыми обводами и говорит младшему.
— Шалунишка ты. Что же прелестница? Коли она не идет, я сам туда пойду. Танцуют, говоришь. Я эфто люблю, когда танцуют. Бабья-то много, поди? Посмотрю. Это хорошо.
— Постойте, Григорий Ефимович, лучше я схожу за ней, — сказал младший и почувствовал, что у него уже нет сил больше держаться. Что же в самом деле? Нечистая сила в нем? Когда и яд не берет его. Мне младший говорил: «Знаете, я уже сам веровать стал в него. Дьявол или кто, но кто-то сидит в нем, и наши человеческие силы для него ничто». Младший еще раз посмотрел на Распутина. Не побледнел, нет, сидит такой же, крючковатые пальцы впились в валик кресла, наливает одной рукою еще вина. Пьет… И опять также спокоен. Младший вышел. Старший и член Думы ждали его на темной лестнице.
— Ну что? — спросил член Думы. — Выпил?
— Выпил.
— Кончено?
— Нет, ничего, здоров.
— Что же это такое? Вы, — спрашивает он у члена Думы, — пробовали яд?
— Нет, не пробовал, но тот, кто давал его мне, ручался, что действие моментальное.
— Может быть, уже умер?
— Да нет же.
— Пойдите, посмотрите.
— Нет, господа, я не могу больше. Не верил в нечистую силу, а теперь веровать начинаю. Кто он такое в самом деле?
— Ну, господа, я пойду.
— Пойдемте вместе.
Старший вынул револьвер и начал спускаться вниз. В это время дверь отворилась и на лестницу вышел Распутин.
В полосе света от растворенной двери он увидел всех трех и, видимо, понял, в чем дело. Он бросился к выходной двери.
— Уйдет ведь, — крикнул с отчаянием член Думы.
Старший выстрелил из револьвера — Распутин повернул в дверь кабинета, пробежал два шага, захрипел и упал.
— Ну, теперь готов, — сказал член Думы. — Надо идти за автомобилем и уносить его.
Младший трясся как в лихорадке. Для дела он уже был совершенно кончен. Ему посоветовали идти наверх, лечь и успокоиться. Сделают и без него. Член Думы вышел во двор, дверь осталась открытой, холод повеял на лестницу. Старший пошел заглянуть в кабинет. Тут прямо можно сойти с ума. Убитый Распутин, которого они считали уже мертвым, сидел на ковре, опираясь в него руками. Он был бледен. Волосы растрепаны, глаза дико вращались, озирая комнату. Он увидел старшего и стал подниматься на ноги.
— А! — закричал он. — Все ей расскажу. Хозяйке! Расскажу, что ты меня убил. — И вдруг встал и бегом, как волк, согнувшись, пробежал мимо старшего и выбежал на крыльцо.
Старший бросился за ним и наткнулся на входившего члена Думы.
— Распутин убежал, — сказал он.
— Что с вами! Убитый?
— Какое! Живехонек… Да вон он!
По снегу было видно, как какая-то темная тень быстро кралась скачками вдоль стены дома, направляясь к воротам. Член Думы бросился за ним. У него был великолепный американский револьвер. Он нацелился и выстрелил один и другой раз. Распутин споткнулся и упал. Член Думы подбежал к нему. Теперь уже не было сомнения — он был убит…
— Выстрелы были слышны во дворе, — сказал старший. — В кабинете на ковре кровь. Сейчас могут прийти люди.
— Ничего, скажем, что собаку убили, — сказал член Думы.
Позвали собаку и в доме пристрелили ее, как вещественное доказательство причины стрельбы. Но, понимаете, господа, тревога уже поднялась. Полиция и дворники насторожились, а впереди еще целое путешествие и возня с тяжелым трупом!
Подали автомобиль, и сейчас же к нему подошел городовой. Член Думы решил играть ва-банк. Он подошел к городовому и сказал ему:
— Ты знаешь меня? Тот взглянул и узнал.
— Я член Думы. Такой-то. Правый. Предан Государю. Я убил Распутина.
— Слава Христу! Ужели так! — воскликнул городовой. Психологический момент, господа! Им надо было воспользоваться.
Подошел какой-то солдат. Он стал расспрашивать городового о причинах стрельбы. Член Думы опять подошел к нему.
— Я убил Распутина, — сказал он. — Хорошо я сделал?
— Куда же лучше! — сказал солдат. — Давно пора так сделать.
— Помогите, товарищи, нам его положить на автомобиль и вывезти.
— С удовольствием.
Итак, тайна перестала быть тайной. Член Думы все взял на себя, при помощи городового и солдата они перенесли тело Распутина и положили в автомобиль. За шофера сидел N. N.
Было два часа ночи, когда они помчались по Мойке. Ночью порошил снег, и автомобиль оставлял за собою свежий след. Поехали на острова.
— Мне кажется, он шевелится, — сказал спутник члена Думы.
— Нет, ничего. Мертв.
Закутанный своею дорогою шубой и ковром Распутин тяжело лежал у
них в ногах.
Доехали до моста и до намеченной полыньи. Никого.
Легкий туман поднимался с реки. Долго возились, не в силах будучи поднять тело на перила. На той стороне моста замаячила черная фигура. Не то сторож, не то городовой показался там, разбуженный шумом автомобиля. Стали перекидывать тело. Возились втроем, неумело, неловко брались, все никак не могли поднять. Страшно тяжелым казался Распутин. Но вот подняли, поднесли к перилам. Из шубы выглянуло бледное лицо. Распутин ухватился за перила…
— Ожил? — в глубоком волнении воскликнул Гриценко. — Вот черт!
— Ожил, или показалось так. Член Думы говорил, что он слышал, как Распутин, цепляясь за перила моста, ругался скверными словами. Но наконец тело перекинули, и оно звонко ударилось об воду и пошло ко дну.
— Вот и конец, — сказал, тяжело вздыхая, Мацнев.
— Нет, господа, — опуская на ладони рук свою красивую голову, проговорил раздумчиво Саблин, — это не конец, а начало… революции… И Боже!.. чьими руками оно положено!!.
XXVIII
Неделя прошла в работах. Шли заседания Георгиевской Думы, Саблин ездил в Райволово навещать Зою Николаевну, переговорил с врачом, убедился в том, что она написала и начала постоянно писать мужу, бывал в институте, был даже на «Флавии Тессини».
Он знал из газет, из рассказов, из сплетен о том страшном отчаянии, в которое была повергнута Императрица. Он знал, что она искренно верила в Распутина и видела в нем пророка и святого. Он предсказал, что с его смертью погибнет весь род Романовых, и императрица верила, что это так и будет. События надвигались грозные, страшные, о надвигающейся революции говорили уже открыто. Прямо говорили о том, какие части надежны и какие ненадежны, и на поверку выходило, что надежных частей не было.
Саблин знал, что розыски тела Распутина велись лично министром внутренних дел Протопоповым, что рассказ городового о стрельбе, о том, что на Мойке господа убили собаку, кровь на снегу у ворот — все это уже ранним утром навело на след таинственного автомобиля, по которому легко добрались до проруби. Тяжелая глубокая калоша Распутина, спавшая с ноги и забытая на снегу, показала место, где его сняли, а лоскутки шерсти его шубы указали и место, где его сбросили. Были спущены водолазы, и тело Распутина было найдено со всеми следами убийства.
Саблин, читая в газетах подробные протоколы розыска, которыми щеголяла сыскная полиция, разыгрывавшая из себя ловких Шерлоков Холмсов, готов был рвать на себе волосы, так грубо было сделано это убийство.