Страница 14 из 90
Мелани металась по своей спальне в дикой ярости, которую даже не пыталась скрыть. Как посмел Люсьен обойтись с ней подобным образом?! Он что, не понимает? Они же могли иметь все: Тремэйн-Корт, деньги, их любовь. Да что значит ее брак с Эдмундом? Ничего! Меньше, чем ничего! Это была просто вынужденная уступка, вот и все.
Никогда в жизни Мелани не встречала мужчину, который привлекал бы ее так, как Люсьен. Она любила его, любила безумно. Никакие зелья Мойны, никакие сверхвыносливые самцы из слуг, даже ее собственные усилия насытить свое тело не давали ей того ощущения, которое она испытывала в его объятиях.
Почему он оттолкнул ее, когда она пришла к нему? Что он хотел узнать, если ее слова превратили его в безумца? Мелани была так занята собой, что едва слышала его. Она даже сама себя почти не слышала. Она едва соображала от бушевавшей в ней похоти. А его вопросы были для нее древней историей. Смерть Памелы. Да пусть себе гниет в могиле! Неужели он не понял, что она, его дорогая Мелани, живехонька и сгорает от желания?
Почему он не смог понять? Ведь он был тогда так далеко, он не мог ей ничем помочь, а Эдмунд был тут, рядом, и сам просился в руки. К тому же во всем виновата эта плаксивая сука Памела: она сама подала ей идею. И Мелани лишь искусно воспользовалась первой же возможностью. Люсьен должен был бы ею гордиться.
Возможно, она немножко поторопилась, явившись к нему в комнату, но теперь готова убить его за то, что он унизил ее. Он обошелся с ней, как с какой-то простолюдинкой, вроде этой Кэт Харвей.
О, она могла бы убить его, если бы так не любила. Но она его любила, она всегда его любила, с первой их встречи. Люсьен Тремэйн появился на балу в Бате — и в жизни Мелани — в самый подходящий момент, и его преклонение перед ней, совершенно непохожее на то, как с нею обычно обращались, моментально убедило ее, что это то, что ей нужно. Он обожал ее. Да, именно так. Обожал!
И он сумел разжечь ее чувства и удовлетворить ее так, как это не удавалось ни одному мужчине ни до, ни после него. Не жить же ей вечно на Мойнином зелье? Нет! Она должна пойти к нему и все объяснить. Наверняка он поймет.
— Вы звали меня? Что такое? У вас ведь месячные. Вы же знаете, что в эти дни я вам ничего не дам. Это слишком опасно, а вы пока еще мне нужны.
— Что? — непонимающе воскликнула Мелани, вырванная из своих размышлений. — Да когда же ты перестанешь пугать меня, несчастная старая карга?! Я посылала за тобой несколько часов назад. Как ты смеешь заставлять меня ждать?
Мойна прошла вглубь комнаты и чинно расположилась на краешке кресла, заботливо оправляя засаленные черные юбки. Мелани с отвращением фыркнула.
— Я собирала старые вещи мастера Люсьена, чтобы отправить их ему в «Лису и Корону», — заявила Мойна, — хотя они и будут теперь болтаться на нем как на вешалке. Бедный мальчик, ему теперь некуда податься. Конечно, он должен был уйти отсюда, чтобы подумать на свободе, да только не сейчас. И вы виноваты в этом, мисси. У нас ведь был уговор. Я предупреждала вас, что надо терпеть.
Мелани уселась перед зеркалом на туалетном столике, внимательно разглядывая едва заметные морщинки на лице. Она еще молода, ей двадцать три, хотя для окружающих — всего девятнадцать. И она располагает еще добрым десятком лет неувядающей красоты, если будет заботиться о себе должным образом. Ее красота всегда была ее основным достоянием, ее простым и надежным оружием, и она ценила ее превыше всех тех алмазов, которые украшали ее шею.
Мелани коснулась кончиком пальца уголка губ: здесь будет морщинка, если не обращать на это внимания.
— Я передать не могу, старуха, как огорчена, что я посмела рассердить тебя. Ты уверена, что Люсьен в «Лисе и Короне»? Что он не поехал в Лондон?
Сухой смех Мойны перешел в кашель.
— Да пусть его хоть чаи распивает с королем Испанским — вас это не касается. Мастер Люсьен теперь и пальцем к вам не прикоснется. Разумная бабенка попросила бы меня добавить кой-чего в пунш ее муженьку, если хочет, чтоб ее постелька не пустовала. Эдмунд Тремэйн снова хнычет по своей молоденькой жене, визжит и охает во сне так, будто успел засунуть кое-куда свой старый морщинистый чубук и дергает его взад-вперед в вашем пухлом белом теле. Ну разве это не весело?
— Не груби. Эдмунд меня ненавидит. У нас с ним негласное соглашение: я держусь подальше от Нодди, а за это он смотрит сквозь пальцы на мои маленькие… прихоти.
Мелани вскочила с бархатного пуфика и приблизилась к старухе:
— Но теперь здесь Люсьен, Мойна, и все соглашения разорваны. Я хочу вернуть Люсьена. Мне нужно вернуть Люсьена! Скажи мне, что делать.
— Очень хорошо. — Служанка долго всматривалась в ее глаза, а потом сказала: — Вам надо будет терпеть до поры до времени, мисси, как я вам уже велела. Я ведь предупреждала вас, помните? Вы сами все испортили, слишком уж вы поспешили. Моя детка теперь плачет, он грустит по своей бедной маме и потерянной любви. Вы ведь сами знали, что ему нужно время. Дайте же ему время.
— Сколько, Мойна? Как долго я должна еще ждать? Могу я хотя бы повидать его?
Старуха, кряхтя, встала с кресла и направилась к двери:
— Эдмунд теперь не поедет в Лондон, да и вас не отпустит погулять без него. Надо вам залучить Люсьена обратно сюда. На это уйдет месяцев шесть, а может, и поболе. А вы не пытайтесь залезть к нему в постель. Я вам говорю: играйте в невинность. Вы хотели сказать ему, что это Эдмунд настаивал на свадьбе, а вы просто умница-разумница — проделали эту штуку ради него. Но теперь вам надо обождать. Может статься, даже и целый год. Дайте ему срок соскучиться по тем штучкам, которые вы вытворяете своим белым телом.
— Год! — Мелани напрочь позабыла о морщинках между бровей, ее лицо исказила гримаса ярости. Она была в ужасе, ее пухлая нижняя губа уже дрожала. — Я не могу ждать так долго, Мойна. Я не могу!
— Точно как я сказала, мисси. Я могу намешать кой-каких капелек в питье Эдмунду ради вас, коль у вас проблема. К тому же в доме появился новый конюх: я видала, что вы уже положили на него глаз. Вон у него какой висит: поди, не меньше, чем у жеребца, а?
— К черту твои зелья! И к черту тебя! — взорвалась Мелани. Она с визгом схватила со стола вазу и запустила ею в дверь, так что ваза разбилась всего в нескольких дюймах от спины Мойны. — Ведь все должно быть не так! Ты обещала, что Люсьен будет моим! Ты мне обещала!
Мелани рухнула на ковер, уткнувшись лицом в ладони, уверенная, что ее сердце сейчас разорвется от горя.
— Она не понимает. Никто не понимает. Я люблю Люсьена. Я люблю его…
Люсьен устал, ужасно устал. Он заперся у себя в комнате в «Лисе и Короне», подальше от жалостливых глаз хозяина, который знал его еще тогда, когда Люсьен бегал в коротких штанишках. Он без сил повалился на жесткую койку, прикрыв рукой глаза и едва переводя дух. Он никогда еще не чувствовал такой усталости — даже после двухдневного марша, когда ему перепала лишь пара горстей овса да глоток тухлой воды.
Как ни странно, у него не возникло желания умереть. Не то чтобы он вообще не думал о смерти — нет, он даже был бы скорее рад ей, ведь она обещала конец мыслям, страданиям, воспоминаниям.
Но ведь тогда они окажутся в выигрыше. Эдмунд. Мелани. Даже Мойна. Он не может позволить им победить. Он не может позволить им согрешить безнаказанно. Нет, он будет жить, чтобы одним своим существованием упрекать их, напоминать о Памеле Тремэйн, которую они извели.
Его мать оказалась их жертвой — Люсьен был в этом уверен, хотя пока не мог из отдельных отрывочных сведений сложить полную картину того, как был разрушен его счастливый дом, его надежды на будущее.
Большая часть вины лежит на его «отце» — Люсьен в этом не сомневался. Эдмунд домогался Мелани, он хотел овладеть ее красотой, ее чудесным юным телом. Но на его пути стояла Памела. Памела и Люсьен.
Эдмунд устранил Памелу и каким-то образом ухитрился заставить Мелани изменить тому, кому она клялась в любви. Мелани была всегда такая милая, такая уступчивая. И она любила Люсьена — в этом он также был уверен.