Прииск в тайге

— Знаете, Александр Васильевич, — как-то сказала девушка директору будущего прииска. — А ведь вот этот обоз — начало того великого дела, о котором мы вечерами мечтали там, у костра на берегу реки. Помните: шумели деревья, плескала вода о берег, порой вскрикивал филин, а мы говорили о будущем городе с каменными домами, о железной дороге, об электричестве. Этот город будет. Новый, не похожий на те, что мы знаем… Сбывается наша мечта. А потом, когда главное будет сделано, мы отправимся на поиски других месторождений. Хорошо, правда?

— Хорошо! — в тон Мельниковой ответил инженер. — Обязательно построим новый город, — и опять посмотрел на девушку, как тогда, у костра. Елена замолчала и нахмурилась. Придержав лошадь, стала пропускать обоз, дожидаясь повозки, в которой ехала Дымова.

На второй день к обеду обоз встретили два всадника. Майский еще издали узнал в них Буйного и Плетнева. Поспешил навстречу, торопливо спрыгнул с Буланого и крепко обнял тоже спешившегося охотника.

— Здравствуй, Никита Гаврилович, здравствуй. Спасибо, что не отказал в помощи. Рассказывай, как жил, какие у тебя новости.

— Скорый ты, Александр Васильич, — широко улыбнулся таежник. Он и сам был рад встрече не менее инженера. — Сразу тебе все и выкладывай. Время у нас будет, наговоримся. Эвон, погляжу, сколько ты людей-то поднял. Иван Тимофеич сказывал, ты теперь большой начальник, вроде хозяина на новом прииске.

— Хозяин и есть. Только не собственник. Настоящие хозяева — они, — показал на обоз. — Народ хозяин. Дело мне поручено трудное, и одному не справиться. Помогай. Ведь и ты, Никита Гаврилыч, один из хозяинов нового прииска.

Выяснилось, что Плетнев насовсем уехать с обозом не может: дома есть дела. Проводит людей до места, побудет с недельку и вернется к себе, а потом видно будет. Майский возражать не стал: зачем забегать вперед, потом, действительно, виднее будет. Охотник повел обоз не напрямик, а в обход большого и трудного участка тайги. Путь этот хотя и длиннее, зато оказался легче.

К вечеру пятого дня партия старателей прибыла на место. Люди распрягали измотанных тяжелой дорогой лошадей, ставили палатки, делали балаганы, копали землянки — укрытия от непогоды на первое время. На берегу притихшей речки задымили костры. Задрав оглобли в черное небо, рядами выстроились десятки телег. Здесь же, звякая боталами, бродили спутанные, иссеченные паутами лошади. Гулко стучали топоры, и то в одном, то в другом месте, ломая ветки, со стоном и скрежетом падали деревья. Перекликались люди, слышались и ругань, и смех, и песни, и плач детишек. От костров серо-багровыми клубами валил дым, треща летели искры, и встревоженные звери уходили подальше от беспокойного места, вглубь тайги.

К полуночи люди угомонились, лагерь затих. Кое-где в темноте еще краснели пятна догорающих костров. Накинув на плечи шинель, Майский вышел из палатки. В выси темного осеннего неба мерцали редкие звезды. Изредка слышалось фырканье и ржание лошадей. Инженер подошел к одной из телег. Неподалеку слабо светил костер. Вокруг него сидели и лежали старатели. Говорили тихими уставшими голосами, растягивая слова.

— Издалека, брат, тебя занесло, — уловил Майский обрывок фразы, сказанной бородатым пожилым мужиком. Он лежал на боку и лениво ковырял угли длинной веткой. — Дома-то что делал?

— А всякое, — зевая, ответил тоже лежавший на боку, спиной к инженеру, человек. По голосу чувствовалось, что он молодой, а окающий выговор обличал в нем волжанина. — С малых лет батрачил, потом плотницкому ремеслу выучился, по деревням с артелью ходил. В голодный год на Урал подался. Нашинских много по здешним краям бродит. Ежели не понравится у вас, в Сибирь покачусь, погляжу, какое там житье.

— Эх ты, колесо! — вмешался третий голос. — Ты, стало быть, легкой жизни ищешь? У нас трудно покажется или неприбыльно, ты — будьте здоровы — и дальше? Так я понял?

— А чего? — удивленно подтвердил волжанин. — Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше.

— Контракт подписывал?

— Чихал я на контракт. Сунули какую-то бумажку, а я читать не обучен. Мало ли чего там напишут. Не понравится — дальше пойду. Я — вольная птица.

— Ежели все так рассуждать начнут, кто же прииск строить останется? — лениво протянул бородатый.

— Не наша забота, — усмехнулся волжанин, — на то начальники разные имеются. А нам о себе думать надо.

— За такие слова, между прочим, морду бьют, — злобно вставил третий голос. — А у тебя она для этого-очень даже подходящая.

— Н-но-но-но! — парень приподнялся и сел. Теперь стало видно, что он высок, крепок и, вероятно, силен. — Ты не очень-то насчет морды. У морды хозяин есть.

— Подвиньтесь-ка, ребята, — Майский вошел в освещенный круг. — Люблю у костра посидеть. Э, да огонь совсем зачах. Есть дрова?

Все замолчали, разглядывая начальника. Бородач встал, ушел в темноту и скоро вернулся, волоча сухую лесину. Обломал тонкие ветки, бросил на тлеющие угли. Волжанин пригнулся, раздувая угли. Выскочили проворные язычки пламени, бойко разбежались по сухим веткам. Веселый огонь осветил людей. Майский мельком оглядел старателей — ни одного знакомого лица. Достал портсигар, предложил:

— Закуривайте.

К портсигару неуверенно потянулись руки, заскорузлые пальцы торопливо и неловко выталкивали папиросы. Горящими ветками доставали из костра огонь, прикуривали, понимающе чмокали: дескать, табак хорош. Директор прииска снова заговорил:

— Славно здесь, правда?

— Да уж это что, — поддержал бородач, — лучше наших мест не найти. Я в Расеи бывал. Есть там и леса, и реки, и сады, а не то, совсем не то.

— А вот обживемся — еще лучше будет. Город построим. С большими домами. Речку плотиной перегородим.

— Мельницу, что ли, ставить? Так ведь в здешних местах хлеба не сеют, а издалека возить накладно.

— Зачем — мельницу. Электростанцию построим. Слыхали про электричество? В каждом доме будет светло, как днем. А потом и сады разведем, — инженер бросил окурок в огонь. — А вот в первое время, конечно, трудно покажется. Работы у нас много, тяжелой работы. Не всем это понравится. Найдутся, наверное, и такие, что струсят, уйдут.

— Найдутся, — подтвердил бородач и посмотрел на парня с Волги. Тот опустил голову, рисуя прутиком на обожженной земле какие-то фигуры. Третий старатель, тот, которого Майский раньше не рассмотрел, сумрачно заметил:

— Я бы их и держать не стал. Коленкой под зад и катись ко всем чертям.

Волжанин еще ниже опустил голову. Александр повернулся к бородачу.

— Бежать со стройки — это дезертирство, это все равно, что солдат с фронта уходит, бросает товарищей. Вы тут защищайте родную землю, а я лучше спрячусь, мне своя шкура дороже… У нас здесь тоже фронт, только трудовой, и мы — солдаты армии труда. Верно, трудно будет. А разве кто-нибудь обещал вам легкую жизнь? И денег мало будет, пока не начнем добывать золото. Об этом вы должны все знать. И по-моему, лучше так: испугался или не понравилось — уходи сразу. На твое место другие придут, кто не только о себе думает.

— Истинно. Наши-то местные не уйдут, они знают что к чему, а вот всякие вольные птицы, — он бросил недобрый взгляд на волжанина, — на них надейся с опаской. А с дезертирами разговор бывает короткий.

Майский поднялся, поправил сползшую шинель.

— Спасибо за огонек. Спать пора. Завтра вставать рано.

И шагнул в темноту. Старатели смотрели ему вслед. Волжанин повернулся к бородачу, спросил хмуро:

— Кто такой?

— Человек. Не тебе чета.

— Директор прииска это. Не узнали?

— Н-но?

— Вот тебе и но. Эх ты, колесо.

Лежа в палатке, Александр Васильевич вспоминал разговор у костра. «Много ли их таких, как этот парень с Волги? Десять? Двадцать? Сто человек? А вот возьмут и разбегутся все, что тогда будешь делать, директор? Нет, все не убегут. Люди рабочие, они понимают не хуже меня: ехали не к теще на блины. Есть среди старателей и коммунисты, это моя главная опора, Алексей Каргаполов правильно говорил. А если ты директор, то сделай так, чтобы все люди поняли свою задачу, чтобы не разбежались. Разве митинг завтра устроить? Рассказать, объяснить? К черту, митинговать некогда, работать надо. Сам пример показывай, на тебя смотреть будут, на тебя, на других коммунистов равняться. Это получше митинга». Уже засыпая, упрекнул себя: «Не узнал, как того, бородатого, зовут. Стоящий мужик, побольше бы таких. Они тоже помогут тебе, директор…»