Страница 75 из 122
— Ты излишне рискуешь. Руль отпускать не следует.
— За это полагается надбавка, — по стиснутым губам Кришана пробежала злая усмешка. — Ведь зрители приходят с надеждой увидеть, как я ломаю шею. Вот это было бы зрелище. Потом им на год хватило бы рассказов.
Стенка шатра выгнулась под дыханием ветра, машина, остывая, щелкнула, где-то вверху прокатился шум листвы.
— Нехорошо, Кришан, нервы шалят. Часто об этом думаешь?
— С недавних пор.
— Страшно?
Кришан приподнялся на локте и глянул с таким презрением, что советник опустил глаза.
— Покажите мне такого, кто… Может, сами попробуете? Иштван улыбнулся и отрицательно покачал головой.
— Жуть берет потом, внизу, когда гляну наверх, где был, куда меня завинтило. Ляжки сводит от боли, будто клещами рвут. Говорю себе: „Хватит. Это в последний раз. Денежки в карман, и прощай, дирекция, старое жулье. Переналажу мотоцикл, пойду в рикши, свое всегда заработаю“.
— Здравая мысль.
С той стороны бочки репродукторы надрывались от музыки, слышался голос зазывалы, через рупор нахваливающего аттракцион:
— Леденящий кровь! Головокружительный!
Женщина сидела на пятках, глядя на Кришана, как верная собака.
— А когда разгоняешься на арене, думаешь только об одном, как бы побыстрей выцарапаться наверх из этого горшка с дымом, там дышать нечем.
— Мотор дрянной, масло жжет?
— Нет, нарочно разрегулировано, для пущей видимости, так дирекция требует.
— Нельзя полагаться на машину, Кришан. Кто за ней смотрит?
Кришан приподнялся и зло взглянул на советника.
— А на людей можно? Сам по винтику перебираю, никому не верю. Без вас знаю.
Михай сидел, по-индийски поджав ноги, у входа в шатер, подвязанная пола ходила на ветру, хлопая мальчика по спине, но он не замечал этого, поглощенный созерцанием своего героя.
— Как я их всех ненавижу, — Кришан, откинув голову, вытянулся на койке и ударил кулаком по раме.
— Кого?
— Тех, кто ждет, — задрал подбородок Кришан. — Тех с галерки. Сто раз приходило в голову: могу вам устроить зрелище похлеще. Канистру бензина на доски, они сухие, вспыхнут, как бумага. Проходы узкие, кто не сгорит, того затопчут, я их по голосам знаю, представляю, как они будут выть. Гляньте только, дерево пропитанное, на жаре прогретое, расчудесный погребальный костер.
— Кришан, тебе на время чем-нибудь другим заняться бы.
— Нет. Попозже. Они меня в мыслях хоронят, могу и я себе дать волю помечтать, будем в расчете;.
Музыка и гонги наяривали, ветер порывами ходил по верхушкам деревьев, временами сквозь промежутки в зелени било солнце, так что стенки шатра словно вспыхивали и по вытоптанной траве пробегали яркие пятна света.
— Посол с ума сойдет от счастья, узнав, что меня на свете нет. Даже даст десятку на дрова.
Иштван обернулся; перепуганный Михай слушал, раскрыв рот. Казалось, мальчуган ловит ртом мрачные тайны мира и слова Кришана проникают ему в самое сердце.
— Купи нам леденцов или орешков, только выбери, что получше, — советник бросил мальчику монету, маленькие; ладоши подхватили ее на лету.
Когда мальчик выбежал вон, Иштван наклонился к Кришану, он помнил, что тот скор на излияния.
— Слушай, Кришан, да расскажи ты, наконец, что там случилось. Только быстро, пока малый не вернулся, а ее-то тебе стесняться не приходится, — кивком указал он на женщину.
— Нет. Она и половины не поймет, — скривил губы шофер. — И вы будете молчать, чтобы не срамить свое посольство. Мы ехали в Уттар-прадеш по приглашению тамошнего губернатора. Не знаю, почему старик копался, я его долго ждал перед резиденцией, а потом пришлось гнать, чтобы не опаздывать. Сначала попали в пробку у моста через Джамну. А потом — на Ганге, мост узкий, однопутка. Смотрю, навстречу вояки из лагерей, машины, танки, а впереди пехота без строя, вольным шагом. Старик кричит; „Давай вперед, имеем право, я с флажком еду, официально“. А они уже на мосту. Я же понимаю, не пропустят, они в этом не разбираются. Ждем, а они прут и прут. Были промежутки, можно было проскочить, да сержант с флажком уперся задом в радиатор, я сигналю, он ухом не ведет, старик выскочил, а он ему, сиди, мол, тихо, а то схватишь. Я этих гуркхов знаю, он и впрямь влепить может. Вся грудь в медалях, что ему сделают? На губу посадят?.. Наконец, последняя тонга проковыляла, нас пустили. Старик взбесился, поддал мне локтем, замычал, как буйвол, сам схватился за баранку. Как рванул, я сразу понял — быть беде. Восемьдесят миль с гаком дает. И в деревнях не притормаживает. Только сопит, гляди, мол, как надо ездить. И вдруг из кустов корова, стала посередь дороги, в нашу сторону смотрит, чует, что-то не то, подумывает, не податься ли назад. „Бабу надо спереди, а корову сзади“ — помню, еще посол сказал, газ не сбросил, нацелился в просвет между ее задом и кюветом, я ахнул: съедем баллоном на песок — нас занесет. Он это учел, прибавил газу, тут этот парнишка и выскочил.
— Парнишка? — хрипло переспросил советник, у него спина похолодела.
— Он хотел, чтобы она дорогу перешла. Махал палкой и смотрел на нас. Долю секунды. Мы подсекли задние ноги коровы, фара вдребезги, как ударило парнишку, я даже не почувствовал, только голова мотнулась, его отшвырнуло в кювет, как кошку. Мы проехали метров сто, может, больше, пока затормозили. Выскочили. Корова встать на передние ноги силится, у нее хребет перебит. Жидкое дерьмо из нее льет. Пасть разевает, но беззвучно.
— А парнишка? — с пресекшимся дыханием спросил Иштван.
— Я еще на бегу понял, что он готов. Лежит, скрутясь, вниз головой в кювете. Старик тоже понял, не добежал, руки вперед выставил, будто хотел оттолкнуть весь этот вид. „Не тронь, — крикнул. — В машину“. С поля крестьяне бежали, кто с мотыгой, кто с палкой, им было видно только корову, этого довольно, чтобы они взбесились. Если бы они нас поймали, разделали бы насмерть, камни вслед швыряли, но мы удрали. Посол велел мне вести. Даже не оглянулся, только слюни глотал громко. А потом и говорит: „Кришан, это ты был за рулем, я тебя в обиду не дам, возьмем хорошего адвоката. Я тебе заплачу“. Я тогда его боялся и согласился. Он сопел-сопел, что-то соображал, потом положил мне руку на плечо и говорит: „Дела не заведут. Только молчи и слушайся. Не пожалеешь“.
— Дядя Пишта, я анисовых купил, попробуй, — влетел в шатер Михай. Солнечные зайчики метались у него по икрам, глаза сияли от полноты счастья. Не понимая, что происходит, он смотрел на помрачневших мужчин и женщину, съежившуюся возле койки, положа локоть на краешек. Шатер дышал в такт волнам шума и музыки цимбал.
— Отлично, грызи. И больше не мешай.
Протягивая кулечек, сделанный из зеленого листа, мальчик подошел к койке, на которой отдыхал покоритель вихря.
— Нет, Михай, — отстранился тот. — Я же тебе говорил про гороскоп, сладкое мне опасно. Дай вот ей, она за меня съест.
— Кришан, почему ты мне раньше об этом не сказал, вернулся советник к прерванной исповеди.
— Пробовал. Но сааб сказал, что знает всю правду, так что мне было делать?
— Хорошо, хоть теперь знаю, — глубоко вздохнул Тереи. — Только чем тут поможешь? Ему поверят, не мне.
— Это не все, — сказал водитель, присев на корточки на койке. — Приезжаем мы прямо к губернатору, и старик тут же приносит жалобу, мол, на дороге крестьяне подстерегают проезжающие машины и забрасывают камнями. И меня выставляет свидетелем. И зовет губернатора на улицу, чтобы тот лично поглядел на разбитый фонарь и погнутый бампер. Губернатор по всем статьям извинился и послал туда грузовик с полицией. И меня посадили к водителю, чтобы показать, где это случилось. А те все еще стоят на дороге, некоторые молятся. Корова под балдахином лежит, вся в цветах, кругом плошки горят, не счесть. Народ, как нас завидел — бегом к нам, кричат, наверное, жаловаться собирались. Водитель бросил на них грузовик — они врассыпную. Тут он затормозил, из кузова попрыгала полиция с бамбуковыми палками, и пошла расправа. Только крик слышу и щелканье палок по спинам. Народ разбежался. Я потихоньку в кювет заглянул — парнишки уже не было. Наверное, семья забрала тело, — Кришан прерывисто дышал, переживая свой рассказ, вытирал полотенцем лоб и шею. — Разогнали народ, офицер вызвал старосту и составил протокол, орал так, что тот только извинялся и кланялся. Все про корову толковал, это же для них святая святых, — Кришан презрительно надул губы, провел пальцем по щеточке усов, — а я эту святую ем.