Каменные скрижали

— Посмотри, — толкнул он девушку, — слепые… Вся толпа, до тех деревьев, это все слепые.

— Что здесь происходит? — испуганно прошептала Маргит.

— Ничего страшного, — послышался сзади голос Рама Канвала, который отыскал их в толпе, — проститутки пришли внести петицию, чтобы приостановили действие декрета о выселении их из столицы. Сейчас им нельзя заниматься своей профессией ближе, чем за двадцать пять миль от Нью-Дели. Забавно, — художник показал на лестницу, ведущую в парламент, — они называют депутатов по именам. Некоторых из них они хорошо знают. Нет, не как клиентов, просто им принадлежат улицы, дома, в которых эти женщины живут… — Они кричат, — переводил Канвал: «Неужели я должна вернуться в деревню, где люди высохли, как земля?», «Неужели мое тело, которое приносит радость многим мужчинам, должно зачахнуть?», «Я содержу всю мою семью. Они живут благодаря мне. Обрекая меня на голод, вы готовите им такую же участь».

Крики стали еще более печальными, горестными, высокое, старческое подвывание, подхваченное толпой, распространялось по всей площади.

— Почему эти старики так кричат? — дергал за руку художника Иштван.

— Они боятся за свою судьбу. Это слепые, они тоже станут голодными. А раньше у них была работа, честный заработок.

— Как?

— Они исполняли танцевальную музыку в борделях, аккомпанировали певицам, развлекали гостей, слепые, значит, не доставляющие никому хлопот свидетели людских утех. Живые играющие машины, музыкальные автоматы. Что они теперь будут делать? Побираться, приговоренные к медленному умиранию… — Сколько их здесь собралось?

— Наверное, тысячи. Экономическая проблема, которую нельзя решить лишь одними разговорами, депутаты долго будут ломать себе голову, прежде чем найдут выход из создавшегося положения. К тому же давление на них оказывается с разных сторон, прекращаются доходы хозяев домов, лавочников, торговцев. Астрологи и составители любовных писем, они все на этом зарабатывали… А врачи и шарлатаны? Множество людей жило за счет этих девушек, декрет о выселении грозит разорением десяткам тысяч семей, связанных с ними тонкими нитями работы и денег, поставок и услуг. Это более серьезное дело, чем вы думаете.

Они чувствовали на лицах дыхание толпы, запах пота, благовоний, пудры. С площади доносился плач тысяч людей. Две женщины несли петицию, оплетенную гирляндами оранжевых цветов, к группе, стоящей на лестнице парламента и отделенной от площади кордоном полиции. Они не решились отдать ее прямо в руки депутатам, а по старому обычаю положили свиток на лестницу, склонились в низком поклоне к ногам членов парламента, стоящих на несколько ступенек выше, и приложили концы пальцев к губам, продемонстрировав смирение и преданность — «целую пыль на твоих сандалиях».

Один из полицейских подал рулон офицеру, а тот в свою очередь вручил его депутатам. Тут перед кордоном выскочил молодой человек с выпущенной из-под европейского пиджака рубашкой, завернутой в просторное дхоти. Худые, темные ноги болтались в слишком больших ботинках, он кричал что-то толпе, но его заглушили команды, раздающиеся из мегафонов, толпа заколыхалась и начала выходить с площади, спокойно формируясь в колонны.

— Я знаю его, это депутат-коммунист, — сказал художник, — он обещал их защитить…

Иштвану показалось, что среди депутатов он увидел знакомое лицо, желтоватое, без возраста, адвоката Чандры, вокруг него собрались, о чем-то споря, другие, их постепенно поглотило огромное здание из розового камня.

Иштван и Маргит отошли на газон. Перед ними мелкими шагами, шаркая, шли рядами слепые, крайние шеренги держались за бамбуковые палки, как бы выстраивая заграждение. Их вели мальчишки, которые потрясали тамбуринами, ударяли ими об остриженные головы, весело подскакивали, не отдавая себе отчета в серьезности демонстрации. Небо еще светилось последними лучами заходящего солнца.

— Так ведь это как с картины Брейгеля, — взволнованно сказала Маргит.

— Умноженной во сто крат, ибо это Индия, — не без гордости ответил художник. — Правительству нужно хорошо подумать, как выйти из положения с этим законом. Утвердить легко, но как найти возможность разумно его выполнить, не обратить против человека? Они говорили правду. Выселить их — значит, обречь на голодную смерть. Им некуда вернуться. Они зарабатывают, как могут, чтобы содержать свою семью, скопить  на приданое для младшей сестры, которую выдадут замуж, для девушки-невесты, покорной и смирившейся с судьбой… Одна знает лишь все, что связано с постелью, тысячелетние рецепты и предписания, как надо любить, но самой любви не познает никогда. Вторая готова любить каждого, кого ей назначит семья, а сват или судьба подберет.

Они смотрели на демонстрацию, медленно растекающуюся среди огромных деревьев. За ней, как овчарки, сгоняющие стадо, не спеша шли полицейские, их красные тюрбаны догорали в быстро наступающих сумерках. Некоторые уже влезали под брезентовые крыши грузовиков, голубоватый дым первых сигарет, раскуриваемых после долгого перерыва, выплывал из-под брезента и тянулся к абрикосового цвета небу.

В воздухе еще стоял запах мускуса, пряный дух нагретых тел, но автомобили уже тронулись, стараясь обогнать друг друга, они сердито сигналили, сверкая желтыми фарами с включенным дальним светом, требуя пропустить их первыми. Свет автомобильных фар еле пробивался через поднимающиеся вверх клубы выхлопных газов и пыли. Так выглядят городские сумерки в тропиках.

— Человек — существо ужасно любопытное, — тихо сказала Маргит. — Он забывает, что эти женщины тоже чего-то желают, страдают, ему хотелось бы проникнуть в их тайны, узнать, как они живут, что приносит им радость… Хотя я знаю, что это нехорошо, раз я не могу им помочь.

— То, что эти женщины имеют, они очень ценят, считают даже, что судьба к ним особенно милостива; они сыты, носят шелковые сари, их окружает восхищение и вожделение, у них бывают и постоянные поклонники… Они не только принимают подарки, но и дарят их своим родственникам, — пожал плечами художник, — а то, что вы согласно морали вашего мира хотели бы им навязать, якобы для их блага, эти женщины не считают освобождением. Раз мы не можем облегчить им жизнь, а что еще хуже, не хотим с ними поделиться, уступить из имеющегося богатства… Депутаты только требуют, судят и презрительно осуждают их образ жизни и способы, какими они зарабатывают себе на хлеб, к тому же единственно им доступные…

— Вы когда-нибудь бывали у них? — спросила Маргит, задетая гневом, который звучал в голосе Рама Канвала.

— Конечно. В этом нет ничего стыдного. Конечно, я там бывал, это не ваша позорная купля тела, ведь вас интересует только тело, оно лишено всего человеческого. Здесь вас встречают не только проститутки, но и танцовщицы, певицы, рассказчицы сказок, которые они иллюстрируют движением своего тела… Среди них бывают настоящие артистки, которым нищета или крестьянское происхождение закрыли путь на сцену. Они перед толпой мужчин, сидящих на корточках, под аккомпанемент птичьего посвистывания флейты и голубиного воркования бубна изображают в танце любовь богини земли к богу солнца, сгибают обнаженный торс, раздвигают бедра, дрожат, отдаются невидимому любовнику… Танец как первобытная молитва, танец как краткое изложение истории мира, создания всего живого. Каждый видит то, что хочет: один поэзию, завораживающие движения и традиционную школу жестов, имеющих ритуальное значение, другой вбирает в себя только красивую, молодую девушку, которая хлопает по полу босыми, окрашенными в красный цвет ступнями и позванивает колокольчиками… И она не доступна, хотя все присутствующие умирают от желания, раскрыв рот от восхищения, забыв о сигаретах, которые жгут им пальцы. Лишь один будет ее иметь в эту ночь. Другим остается только завидовать. Вот этот человек вынимает банкноту, смачивает ее слюной и прилепляет к своему лбу, танцовщица уже его заметила, приближается кошачьей походкой, она покачивает бедрами, приседает, от нее исходит тепло и особые запахи, поскольку у нас существуют специальные правила дозирования интенсивности духов — иначе смачиваются виски, подмышки, верхушки грудей, натираются колени, внутренняя часть бедер… Итак, она сгибается, наклоняется над поклонником, как ветвь под тяжестью плодов, обдает запахом разогретого в танце тела, легонько касается его, ей нельзя брать банкноту пальцами, а только губами… Взяв деньги, девушка разрешает мужчине владеть ее телом. Это то, чего вы не знаете, здесь женщины имеют право выбора. Они завоевывают, чтобы быть купленными. С этим единственным любовником она удаляется в альков, а остальные мужчины вернутся домой. Они возбуждены, будут брать собственных женщин, но перед их глазами стоит та единственная, извивающаяся, как змея, желанная.