Каменные скрижали

Когда Тереи подъехал к низкому, с тенистыми верандами и галереями подковообразному зданию гостиницы, стоящему  в центре большого парка, он был уверен, что Маргит тут же появится из тени. Иштван даже какое-то время специально повозился с машиной, поднял капот, проверил уровень масла, осмотрел нагревшиеся покрышки.

Номер для него был заранее заказан.

— Живет ли здесь мисс Уорд?

— Да, — ответил портье, прогоняя со стола кота, который потягивался и широко зевал, показывая бледно-розовую пасть. — Да, сааб, в одиннадцатом номере, направо.

Расписываясь в книге для гостей отеля, он заметил телеграмму, заткнутую за раму большой фотографии Ганди. Адрес можно было прочитать. Это была его телеграмма Маргит. Ему стало не по себе.

— Мисс Уорд у себя?

Портье беспомощно развел руками.

— Не знаю, сааб. Ключа нет, — он проверил в окошечке шкафчика… — Мисс Уорд не туристка, поэтому я не знаю ее программы… Экскурсоводов берут у нас, в гостинице. Если сааб хочет…

— Я знаю Агру. Сам мог бы быть неплохим экскурсоводом. Двое слуг в тюрбанах, обшитых золотой каймой, уже были готовы подхватить его чемодан.

— Пятнадцатый, третий номер за мисс Уорд, тринадцатого у нас нет, туристы не любят чертовой дюжины. Тереи поставил машину в тень. Ее металлические части уже нагрелись до невозможности. Затем он пошел вслед за слугой по галерее, обвитой густыми зарослями вистарии.

Дверь в одиннадцатый номер была полуоткрыта. Иштван вошел, не постучавшись, радуясь, что застанет Маргит врасплох. Окрашенная в белый цвет комната манила прохладой. Он осмотрелся: кровать, столик, два кресла, шкаф, обязательный камин. Ничто не говорило, что здесь живет женщина, ни фотографии, ни цветов. Он уже было начал думать, что портье ошибся, когда у стены заметил несколько пар туфель, узнал босоножки, которые они вместе покупали в первый вечер. Из ванны доносился шум струящейся воды.

— Маргит, — позвал он, постучав по двери пальцами. Дверь тут же открылась, стоящая на коленях и моющая ванну старая индианка удивленно ответила, что мисс Уорд с утра уехала — на автомобиле с тем господином, который за ней обычно приезжает.

Он воспринял это как оскорбление. — А когда она вернется?

— Мисс взяла с собой сумку с постельным бельем, возможно, там будет ночевать, — словоохотливо отвечала старая служанка, наклонив голову, на ее лице было заметно удивление.

Тереи вернулся в свою комнату, гулко шагая по кирпичному полу. Он чувствовал себя как собака, потерявшая след.

Куда ее понесло? Что это за тип за ней приезжает? Ему показалось странным, что он испытывает такую болезненную ревность, думая о возможном сопернике. Может, это просто врач, коллега из центра ЮНЕСКО?

Он мыл руки и лицо, завязывал галстук нетерпеливыми движениями. В гостиничном номере пахло жидкостью от насекомых и свежей краской.

Иштван предчувствовал, что за первой неудачей последуют новые, ему заранее опротивел весь конгресс.

Он сел за руль и попытался сам найти дорогу, но все улицы вели к реке, где крестьяне купали скот и жгли тела умерших. В клубах дыма были видны пастухи, которые, сложив ладони, ритмично плескали на спины буйволов пригоршни сверкающей на солнце воды. Белые чайки парили над водой и, крича по-кошачьи, падали, разбивая собственное отражение, а потом стряхивали капли и махали крыльями, разочарованные тем, что это всего лишь вода, а не простор, который несет их сверкающее серебром отражение.

Ему не помог план, напечатанный на приглашении, пришлось спрашивать прохожих, которые смотрели на него, потом на автомобиль большими черными глазами, словно жалея, что не понимают. Здесь, в пригороде, было трудно встретить людей, говорящих по-английски. Наконец он увидел «пежо» французского корреспондента и, следуя за ним, добрался до обширного парка.

Под огромными стволами мангровых деревьев стояли группками индийцы и оживленно беседовали.

Не успел он поставить свою машину, как к нему подошли представители оргкомитета, приветствуя с многословной сердечностью. Ему прикололи золотой жетон с цветком лотоса и красной ленточкой, на которой было написано: «Тагор, познание, правда, Бог».

Произносились общие фразы о погоде, прелестях путешествия, очаровании страны. Когда организаторы конгресса узнали, что Тереи представляет Венгрию, то попытались вспомнить, где эта страна находится. Естественно, общее представление они имели — где-то в Европе.

— Популярен ли у вас наш великий писатель? — спрашивал председатель с лицом пророка, его темное, благородное, тонкое лицо было обрамлено белым ореолом взлохмаченных волос, а полный воодушевления взгляд, казалось, пронизывал Иштвана насквозь. Что сказать? До войны тиражи были маленькие, Тагора читала элита, главным образом женщины. Популярен? Фамилию упоминали при разговорах в салонах, критики редко обращались к его творчеству. Однако в Венгрии он наверняка был не менее известен, чем здесь, где девяносто процентов населения никогда не держало в руках его книг.

— Конечно, — горячо подтвердил советник. — Тагора охотно переводят, считают классиком. Нельзя быть культурным человеком, не зная, какое значение он имеет для Индии.

— Прекрасно, — обрадовался пророк и начал рассказывать, какие знаменитости прогуливались с мастером под этими старыми деревьями, как они воспринимали его учение. Из этой мирной, жертвенной теории постепенного изменения действительности при помощи убеждения и личного примера родилась сила, способная дать отпор британской империи. Здесь формировался костяк Партии Конгресса, здесь выступал Ганди. А начиналось все с дружеских встреч, прогулок в тени старых деревьев и бесед о красоте, о прогрессе и творчестве.

Зал был пуст и прохладен, Иштвана пригласили в президиум и предупредили, что когда наступит его очередь, он должен будет выступить с поздравлениями и заверить, что мысль Тагора в Венгрии живет и приносит плоды. Часть собравшихся, для которых не хватило стульев, сидела на корточках, на коврах. Организаторы в рубашках навыпуск переносили микрофон, громко проверяли, как он работает, молодые люди с перевязью через грудь, в падающих с ног сандалиях развлекались, делая вид, что занимаются поддержанием порядка. Они вылавливали в толпе хорошеньких женщин, надевали им на шею почетные венки из цветов, которых, как, оказалось, приготовили слишком много.

Праздник начался с пения гимна в честь Матери Индии, слова которого написал сам Тагор.

Маленькая девочка вбежала с подносом и, поклонившись, умастила благовонными маслами головы сидящих в президиуме, чтобы обратить их мысли к предметам возвышенным. Докладчик патетически скандировал что-то по-бенгальски, иногда поворачивался и в нескольких предложениях по-английски излагал немногочисленным европейцам главные тезисы своего выступления.

Белые одеяния, темные, поднятые вверх руки, создавали видимость театрального действа, напоминали античность.

— Тебе не скучно от этой болтовни? — спросил Иштвана сидящий рядом Морис Нагар — крепко надушенный мужчина небольшого роста, с коротко подстриженными усами.

— Еще нет, — честно признался Тереи. Сидящий рядом русский профессор, вероятно, знал несколько индийских языков, потому что обрадовался дискуссии, которая неожиданно вспыхнула, когда один из выступающих заявил, что самая замечательная литература Индии родилась в Бенгалии и, только поэтому гений Тагора нашел столь прекрасный инструмент для свободного самовыражения… Его выступление вызвало немедленный отпор тамилов и официальный протест сторонников хинди, который в качестве государственного языка должен был заменить английский. Разгорелся спор.

Иштван делал пометки в блокноте для отчета и информации в прессу.

Француз скептически посматривал на него, зная, что согласно доброму английскому обычаю готовое коммюнике им вручат перед окончанием сессии и нужно будет лишь слегка его изменить в зависимости от того, для какой страны и газеты оно будет предназначено, но это уже лишь косметика.