Страница 5 из 11
На моей карте нанесены известные местонахождения трилобитов. Их описывали как самые древние ископаемые на Британских островах. Что может быть притягательнее? Душу охватывает восторженный трепет, когда погружаешься все глубже в древность. Сдернуть с ландшафта зыбкий покров человеческого присутствия, а потом слой за слоем снимать в воображении историю, пока не откроется самая глубинная реальность. Моя усталая мать вязала или читала, а я колотил камни в Найн-Веллз или в Порт-и-Роу[6]. Туда я мог дойти пешком, и камни разбивались без особого труда. У меня даже не было нормального геологического молотка. Меня охватила лихорадка открытия. Я научился разбивать камни, чтобы они раскалывались параллельно бывшему морскому дну, — так у меня было больше шансов добыть что-нибудь стоящее. Я надсаживался, стараясь отделить подходящего размера камень. Шипы утесника кололи руки, я этого и не замечал. Время сделало камни одновременно и твердыми, и хрупкими: казалось, они ломаются как угодно, только не так, как мне было нужно. На сколах оказывались кусочки чего-то, что могло быть — а могло и не быть — следами некой жизни: черные пятна, более блестящие, чем сам камень. И наконец я нашел трилобита. Камень просто распался вокруг него, и он появился будто специально для меня. На самом деле, трилобит сам и ослабил камень, приуготовляя свое явление, будто хотел, чтобы его нашли. Я стоял, держа в руках два камня: в левой руке оттиск трилобита, собственно существо (он называется отпечаток), а в правой — прилегающий к нему противоотпечаток; две части тесно прижимались друг к другу, чтобы пережить все превратности, уготованные им в каменной темнице. На окаменелом животном было коричневатое пятно, но по мне оно не портило вида — воистину, я держал в руках оживший учебник. Рисунки и фотографии — ничто перед радостью держать в руках только что найденную окаменелость. Осененная мальчишеским эгоизмом, она, казалось, предназначалась только мне. Так я нашел животное, которое позже изменило мою жизнь. Длинные узкие глаза трилобита приветствовали меня, и я ответил им тем же. Более притягательные, чем любые голубые глаза, эти узнали меня через 500 млн. лет и заставили трепетать.
Через много лет я узнаю, что у моего трилобита было имя — Paradoxides. Когда мы впервые обменялись взглядами, я понятия не имел ни о какой классификации или систематике, да это и не важно: впереди у меня была куча времени, чтобы все выучить. Экземпляр весомо устроился в моей ладони. Он был поделен вдоль на три части: выпуклая центральная и по сторонам одинаковые, немного уплощенные, боковые. Это и были три части, три доли, звучавшие в названии трилобит (по-английски lobe означает «доля», «часть», так что термин «трилобит» (trilobite) переводится как состоящий из трех долей, трехчастный). Все животное будто утолщалось к одному концу. Откуда-то я знал, что более широкий конец — это голова. Ну и, конечно, на голове были глаза.
Об окаменелостях я еще ничего не знал, но понимал, что глаза обязательно должны быть где-то на голове. Таким образом, у нас с трилобитом, каким бы причудливым он ни казался, уже было что-то общее: и у него, и у меня имелась голова в нужном месте. Я видел, что его тело поделено на множество мелких секций — колец или сегментов, потом я выучу это название. И еще тело трилобита рассекали трещины. Трещины не имели никакого отношения к структуре тела животного, а лишь свидетельствовали о долгом путешествии сквозь толщу геологического времени, которое совершило кембрийское существо, пока камень не распался под ударом моего молотка. Это были сращения в самом материале камня, шрамы, оставшиеся от приключений, которые могли вмиг уничтожить окаменелость в одной из тысяч тектонических катастроф или стереть в ничто беспощадной эрозией.
Эта книга уходит корнями в ту первую встречу. Я бы хотел, чтобы трилобиты обрели славу динозавров, чтобы стойкость их стала легендой. И еще: чтобы вы увидели мир глазами трилобита, совершили путешествие в прошлое на сотни миллионов лет. Я докажу, что слова Гарди «просто ничтожная букашка» едва ли справедливы, но то, что Гарди поместил своего трилобита в самый центр драмы жизни и смерти, может быть, гораздо ближе к действительности. Поэтому беззастенчиво предлагаю вам трилобитоцентрический взгляд на мир.
Трилобиты стали очевидцами великих событий. Стивен Найт прочитал в каменных глазах трилобита, как ничтожны беды отдельного человека. Эти глаза видели движения континентов, рождение горных массивов и источение их до самой гранитной сердцевины, ледниковые периоды и извержения вулканов. Ничто живое не может существовать отдельно от биосферы, и трилобиты не исключение: они становились свидетелями тех событий, которые и формировали их историю. Когда посторонний человек удивляется, как можно положить жизнь на изучение вымерших «букашек», я напоминаю, сколь много всего произошло за последнюю тысячу лет, и предлагаю представить, каково это быть историком последнего десятка миллионов лет. Мы обречены знать до обидного мало, подобно рыбаку, который, желая понять океан, забрасывает пару удочек с наживкой. И если кому-то интересно, как можно с такой страстью посвятить себя давным-давно вымершим бог знает от чего животным, то для меня ответ очевиден. Трилобиты жили 350 млн. лет, в течение почти всей палеозойской эры: а мы кто такие — явились-не-запылились, чтобы называть их «примитивными» или «неудачливыми»? Человечество на сегодняшний день сумело прожить полпроцента от времени жизни трилобитов.
Историю научных открытий иногда представляют как череду блестящих побед, одержанных самыми натренированными умами: научная версия испытания боем. Или описывают хорошо известной фразой «путешествие в неведомое», как выразился Роберт Льюис Стивенсон в своем произведении «Прах и Тень» (Pulvis et umbra): «… наука заводит нас в области догадок, где еще нет городов, обжитых человеческим разумом». Безусловно, науке не чуждо соревнование, и самые мощные интеллекты, рискнувшие ступить «в область догадок», оказываются в фокусе нашего внимания — и совершенно заслуженно. Такая модель развития науки свойственна физике и математике; ее красиво выстроил Карл Поппер в книге «Предположения и опровержения» (Conjectures and Refutations). Тем не менее оба взгляда на научный труд — соревновательный и приключенческо-спекулятивный — неверны. Многие ученые принадлежат к тому интересному типу людей, для кого счастье открытия по меньшей мере так же важно, как и размер вознаграждения. Они легко сотрудничают, с радостью довольствуясь реализацией присущих им талантов, а если делают открытие — это всегда неожиданно, как свалившееся на голову наследство. Уникальность научного труда в том, что вклад в победу вносят множество простых пехотинцев. В отличие от графомана, чьи вирши обречены на забвение, тогда как поэмы Китса живут, даже рядовой ученый оставляет след, внося свою лепту в мировое открытие, — незаметный человек, чье имя не пропадет втуне.
Даже самые специальные области науки так или иначе связаны с масштабными научными вопросами. Мы увидим, как особая, почти герметичная область — изучение трилобитов — играет видную роль в глобальных спорах о возникновении видов, о природе и основных этапах эволюции, о расположении древних континентов. Можно из чистого любопытства начать изучать подробности жизни исчезнувших животных и неожиданно обнаружить, что детальная информация, которая скапливается по мере их изучения, выводит нас на совсем другой, новый уровень познания, причем более общий: на вопросы о строении древних океанов или столкновении Земли с астероидом.
6
Эти места теперь имеют статус заповедников и там запрещено искать окаменелости в пластах породы, но во времена моей юности таких запретов еще не было. — Прим. авт.