Страница 73 из 94
«БУРЖУАЗНАЯ ЖЕЛТУХА» И СМЕРТЬ
Со дня смерти Клары Шуман начинается и своеобразная история болезни Брамса. Из-за поздно доставленной телеграммы ему пришлось срочно пуститься в трудное, сопровождаемое препятствиями путешествие через Франкфурт в Бонн. Он смог, попасть лишь к концу обряда погребения. Измученный переживаниями и 40-часовым путешествием по железной дороге, Брамс вернулся в Бад Ишл. Друзьям и знакомым сразу бросились в глаза перемены, произошедшие с ним. Рихард Хойбергер, композитор и критик, проводивший с Брамсом много времени, при встрече 5 июня 1896 года обратил внимание на то, что он сильно похудел, и сказал об этом Брамсу, на что тот не замедлил ответить: «Вздор! Совсем я не похудел, ношу одежду того же размера, что и раньше! Вам это показалось». Однако, когда 7 июля у Брамса появились признаки желтухи (пожелтение глазных кровеносных сосудов) Хойбергер посоветовал ему обратиться к врачу и порекомендовал доктора Хертцку, директора санатория в Ишле. Иоганнес сперва отверг это предложение, но спустя несколько дней все же посетил врача. Доктор Хертцка констатировал желтуху, назначил курс лечения водами в Карлсбаде и запретил есть блюда с пряностями.
В конце июля друзья стали замечать, что желтуха прогрессирует, кожа его покрывается складками. Брамс сильно похудел, стал крайне раздражительным. Втайне от Брамса доктор Хертцка пригласил для консультации известного врача и музыканта, профессора доктора Фрица Шрёттера из Венского университета, проводившего отпуск вблизи от Ишла. Доктор Шрёттер также порекомендовал лечение на водах в Карлсбаде, но 5 недель спустя известил Хойбергера о том, что состояние больного безнадежно и никакой Карлсбад не поможет.
В письме Визебиуса Мандычевского, директора архива Венского общества любителей музыки, к семье Миллер фон Айххольц от 26 августа 1896 года так описывается состояние Брамса: «Я не видел Брамса со времени его пребывания в Вене и нахожу его состояние плачевным. Сам он, правда, утверждает, что чувствует себя неплохо, но попытки бодриться даются ему с трудом. Он выглядит так, будто ему 83 года, а не 63. Настроен он, однако, если и не очень весело, то и не особенно грустно. Лечение в Карлсбаде ненадолго улучшило его состояние, и он хочет в сентябре снова туда отправиться». Похожее впечатление оказала встреча с Брамсом 28 августа и на Рихарда Хойберга, который писал: «Его вид ужасен. Длинная белая борода, худое лицо, желтые глаза. Одежда болтается на нем, как на вешалке. За несколько месяцев он из пышущего здоровьем мужчины превратился в немощного старика».
31 августа Брамс собрался в Вену для консультации со знакомым ему профессором Тоэльгом. У него пока еще не было болевых симптомов, аппетит не ухудшался. Его сильно обеспокоила начавшаяся бессонница, но вскоре она прошла, о чем Брамс не преминул радостно сообщить Хойбергеру, навестившему его 30 августа.
Вскоре после консультации с доктором Тоэльгом в Вене, который нашел его состояние серьезным, но не безнадежным, Брамс поехал в Карлсбад. 14 сентября Мандычевский сообщает семье Миллер фон Айххольц, что Иоганнес доволен пребыванием на курорте. Но уже 28 сентября в следующем письме Мандычевский пишет о том, что улучшений не наблюдается. Доктор Грюнбсргер, осмотревший Брамса 24 сентября, свидетельствует о том, что у него сильно увеличилась печень, но что о новообразованиях речь пока не идет.
5 октября Мандычевский сообщает семье фон Айххольц, что Брамс снова в Вене и состояние его остается прежним, однако, он все еще бодр и много ходит пешком. Сам Брамс так пишет о самочувствии Й. Ф. Видману в октябре: «Мое недомогание не должно тревожить Вас ни в коей мере. Это обыкновенная желтуха, которая, однако, не хочет отстать от меня. Во всяком случае, у меня ничего не болит и ничто не беспокоит. Аппетит по-прежнему превосходен». Анализы крови и мочи, проведенные в середине месяца, не выявили ничего серьезного, хотя доктор Фрёшл, домашний врач, не хотел доверять обнадеживающим результатам и подозревал худшее. Профессор Тоэлг настаивал даже на операции, «…если только не поздно».
Самочувствие Брамса изменялось то в лучшую, то в худшую сторону. Он осознавал серьезность своего положения, но старался как можно меньше думать об этом. Он легко давал врачам успокоить себя и, казалось, не замечал, что фрау Трукса, домоправительница, втайне от него ушивала одежду, чтобы ему казалось, что он снова набирает форму.
В декабре впервые появились боли в области крестца и спины, которые Брамс, однако воспринимал как следствие «проклятого массажа». Тем временем цвет лица изменился, оно перестало быть желтым и потемнело; Брамс стал испытывать головокружение и часто падал. Свое последнее Рождество он провел в семействе Феллингер, а 31 декабря присутствовал на репетиции своего последнего скрипичного квинтета в отеле Тегетхоф.
Постепенно истинное положение вещей уже нельзя было скрыть от друзей Брамса, хотя его лечащий врач Йозеф Бройер наотрез отказывался давать информацию о состоянии пациента. Так Хойбергер пишет: «Моя жена слышала от фрау Конрат, что у Брамса рак панкреатической железы. Она, якобы, уже давно знает это от врачей». Брамс сам чувствовал ухудшение состояния, и когда Макс Фридлендер, отмечавший в Вене 100-летие со дня рождения Шуберта, начал строить планы совместного с Иоганнесом путешествия в Италию весной, Брамс ответил: «Так близко я больше не езжу. Предоставляю это вам, молодой человек. А меня скоро ждет очень дальнее путешествие».
Между тем, он ослабел настолько, что с трудом ходил. На свою все возрастающую слабость Брамс жаловался в письме к Калъбеку: «Я, как обычно, встаю в половине седьмого; но уже после завтрака чувствую себя таким усталым, что снова вынужден ложиться». Ко всем бедам добавилось еще и то, что Брамса просквозило и у него началось воспаление лицевого нерва, что привело к левостороннему параличу лица. Тем не менее, электротерапия вскоре помогла ему в значительной степени избавиться от этого недуга.
Несмотря на большую слабость, Брамс присутствовал 7 марта на концерте, где исполнялась его 4-я симфония ми-минор под управлением Ганса Рихтера. Это событие осталось в памяти всех присутствовавших и стало как бы прощанием Брамса с Веной. Мы читаем у Макса Кальбека: «…Брамс присутствовал на концерте, сидя в глубине директорской ложи. Его присутствие не осталось незамеченным. После 1-й части раздались бурные аплодисменты и Брамс должен был в конце концов выйти к бортику ложи. Когда он показался на свет из темноты ложи, оркестр вскочил со своих мест и шумно приветствовал его. Еще два раза овации прокатывались по залу, как землетрясение. Публика присоединилась к музыкантам, полная боли и восхищения. Это был величайший триумф, который Брамс пережил в Вене и этот триумф совпал с последним посещением концерта».
С начала марта Брамс все чаще начал жаловаться на отсутствие аппетита и тошноту. Он объяснял это «неполадками в пищеварении». Друзья старались, как только возможно, облегчить его жизнь. Фрау Ольга Миллер присылала ему горячие обеды, господин Дайхман, финансист из Кельна, знакомый Брамса с юных лет, присылал больному другу рейнвейн, а Зимрок — шампанское в полубутылках. Брамс мужественно пытался скрывать от других свою слабость. Когда Макс Кальбек захотел 21 марта проводить его домой, то на дорогу, которую они обычно проходили за 2–3 минуты, понадобилось около получаса, поскольку Брамс вынужден был делать остановки для отдыха после каждых нескольких шагов, стараясь одновременно всеми силами скрыть от друга свое состояние.
25 марта он в последний раз был на обеде у Миллеров. Отсутствие аппетита выражалось уже в том, что он мог только по вечерам съедать тарелку супа. А 26 марта был вынужден остаться в постели, о чем писал мачехе в Гамбург. А последние строки, написанные Брамсом, — это открытка, адресованная семье Брюль: «Я теперь днем совсем не встаю и прошу меня извинить за невозможность быть у Вас завтра».
Через несколько дней у Брамса началось кровотечение кишечника, слабость усилилась. Бодрствование перемежалось с периодами апатии, во время которых он терял ориентацию. Фрау Трукса настойчиво противостояла любым посещениям смертельно больного мастера. Только ближайшие друзья могли ненадолго заходить к нему, причем он все еще пытался маскировать свое состояние преувеличенно бодрой манерой разговора. С 30 марта для него была нанята сиделка на ночь, но лекарства он отваживался принимать только из рук фрау Трукса. Мылся он пока еще сам. Для того, чтобы попасть в ванную, ему нужно было пересечь две комнаты в сопровождении фрау Трукса, поэтому он называл эту процедуру «мытье с полицейским эскортом». Желудочные и кишечные кровотечения, по свидетельству доктора Бройтера, все учащались.