Страница 9 из 11
Гарри Уиттингтон, наверное, больше всех прочих внес в науку о трилобитах. В 1950-х он нашел несколько замечательно сохранившихся панцирей. Там, в эдинбургском известняке — слоях ордовикского возраста, какие обнажаются в нескольких местах вдоль обочин шоссе в Виргинии (США), — панцири трилобитов со всеми детальнейшими подробностями заместились кремнием. Вмещающая порода — известняк — хорошо растворяется в соляной кислоте. Известняк часто бывает темного цвета, и, если положить кусок известняка в кислоту, он тут же зашипит. Потом шипение постепенно утихнет, и от куска камня побегут вверх пузырьки воздуха, один за другим, как в газировке. А потом вы вдруг замечаете, что из куска породы начинают выступать какие-то ребра и грани — деликатес, который не растворяется. Это и есть окремненные трилобиты, они мало-помалу вытравливаются из породы. Когда процесс заканчивается, на дне сосуда остается тонкий грязный осадок; его можно смыть, процедив раствор через сито. И остаются к вашим услугам трилобиты во всей своей красе. И сразу много. Будто вы перенеслись на 400 млн. лет назад и вас выбросило прямо на берег ордовикского океана. Можно повертеть в руках фрагменты трилобита, осмотреть со всех сторон, заглянуть внутрь панциря. Можно увидеть дублюру. Всего за несколько дней получается безупречно отпрепарированный панцирь, на который при обычном раскладе ушли бы недели кропотливого труда. Фрагменты перекладываем на предметные стекла: крупные — маленьким пинцетиком, а мелкие — влажными волосинками мягкой кисточки. Вам досталась куча свободных щек, пигидиев, кранидиев, туловищных сегментов — прямо палеонтологические золотые россыпи. Их всех теперь нужно разобрать под микроскопом, рассортировать и сложить подходящие элементы вместе — всего этого ожидаешь в возбужденном предвкушении, словно забрел на распродажу антиквариата и прикупил там по случаю целую коробку занятных безделушек. Что обнаружил Гарри Уиттингтон в ходе химического препарирования, так это фантастическую скульптуру у некоторых трилобитов. Все шипы и иглы — в действительности, шипиками были утыканы даже сами иглы — превратились в точные слепки из кремня (см. с. 50). Даже самый лучший препаратор не смог бы достойно разоблачить это шипастое великолепие. Иные трилобиты по части колючести могли легко соперничать с ежами. Шипы покрывали голову, торчали из каждого туловищного сегмента, край панциря был похож на гребенку с тонкими и длинными, как рапиры, зубьями, шипы усеивали хвост, а пара шипов тянулась далеко за хвостом, ветвясь дополнительными протуберанцами. Эти животные просто чудо, подобное современным морским конькам или крабу-пауку. Но еще чудеснее оказались крошечные органы на поверхности панцирей. На кончике каждой иголочки видны были, если внимательно вглядеться, микроскопические отверстия. У живого трилобита сквозь них выступали тончайшие чувствительные щетинки; они неустанно собирали информацию о его древнем морском обиталище, отслеживая запахи и колебания воды. У других трилобитов панцирь покрывали морщинки и складки, они собирались в сложные узоры и сворачивались в концентрические дуги, образуя подобие отпечатков пальцев, — мне они напоминали энергичные картины Джексона Поллока. У третьих весь панцирь был усеян мелкими округлыми вздутиями, будто капельками росы. У иных вместо выступающей скульптуры на панцире были неглубокие ямки. А у одного трилобита — о нем следует узнать побольше — цефалон окружала своеобразная дырчатая оторочка. Всех этих трилобитов Гарри Уиттингтон определил, собрал по кусочкам, растворив в кислоте те миллионы лет, которые хранили их в темной породе и от которых осталась лишь выплеснутая из кислотной цистерны ордовикская грязь, некогда их похоронившая.
Кроме известных уже частей трилобитов — голов, хвостов, сегментных колец — в сите после промывки оставались еще кое-какие окаменевшие фрагменты. В основном это были нестрого овальные пластинки, окруженные ободком и чаще всего с двумя оттянутыми концами. Известно, что эти пластинки хорошо соответствуют абрису центральной части головного щита с внутренней, брюшной, стороны — это показали исследования целых экземпляров. Пластинка будто продолжает край панциря с внутренней стороны, соединяясь с дублюрой. Ее называют гипостомой. Она очень точно совпадает с передней частью глабели, но относится к брюшной, а не спинной стороне животного. То, что находилось у трилобита внутри глабели, было надежно защищено и сверху, и снизу известковым панцирем. Вероятно, они играли какую-то очень важную роль: там могли располагаться нервные узлы (мозг трилобита) и желудок — а это два наиглавнейших органа для животного.
Все эти части трилобитового панциря составляют наружный скелет (или, по-научному, экзоскелет), потому что он находился снаружи от мягких тканей и органов. Своего рода хрустящая корочка на сочном содержимом, в противоположность, например, Homo sapiens и его родственников млекопитающих с их внутренним твердым скелетом — у тех мягкая плоть прикрепляется снаружи к внутреннему остову. Человека, например, можно убить ножом в спину. Трилобиты и их родичи избавлены от подобного вероломства, но взамен они расплачиваются трудностями роста: им приходится снимать шкурку до самой последней иголочки, до последней шишечки, а потом отращивать известковый костюм заново. Гипостома, следовательно, сбрасывалась вместе со всем остальным панцирным приданым.
Подобно окремнелым трилобитам, Гарри Уиттингтон сам стал вехой своего времени. Другие уходили, а он продолжал изучать своих возлюбленных трилобитов. Мне хочется думать, что в этом проявляется его высокая нравственность, извечные стороны которой — доброта и упорство. Сейчас ему 83, но волосы и усы едва тронуты сединой. Уроженец центральной Англии, родом из Бирмингема, он много лет провел в Америке, в Гарварде, где приобрел своеобразный акцент — не совсем американский, а какой-то приблизительно английский. Он стал моим наставником, когда вернулся в Англию, чтобы принять пост вудвордианского профессора[9] в Кембриджском университете — один из тех громких титулов, которые достались нам по наследству от старинных академий. На двери его кабинета висела отполированная табличка, она, как эхо из прошлого, служила больше сотни лет указателем всех титулованных вудвордианских профессоров. Может, она потерлась и обветшала, пусть, но я всегда ощущал в этом месте какую-то личную связь с ушедшими поколениями школяров, а оттуда все дальше и дальше сквозь бессчетные столетия к моим трилобитам. И меня ничуть не удивило бы появление здесь призрака преподобного Адама Седжвика, геолога XIX в., который придумал и утвердил название «кембрий»; как раз из кембрийских слоев извлек я своего первого трилобита.
Гарри Уиттингтон часто отправлялся на полевые работы вместе со своей женой Дороти. Он был сдержан, она же, напротив, бурлила эмоциями, и оба они являли замечательное подтверждение неписаного правила поиска: парочки всегда находят лучшие экземпляры. Прибыв на местонахождение, Уиттингон и студенты рассредотачивались по карьеру и принимались долбить известняк геологическими молотками. Пулями летала отколотая щебенка, молотки колотили по пальцам, вовсю сыпались ругательства. Время от времени из породы извлекался выстраданный кусочек трилобита, и все снова принимались за дело, подгоняемые азартным любопытством. А Дороти в это время лениво бродила поодаль, любуясь весенним солнышком, то тут, то там ударяя молотком по камням. Потом подходила и спрашивала: «Гарри, посмотри, это нам нужно?» — протягивала ладонь, а на ней лежала находка дня, драгоценность во всей красе.
9
Вудвордианский профессор (Woodwordian professor), или профессор окаменелостей, — это звание учредил Джон Вудворд в 1728 году специально для Кембриджского университета. Кандидат должен быть утвержден целым рядом высокопоставленных лиц, включая архиепископа Кентерберийского, президента Королевского общества и др.