Каменные скрижали

Иштван привлек ее к себе, начал жадно целовать. Девушка не сопротивлялась, он уткнул лицо в ее плечо, прижался щекой к шее. Вбирая ее в себя с каждым вздохом, он наслаждался запахом кожи, которая тут же влажнела, льнула к нему, и граница между их телами исчезала, смешивалось дыхание, глубоко открывались губы, сплетались языки.

По погруженному во мрак парку, испещренному пульсирующими огоньками, прокатился звон гонга, он вибрировал на жесткой ноте, раздражал. Неожиданно Маргит уперлась ладонями в грудь Иштвана, с трудом освободилась из его объятий. — Пусти, прошу тебя.

Он неохотно повиновался. Молодые люди лежали рядом, как пловцы, которых вынесло на омываемую волнами мель, они знали, что скоро ее затопит прилив, и перед ними ночь, долгие, прекрасные, как сама жизнь, сближения, привыкание и окончательное слияние. Их ждет ночь, теплая и густая, как черный пух, в котором они будут скрыты до рассвета, похожего на серебряное зеркале, наполненное светом, красками и птичьим смешанным гомоном. Были слышны голоса гостей, спешащих на ужин. Фигуры в белом двигались в свете ламп, спрятанных среди густой листвы. Они лежали, едва касаясь руками, и все же их тела все время пронизывала дрожь желания. Наконец движение у гостиницы постепенно замерло и наступила такая тишина, что стало слышно отчетливое тиканье часов на руке, подложенной под голову.

— Я боялась, — пожаловалась Маргит. — Ты забываешь, что здесь Индия, и они могут нас слышать.

— Кто?

— Танцующие боги, которые смеются, издеваются, находят удовольствие, когда мучают своих почитателей, и очень завидуют человеческому счастью, — девушка встала, наклонилась, и неожиданно он со стыдом почувствовал, что ее теплые, влажные губы прижались к его руке.

— Что ты делаешь? — возмутился Иштван, он меньше бы удивился, если бы Маргит приложила горящую сигарету к его коже.

— Иштван, я счастлива, — она потерлась головой об его руку, щекоча ее волосами, обжигая дыханием… — Ты этого никогда не поймешь, я нашла себя.

У него сильно билось сердце — оно стучало в груди, в горле, в ушах, во всем теле глухой шум закипевшей крови, похожий на удары молота.

Они шли не спеша, отстраняясь друг от друга. Позади остались огни галереи и ярко освещенное, похожее на морской маяк помещение бюро обслуживания. Топча высохший газон, они шли прямо в темноту длинной веранды, к дверям ее комнаты.

Ища ключ, Маргит почувствовала на пальцах горячую руку, он помнил, что замок заедает, и в этом стремлении помочь поскорее открыть дверь чувствовалось напряжение и нетерпение.

В комнате горел ночник, зажженный слугами, низкий свет падал на разостланную кровать, как белый тюрбан, свисала свернутая москитная сетка.

— Подожди, — сказала Маргит вполголоса, остановив его поднятой рукой, которую он тут же прижал к щеке и начал целовать. Девушка смотрела на него с огромной нежностью, в ней чувствовалась спокойная радость: он здесь, он мой.

— Погасить?

— Нет. Для тебя я могу раздеться даже посреди Дели, — она вызывающе откинула голову, отбросив волосы на плечи.

Иштван проводил ее взглядом до двери в ванную, оттуда донесся легкий скрежет молнии на платье, шелест сброшенного шелка. Он расплел узел москитной сетки, которая, раскручиваясь, сильно ударила его по лицу белой связкой, оставив запах прелой ткани, пыли и средства против насекомых, завеса упала и в низком свете напоминала прозрачный шатер, который, касаясь земли, прикрыл всю кровать. Неожиданно Иштван начал спешить, он отбросил сандалии, сорвал рубашку, галстук лежал, свернувшись, похожий на мертвую змею. Он прислушивался к меняющемуся шуму воды, бьющей по телу и каменному полу, сунул под мышку ладонь, почувствовал острый запах пота. Проклятая Индия, потряс он с отвращением головой, нужно ополоснуться.

Он ждал. Приподняв белую густую сетку, Иштван встал на колени на кровати, которая заскрипела под его тяжестью. Он ждал, положив руки на бедра, дышал с трудом, ему казалось, что он заполняет весь шатер жаром своего загорелого волосатого тела. А ведь это уже раз было, точно было, он уже это испытал. Тогда Тереи вошел в эту комнату так же уверенно, как сегодня, не сомневаясь, что Маргит будет принадлежать ему, и все же, униженный, вынужден был уйти. Девушка приходила к нему во сне, он обладал ею, обнимал, прижимая к себе изо всех сил. А когда восхищенно поднимал голову, оказывалось, что их время отмеряет большой маятник, корчащийся в огне. Он знал, знал его до боли я отвращения. «Не вызывай его, забудь, — звучал голос. — Жизнь принадлежит живым». Тереи чувствовал отвращение к себе и в то же время торжествовал над тем человеком, в нем просыпался самец, торс поблескивал каплями пота, но все же он не мог отогнать от себя и образ Стенли, мучительно умирающего под пытками.

Иштван не слышал ее шагов, она шла босиком, и только тогда, когда Маргит появилась, прислонившись к воздушной сетке, он понял, что она мокрая и нагая. Ткань выгнулась от прикосновения ее руки и снова вернулась на место, сквозь москитную сетку он видел холмики ее грудей, линию бедер и темный треугольник. Иштван подвинулся поближе, продолжая стоять на коленях, положив руки на ее ладони, она была рядом, их разделяла только пена пыльной сетки. Он попытался ее поцеловать, но легкий запах гнили и жидкости от насекомых отталкивал, хотел прислонить ее к груди, прижать изо всех сил, до боли, чтобы Маргит металась в его объятиях, как рыба, схваченная под жабры. Наконец Иштван поднял москитную сетку, она открылась перед ним. Колени. Бедра. Извечная дрожь, которая пронизывает мужчину, когда он открывает тело женщины, мнимая тайна, заслуживающая презрения и в то же время желанная мечта мальчика, радость для глаз… Одним движением Иштван перебросил сетку через ее голову так, что ткань опустилась за ее плечами, и вот он уже обнял ее, поднял, укладывая в постель, его губы путешествовали, изучая это тело, он находил груди, покорные ладоням, осваивал плоский живот, как яблоки, кусал зубами колени. Иштван четвертовал ее взглядами, Маргит была рядом, но на мгновение он забыл о ней, восторженно вбирая в себя холодную кожу с невытертыми каплями воды, свежий вкус которой он только сейчас начал познавать. Он трется щекой о внутреннюю поверхность ее бедер, более мягких, чем губы жеребенка, чувствует огромную радость в первых своих странствиях, поскольку Маргит ему подчиняется, как бы инстинктивно идет навстречу, прижимается и дрожит. Иштван сознательно обращается к ее телу, а не к ней, делает с ним, что хочет, преодолевает сопротивление, подкупает лаской, это похоже на сговор с командой вопреки офицерам, которые собираются еще бороться. Знакомство жадных губ с остриями ее грудей, стремление вобрать в себя ее тело, приносящее радость, вот форма уха, которую запомнили губы, пальцы причесывают пламя волос, пришло время собирать плоды… Он крадет ее глаза, заполненные сверкающими капельками, полуоткрытые, безвольно отдающиеся, изменившиеся губы, незнакомые, преисполненные наслаждения. Она меня не видит. Закрыла глаза, забыла, хотя Иштван чувствует руки Маргит, ласкающие его тело легким касанием, пугливым поглаживанием, как это делает ласточка, крылом высекающая искру из голубого зеркала пруда. В полусне она подтянула колени и раскрыла их, как бабочка раскрывает крылья, и в этом бесстыдном желании отдаться явилась ему красота, которая перехватывает дыхание. Руки по локти погружены под ее спину, лицо запуталось в жестких душистых волосах, прохлада кожи, плотно прилегающей к его груди, он перестает существовать, не чувствует, где кончается его тело и начинается ее, как проходит граница, стирание которой приносит ему такую радость, он накрыл ее собой, погружается в нее, и она сплетается с ним, он — под ней, на ней и в ней.

— Я очень тебя хочу, Маргит, — он качается как будто от боли.

— Так ведь ты же во мне, — слышны слова, словно произнесенные откуда-то издалека, из глубокого сна, и ему кажется, что он никогда ее не завоюет, не завладеет сердцем, воображением, и поэтому ищет соглашения с ее телом, сосудом из скользкого атласа, сладкой раковиной, как он это про себя называет, по обыкновению завоевателей давая каждой части нового материка свои названия, Иштван пользуется тайным языком любовных таинств, похожим на заклинания. Непрестанное движение вперед, полет в облака. И она это понимает, чувствуя его тяжесть, видит поднятую вверх голову, сожженную солнцем изогнутую шею, знает, что в эту минуту, взмывая вверх благодаря ей, он почти забыл о ее существовании, взлетел и отдалился… Маргит раскачивается дико, сжимается и опускается, как волна после пролетевшего катера. Ее стон вызывает блаженство у мужчины, как предсмертный крик умирающего врага. Зубы полураскрыты, губы вспухли, помутившиеся зрачки уносятся куда-то, не видя окружающего мира… Наступает нечто вводе агонии, лицо должно возбуждать страх, а на самом деле приводит в восторг. И вот, наконец, пришло то, чего он так настойчиво добивался, но ему хочется, чтобы этот полет продолжался вечно… А она уже возвращается к нему, проверяет, здесь ли он, порозовевшая, словно только что пробудившаяся ото сна, сконфуженная от того, что на мгновение покинула его и удалилась в свои сады, а теперь поглядывает, счастливая, что могла подарить ему это чувство… Неожиданно его руки не выдерживают напряжения, и Иштван падает на ее грудь теплыми, открытыми губами, медленно ползет к ее шее, а Маргит шепчет ему в ухо: айкер… — произнося это по-английски, — айкер… мягкое отупение постепенно проходит, прежде чем он начинает понимать — это Икар — и только улыбается.