Страница 69 из 90
— Это обрадует меня больше всего на свете, — неохотно отвечал он. Неужели она хотя бы на минуту не может забыть об собственных удовольствиях?!
У них есть серьезное дело, и с ним надо покончить. Не правда ли?
Но, судя по всему, на Мелани напала болтливость:
— Она заставила меня платить ей все больше и больше денежек, как только узнала, что я помолвлена с Люсьеном. А как она злилась, когда узнала, что я собираюсь оставить ее, — как будто можно было сомневаться в том, что я упущу свой шанс. Но дело не только в деньгах — особенно после того, как мы впервые переспали с Люсьеном. Как последняя тупая дура я призналась Фелиции, что я его люблю, люблю по-настоящему. И вот тогда, зная все о моем прошлом, она заставила меня ей платить, неблагодарная сука. Меня! Да я была лучше всех, что у нее когда-нибудь были!
— Как это ужасно неблагодарно с ее стороны, моя милая. И тебе пришлось грешить с ней против воли?
— Да! Она начало и конец всех моих горестей, всего, на что мне пришлось пойти для того, чтобы выжить. И когда Люсьен ушел на свою дурацкую войну, она могла бы заявиться прямо в Тремэйн-Корт, если бы я не платила ей. Как же я ее когда-то боялась… Но больше этому не бывать. Не бывать после нынешнего дня. И потом еще одного, когда я избавлюсь от Кэт Харвей. Мы ведь и на ней можем попробовать наши игрушки? Это может быть еще веселее. А потом, когда все кончится, ничто не будет больше стоять между мной и моим дорогим Люсьеном! Ничто! Ведь верно, дорогой Гай?
Кэт Харвей? Да зачем же ему ее-то убивать? Она для него ничто, меньше, чем ничто.
— Верно, верно, Мелани. Тебе не надо будет больше бояться этой противной Фелиции. Никого. Не подняться ли нам наверх, дорогая, и не начать ли заниматься делом? Я бы хотел после этого еще успеть принять ванну, прежде чем отправиться обедать в «Лису и Корону», — ведь своих слуг я на сегодня отпустил. Знаешь ли, дорогая, ты причиняешь мне значительные неудобства. И я могу рассердиться на тебя.
Она летящими шагами пересекла комнату и вложила ему в руку кинжал. До него донесся аромат ее духов, и сладкий запах опиума, и тяжелый запах секса. Прошло всего лишь полчаса, а она опять опередила его.
Он опустил глаза на кинжал, машинально покачал его на ладони и улыбнулся:
— Откуда же у тебя взялся этот милый ножик, дорогая? — Его пальцы ласково гладили выгравированные на рукоятке инициалы «Л. К. Т.».
Мелани надулась:
— Я нашла его. В комнате Люсьена, наверно. У меня много его вещей. Мне нравится держать при себе то, что напоминает о нем.
— В комнате Люсьена? Когда? И вообще, скажи на милость, что ты там делала?
— Я не помню! — выпалила она, и ее голос поднялся до визга. — Какое это имеет значение?
Неужели ему всю жизнь суждено быть на втором месте после Люсьена Тремэйна?! Сначала для его отца, а теперь для этой смазливой белобрысой ведьмы? Он едва поборол в себе вспышку ревности. Гай приказал своему лицу изобразить полнейшее равнодушие.
— Ты права, моя крошка. Совершенно не имеет значения, где ты его взяла. Имеет значение, дорогая, то, что ты сделаешь им. Не пора ли нам начинать?
Мелани снова улыбнулась, на сей раз призывно.
— Но разве ты не хотел бы узнать, почему я хочу смерти Фелиции, дорогой? — спросила она, в то же время снимая через голову платье и оставаясь перед ним голой. На ней не было ничего, кроме белых чулок, подвязанных высоко на бедрах, нитки изумрудов на нежной шее и повязок на коленях. Что еще эта баба успела придумать?
— Только если ты считаешь это совершенно необходимым для твоего счастья, моя красавица, — смягчившись, отвечал он снова, в который уже раз восторгаясь совершенством ее тела.
Она рассмеялась, скомкала платье и швырнула к его башмакам. После всего, что она вытворяла над собой, что приходилось выносить этому телу, можно было ждать, что оно быстро постареет и не сможет уже с такой готовностью отзываться на ее желания.
Она направилась на второй этаж, поманив его за собой.
— Теперь это кажется таким давним, дорогой, — начала она свою историю тем ломким, тонким детским голоском, от которого ему становилось тошно. — Я была тогда в Бате, куда приехала в поисках какого-нибудь щедрого джентльмена, но вместо этого меня нашла Фелиция. Поначалу я даже не знала, что она такое — я была так молода, — хотя полагаю, что все общество про это знало. Никто не хотел с ней иметь дело, хотя она и была принята во всех домах. И она отказывалась принимать приглашения, если в них не включали меня. Она называла меня своей подопечной. Милая, деликатная Фелиция. Но с другой стороны, я иначе ни за что не смогла бы познакомиться с моим дорогим Люсьеном.
Гай в состоянии некоего транса наблюдал, как круглые ягодицы Мелани бесстыдно двигаются в обворожительном ритме, в то время как она впереди него поднимается по лестнице. Его мысли снова вернулись к сумке с «принадлежностями», которую она взяла с собой в комнату. Против его воли кровь горячо заструилась по его жилам, и он уже мысленно представлял себе, что предстанет перед его взором, когда он распахнет дверь в спальню, где предложил расположиться леди Саусклифф.
— Я уверен, что уже догадался. Она любила женщин, эта твоя Фелиция, не так ли?
Мелани задержалась на площадке лестницы и глянула на него через плечо. Он стоял на две ступеньки ниже.
— Да, дорогой, Фелиция любит женщин. Почти так же сильно, как ей нравится боль, и даже сильнее, чем ненавидит мужчин. — Она снова двинулась вперед и громко рассмеялась: — И в течение этого долгого, полного упоения и радости дня, дорогой Гай, ты и твоя Мелли успеют наделить Фелицию и тем, что она обожает, и тем что она ненавидит. Вместе мы заставим ее рыдать от счастья и визжать от ужаса. А потом…
Она задержалась опять, подставив свои затвердевшие розовые соски алчно припавшему к ним Гаю.
— …а потом, милейший Гай, ты сможешь положить конец всему, так что эта Фелиция больше никогда не посмеет причинить зло твоей Мелли.
Почти час прошел с той минуты, как Люсьен пришел в себя. Туго примотанный к ножкам массивной кровати, он снизу вверх робко посмотрел на Кэт, которая только что вошла в комнату и нерешительно остановилась в нескольких шагах от него.
— Добрый день, милая Кэтрин. Который час? Приятный денек, не так ли? Вы можете уже развязать меня.
— Только что пробило два, и благодарю вас покорно за столь милое предложение, Люсьен, — отвечала она, еле цедя слова, — но я не уверена, что даже теперь я могу вас развязать.
Люсьен попытался освободить руки, но веревка держала крепко. По крайней мере иногда Кэт умела повиноваться. Вчера ночью она повиновалась ему буквально — и связала чрезвычайно тщательно.
— Кэтрин, довольно об этом. Я прошу извинить меня за то, что напугал вас, что наговорил всяких непотребных вещей, даже несмотря на то, что вчера едва ли был способен соображать. Но ей слишком долго удавалось уходить от ответа. Прошло уже полдня. Мне давно пора разыскать Мойну. Я должен с ней поговорить.
Кэт ничего не ответила, но продолжала внимательно глядеть на него сверху вниз, словно изучая. Он почувствовал, что это становится смешно. Он понимал, что и в самом деле выглядит смешным, со стянутыми за спиной руками, распростертый на полу, словно глупая собачонка, которая все бегала и бегала кругами, пока ее же собственный поводок не примотал ее вплотную к ножкам хозяйского кресла.
— Дражайшая леди Кэтрин, — сказал он, надеясь раздразнить ее до того, что она пожелает от него избавиться, — у вас в спальне оказался связанный полуголый мужчина. А что, если к вам заглянет одна из горничных? Просто голова кругом! — Но она по-прежнему не сделала ни единого движения, чтобы развязать веревки, и его чувство юмора иссякло, он начал сердиться: — Кэтрин! Во имя всего святого — отпустите же меня!
— Люсьен, — наконец промолвила она, и серьезное выражение ее лица встревожило его не на шутку, — вчера, когда вы несли всякую чушь, вы упомянули Мойну. Вы сказали, что Мойна имеет какое-то отношение к тому, что творится с вами. Еще вы упомянули про Мелани и про зелье.