Страница 83 из 90
— Нет. Он уходит по своему собственному желанию. Он, судя по всему, искренне любил Мелани. Бедную, несчастную Мелани. Я полагаю, что каждый имеет право на то, чтобы хоть кто-то оплакал его кончину, — прошептала Кэт, в то время как ее ручка проникла между лацканами его пальто и начала гладить грудь.
— Я бы скорее счел, что он оплакивает свое положение в Тремэйн-Корте и те деньги, которые, судя по всему, платила ему Мелани за сводничество. Однако это должно порадовать нашего друга Хоукинса. Я уверен, что для нашего особняка в Лондоне придется искать нового дворецкого — и не могу на него обижаться. Хоукинс, оторванный от Тремэйн-Корта, — словно рыба, вытащенная из воды.
Он потянулся, чтобы поцеловать Кэт.
— Если я, конечно, вообще когда-нибудь попаду в Лондон! — Снова охваченный отчаянием, он откинулся на сиденье. — Дьявольская месса! Гарт говорил, что Клеменс уверен: я пошел на все эти убийства ради дьявольской мессы. И я бы согласился с ним, если бы он так не ошибся в выборе подозреваемого. Но каким образом Мелани оказалась замешанной в таком страшном деле? От Мойны я уже знал, что она встречалась в мансарде с мужчиной — он из наших крестьян и совершенно безобиден. Но с кем происходили эти ужасные, извращенные игры, которые привели к такому жестокому концу? Я знаю, ты жалеешь ее, Кэтрин, но черт бы ее побрал — она могла оставить меня в покое хотя бы после смерти!
Кэт покачала головой, закусив нижнюю губу. Он видел, что она вот-вот заплачет, и готов был стукнуть себя за несдержанность.
— Люсьен, мы с Мойной, скорее всего, были последними, кто видел Мелани перед смертью, — конечно, если не считать убийцы. Она явилась к Мойне и потребовала свое зелье. Мойна отказала, а Мелани пришла в ярость. Когда я вошла в комнату, то увидела, что она набросилась на Мойну и бьет ее по лицу. Но в конце концов Мелани поняла, что ничего не получит, рухнула на пол и рыдала так, словно у нее разрывается сердце.
— У Мелани не было сердца, Кэтрин, — напомнил Люсьен, которому было неприятно прозвучавшее в ее голосе сочувствие. — И если твоя слишком нежная натура заставляет тебя забыть все остальное, будь добра запомнить твердо хотя бы это. Мелани была наделена физической красотой, но была лишена сердца. И ей было недоступно хотя бы отдаленное представление о морали.
— Я часто думала, не оказалась ли ее красота ее самым тяжким проклятьем, — сказала Кэт. — Люсьен, ведь я так и бросила ее там — не потрудилась даже оглянуться, не подумав о том, что может случиться. Если бы я осталась, если бы попыталась ее утешить…
— Нет! Прекрати так думать, Кэтрин! — перебил Люсьен, сжимая ее в объятиях. — Ты бы ничего не смогла изменить — разве что только отсрочить. — Он закрыл глаза и вспомнил Мелани такой, какой он увидел ее в последний раз. Гарт тогда примчался в его укрытие в углу старого амбара и потащил в мансарду. Как только они вошли, Люсьену в глаза бросились волосы Мелани — золотистый нимб вокруг какой-то варварски разукрашенной кожаной маски. Кроме этого все было в крови. В крови Мелани.
Он поднес руку Кэт к губам и поцеловал.
— Прости меня, любовь моя. Для тебя это было так же тяжело, как и для меня. Может быть, даже тяжелее. Кто знает, какое сумасшествие стало причиной всех этих событий. Я должен был увезти тебя подальше от всего этого ужаса. Да, первым делом завтра утром Гарт отвезет тебя в Ветлы, и тогда…
— Это невозможно! — резко перебила она. — Я никуда без тебя не поеду. Ни сейчас, ни впредь. И даже думать не смей о таких глупостях. Мы ведь так недавно обрели друг друга. — Он попытался возразить, но она покачала головой. — Люсьен, есть нечто очень важное, что я должна тебе сообщить.
Он легонько поцеловал ее пальцы, молчаливо соглашаясь повиноваться.
— Спасибо тебе. — Избегая встречаться с ним глазами, Кэт откинулась на спинку сиденья, вздохнула и произнесла: — Даже и не знаю, с чего начать.
Он засмеялся:
— Ну разве это не по-женски? Ты настаиваешь на разговоре, но не знаешь, с чего начать, — поддразнил он, но тут же охнул, так как острый локоть впился ему под ребра.
— Будъ серьезным, Люсьен! Я должна была держать это при себе целых три дня и три ночи — и только потому, что тебе не захотелось пробраться в дом. Я могла отдать это Гарту, чтобы он отнес тебе, если бы не эгоистическое желание быть рядом с тобой, когда ты будешь читать. — Она порылась в ридикюле и извлекла пачку пожелтевших листков бумаги. — Вот, Люсьен, Мойна хотела, чтобы это оказалось у тебя.
Он с опаской посмотрел на листки, словно они были живыми и могли укусить.
— Что это такое?
— Это письмо, мой милый. — Кэт опять едва не расплакалась. — Письмо от твоей матери.
Он взял письмо в руки, не в силах сдержать дрожь, развернул, узнал легкий изящный почерк своей матери и сложил опять. Он взглянул на Кэт:
— Ты прочла его?
Она кивнула:
— И я позволила себе прочесть его Эдмунду. Надеюсь, ты не обидишься. Он долго плакал, но я думаю, что теперь уже все прошло. — Карета резко остановилась, она отодвинула занавеску и осмотрелась: — Где мы?
— За много миль отовсюду, если Хоукинс верен своему слову, а я в этом не сомневаюсь. — Люсьен тоже выглянул из-за ее плеча и увидел, что дождь кончился. — Мы в абсолютной безопасности, поскольку Гарт заверил меня, что Клеменс еще не поднял на ноги всю округу. Ему ужасно не хочется сознаваться, что я был у него в руках и проскочил меж пальцев, — Люсьен церемонно предложил ей руку. — Мадам, не соблаговолите ли вы прогуляться со мною?
Он помог Кэт выбраться из кареты, кинул Хоукинсу свою шляпу и неторопливо зашагал к видневшейся неподалеку небольшой рощице. Казалось, что письмо обжигает его пальцы, однако он по-прежнему не решался развернуть его и прочесть.
— Почему только теперь? — спросил он, когда они с Кэт остановились под деревьями. — Почему Мойна отдала его тебе только теперь? Почему она не отдала его тогда, когда послала тебя в «Лису и Корону» с письмами Кристофа?
Кэт покачала головой:
— Я задала ей этот же вопрос. Она заявила, что еще не была готова «положить конец», когда ты в первый раз появился дома. А теперь, по ее мнению, самое время тебе обо всем узнать.
Люсьен глубоко вздохнул и развернул письмо, держа его обеими руками. Сейчас наконец-то он узнает. Он ждал этого так долго, он тысячу раз мечтал об этом моменте, пока не перестал надеяться, что это вообще случится. И вот теперь он боится прочесть письмо. Так или иначе, но он пришел в некое согласие со своим прошлым, со своей матерью. И он не был уверен, что сможет продолжать жить так же, если узнает сейчас правду, отличную от той, которую вообразил.
Зажмурившись, он протянул письмо Кэт.
— Прочти мне его, Кэтрин. Прочти мне так же, как ты читала его Эдмунду.
Кэт взяла листок, откашлялась и начала читать:
Люсьен, мое любимое, дорогое дитя!
Ты уехал нынче утром, неся высоко голову, и пуговицы на твоем мундире сверкали так ярко в солнечных лучах — или в моих слезах. Я и сама не знаю. Как я горда была тобой, мой дорогой мальчик. Ты есть и навсегда останешься самой восхитительной, самой совершенной розой в моем саду.
И все же я ужасно тоскую, я чувствую, что скорее всего не увижу тебя снова, не порадуюсь, как ловко ты наклонишься ко мне, чтобы поцеловать меня в щеку. Пожалуйста, прости мои глупые слезы и прости мои объятья — ведь я знаю, что ты давно уже перерос нежности, но все же я — твоя мать, а матерям иногда позволительны такие вещи.
Не беспокойся, я не боюсь, что ты погибнешь в бою — я знаю, что это невозможно. Милостивый Господь не пошлет мне такую боль. Нет, скорее я не уверена в себе, у меня недавно возникли серьезные проблемы со здоровьем. Это чисто женские проблемы, и я не хочу обсуждать их с тобой. Мойна твердит, что я здорова, но я слишком хорошо ее знаю, и она не сможет утаить от меня правду.
Люсьен, ты должен быть храбрым, ибо если ты читаешь мое письмо, значит, меня уже призвал к себе наш Небесный Отец. Я не боюсь предстать перед ним, однако и не могу уйти спокойно, не открыв тебе то, что скрывала от тебя слишком долго. И потому я еще раз прошу тебя быть сильным, мое дорогое дитя. Ах, какими равнодушными кажутся слова, написанные на бумаге! Если бы только я могла поддержать тебя, мой сын, если бы только я смогла найти для этого подходящие слова! Святая Дева Мария, помоги же мне найти эти слова!
Люсьен, ты знаешь, что ты — мое ненаглядное дитя, но ты не знаешь того, что Эдмунд — не твой отец.
Мой дорогой. Я знаю, каким потрясением будет для тебя это открытие, и ты скорее всего воскликнешь: «Нет! Это невозможно!» И ты имеешь право так подумать, ведь Эдмунд Тремэйн был тебе отцом с того самого мига, как ты появился на свет. Он всегда был лучшим из отцов и лучшим из мужей, и я преданно любила его. Как любил его и ты.
Но настало время правды. Глядя на твои сборы перед отъездом этим утром, зная, что ты, возможно, будешь вынужден поднять руку на своего отца — я поняла, что слишком долго откладывала это. Конечно, если бы я не сомневалась, что мне будет даровано счастье еще раз увидеть наяву твое прекрасное лицо, я бы постаралась набраться мужества и промолчать. Итак, ты видишь — у меня нет иного выхода, я должна оставить обходные пути и пойти напрямик.
Я познакомилась с твоим отцом в один волшебный летний день, за два месяца до того, как мы поженились с Эдмундом. Кристоф Севилл был невероятно красивым мужчиной, и я вижу его лицо перед собой всякий раз, когда смотрю на тебя, мой дорогой. Он был таким юным — мы оба были совсем молодыми, — и я была ужасно напугана мыслью о том, что должна буду стать женой Эдмунда, которого совсем не знала и который был намного старше меня. Кристоф хотел похитить меня, увезти с собой во Францию, но я боялась и этого. Тогда он отправился один, чтобы получить согласие своего отца, но его корабль попал в шторм и утонул, и я была уверена, что навсегда потеряла его. Мне было все равно, буду ли я жить или умру, Люсьен. Но через какое-то время после нашей с Эдмундом свадьбы я не могла не заметить, что мой муж — любящий, честный человек. Я потом поняла также, что то, что я испытывала к Кристофу, оказалось лишь детской влюбленностью, а не настоящим чувством.
Бедный, доверчивый Эдмунд. Лишь когда ты родился, я поняла, к чему привела моя глупость прошлым летом. Ну как я могла сказать ему, что ребенок, которого он так любит, не его собственный? Я не смогла. Я не посмела разбить ему сердце. Мойна согласилась со мной, что так будет лучше — лучше для тебя, лучше для Эдмунда, — если я останусь с этой ложью в душе.
Но потом Кристоф каким-то чудом вернулся ко мне! Его не остановило то, что я была замужем. Он желал лишь, чтобы мы оба, ты и я, сбежали с ним во Францию, к его семье. Я не хотела унижать его, не хотела говорить, что больше не люблю его. Но зато я могла сказать, что обменялась с Эдмундом клятвами перед лицом Господа нашего и не могу их нарушать. Это Кристоф понял. Он вернулся во Францию, но часто писал Мойне, интересуясь своим сыном. Тебе повезло, Люсьен. У тебя оказалось сразу два любящих отца. Кристоф даже позаботился о твоем будущем, он прислал мне все необходимые по закону бумаги, которые делают тебя весьма состоятельным человеком. После этого я еще долгие годы ждала новых писем, но тогда во Франции начался Террор, и мы больше не получили ни единой весточки.
Мойна уверена, что Кристоф погиб, но я не в силах с ней согласиться. Он был таким молодым, Люсьен, и таким живым. Ну неужели может погибнуть человек, столь сильный духом? По мне, мой Кристоф навеки останется молодым, и сильным, и красивым. Мой дух отнюдь не так силен. Пусть Мойна говорит, что ей угодно, я сама чувствую, как силы покидают меня — медленно, по капле, так что это почти незаметно — пока я не прихожу в свою теплицу и не просиживаю здесь часами, не в силах подняться и поухаживать за своими бедными розами.
Вот почему я и решилась написать тебе это письмо. Я знаю, мой дух оставит телесную оболочку прежде, чем ты успеешь вернуться.
Но мое признание и наследство Кристофа не должны были умереть вместе со мной. Я поклялась Кристофу, что его надежды сбудутся и ты получишь все, что он тебе оставил. Я боюсь, что когда я уйду, Мойна — и сама слишком старая — не переживет меня больше, чем на несколько месяцев. Деловые бумаги я отдам поверенному Эдмунда, но это письмо, а также письма твоего отца — слишком личные, чтобы их вручал тебе этот холодный, бездушный человек. Моим посыльным должен оказаться кто-то, кого ты любишь.
Мой дорогой, я с нетерпением жду, когда же в Тремэйн-Корт приедет твоя ненаглядная Мелани. Как блестели твои глаза, когда ты рассказывал про мою новую дочку! Твоя нареченная невеста станет моим ангелом, она наверняка сохранит для тебя это письмо — и сердце мое успокоится.
Для всех остальных, мой дорогой, ты всегда будешь сыном Эдмунда, и так тому и быть. Эдмунду не надо об этом знать — не оттого, что он возненавидит нас, а оттого, что он не заслужил такой ужасной боли. Я люблю Эдмунда всем сердцем, как люблю и тебя, и я заклинаю тебя всем святым продолжать звать его отцом, ибо он достоин этого. Пожалуйста, Люсьен, не презирай меня за то, что я тебе рассказала. Не проклинай меня за то, что я отяготила тебя тайной, которую скрывала все эти годы от моего возлюбленного мужа. Когда кончится эта ужасная война, я очень надеюсь, что мы сможем поехать во Францию и разыскать там твою семью. Кристоф всегда с большой любовью вспоминал о своем отце и сводном брате. И наверняка тебе предстоит познакомиться с целым выводком кузенов и кузин! Обними своих французских родных, Люсьен, и поцелуй за меня Кристофа. Он подарил мне самого чудесного сына.
Не надо оплакивать меня, мое дорогое дитя, лучше сохрани меня живой в своем сердце, сохрани такой, какой ты видел меня в последний раз, когда я махала на прощанье своему храброму сыну. Положи цветы мне на могилу, дорогой мой Люсьен, помолись за меня и помни, что твоя мать никогда не разлюбит тебя.