Маскарад в лунном свете

— Сумасшедший? Эка невидаль. Мне кажется, вы все здесь посходили с ума.

— Не стану с тобой спорить. — Томас заложил руки за голову и откинулся на спинку кушетки. — Ах, Пэдди, хоть бы он поскорее что-нибудь наконец-то предпринял.

Было уже за полночь, когда Маргарита пошевелилась, очнувшись от глубокого сна, в который незаметно для себя провалилась, выплакав все свои слезы. Перевернувшись на спину, она прикрыла глаза рукой, пытаясь сообразить, почему находится в своей кровати в Чертси, а не в Лондоне.

Внезапно в мозгу ее кто-то будто отдернул завесу, и она мгновенно все вспомнила: и смерть Ральфа, и его исповедь, в которой он написал, что Вильям Ренфру убил ее отца ударом кочерги, а потом повесил безжизненное тело в саду в Чертси, где и обнаружила его утром Виктория. Она читала исповедь Ральфа, а все они, и Донован, и дедушка, и Марко с Джорджио, и даже Пэдди с Финчем молча стояли вокруг нее, ожидая, какой будет ее реакция.

И она их не разочаровала, подумала печально Маргарита, вспомнив, как разрыдалась поначалу, но потом все же взяла себя в руки и попыталась выбежать из комнаты, горя желанием отыскать Вильяма и убить его на месте.

Донован, конечно, ее остановил. Он, должно быть, мог остановить и разъяренного быка — настолько он был силен. Он взвалил ее себе на плечо и, поддерживая за ноги, понес наверх, а она колотила его по спине и визжала, словно умалишенная. Он запер ее в пустой гардеробной бабушки, где она и просидела, пока не погрузили весь багаж, а потом, не обращая внимания на тумаки, которыми она его награждала, снес снова вниз и усадил в карету. Вероятно, тело у него было сейчас все в синяках.

Бедный Донован, мимолетно посочувствовала она человеку, которого любила, и, поднявшись с постели, занялась поисками бриджей и рубашки. Она всегда облачалась подобным образом в прошлом, когда отправлялась в цыганский табор и каталась там на неоседланных пони с Марко и Джорджио.

Какими же далекими казались сейчас эти беззаботные дни ее юности, которая кончилась для нее вместе со смертью матери.

Лейлхем, несомненно, и был тем воздыхателем, который настойчиво просил тогда у матери руки и сердца в лабиринте. Теперь она была уверена в этом.

Отец научил ее мыслить логически, и сейчас, перебирая в уме все известные ей факты, она все более и более убеждалась в своей правоте.

Несомненно, Лейлхем и был тогда с мамой в лабиринте.

А потом, делая вид, что убит горем, не отходил от постели Виктории.

И утешал их с дедушкой, когда наступил конец.

Хотя — бессовестный негодяй — сам этот конец и вызвал.

Лейлхем, хладнокровный интриган, собственными руками убил Жоффрея Бальфура, отняв этого нежного, любящего, удивительного человека у его жены и ребенка.

Граф Лейлхем — чудовище, и все несчастья, которые когда-либо обрушились на меня в жизни, были делом его рук!

И Донован хочет, чтобы она, словно какая-то беспомощная мисс, сидела здесь, в деревне, вдали от всех опасностей, предоставив ему — потому что он ее любит, — съездить в Лондон и довести до конца задуманный ею план мести? Не выйдет!

Оставив смятую ночную рубашку на полу, она натянула бриджи и надела белую рубашку с пышными рукавами, принадлежавшую когда-то ее отцу. Сапоги она нашла в одном из шкафов и, не теряя времени, быстро закрутила в пучок волосы и нахлобучила на голову по самые брови одну из любимых шляп отца с широкими полями, в которой он ходил на рыбалку.

Оставалось лишь раздобыть оружие. Теперь, когда все его планы рухнули, Вильям непременно должен был возвратиться в Лейлхем-холл. В этом у нее не было никаких сомнений. Лейлхем-холл всегда был для Вильяма убежищем — его деревенским раем, куда он обязательно устремится, дабы прийти в себя и решить, что ему делать сейчас, после убийства Ральфа. Убийства Ральфа!

Неужели, Господи, злу этого человека нет предела?

Нет. Предел был. Она положит предел всему этому. Она это начала и она это и закончит. Только тогда сможет она забыть прошлое и обрести хоть какой-то покой. Только когда Лейлхем будет мертв!

Сунув сапоги под мышку, Маргарита выскользнула в коридор и на цыпочках прошла к двери на черную лестницу. Ее план был прост. Она возьмет пистолеты в кабинете у дедушки, а потом по знакомой тропинке, хорошо различимой в лунном свете, отправится прямо через поле в Лейлхем-холл. И когда появится Вильям, она уже будет его там поджидать. Как же она будет смеяться, когда он рухнет на пол с пулей в сердце…

Стараясь двигаться бесшумно, она прошла через холл и, войдя в кабинет деда, на мгновение замерла у двери, с нетерпением ожидая, когда ее глаза привыкнут к темноте. После этого пересекла комнату и остановилась у застекленного шкафчика, в котором сэр Гилберт хранил оружие. Не успела она, однако, отпереть шкафчик — ей было известно с детства, где дед прятал ключ, — как позади нее внезапно раздался какой-то скрип и комната осветилась.

— Добрый вечер, ангел, — произнес у нее за спиной мужской голос с сильным ирландским акцентом. — Ты просто неотразима в этих бриджах, тебе это известно? Похоже, ты куда-то собралась?

— Донован, — выдохнула она, застыв на месте.

— Никто иной, — ответил он весело, и по раздавшемуся вслед за этим скрипу она догадалась, что он поднимается с кресла, с которым дедушка никак не желал расстаться, несмотря на его древность и совершенно растрескавшуюся с годами кожаную обивку. — Признаюсь тебе, я дорого бы дал за то, чтобы хоть немного соснуть. Любя меня, ты, я надеялся, подумаешь обо мне и постараешься вести себя прилично. Однако, любя тебя и с каждым днем узнавая тебя все лучше, я в конечном итоге решил, что ты придерживаешься в этом вопросе совершенно иной точки зрения.

Она резко повернулась и устремила на него яростный взгляд.

— Никто не велел тебе присматривать за мной, Томас Джозеф Донован. Никто не просил тебя этого делать. Мне, во всяком случае, это совершенно не нужно. Так что иди спать… или отправляйся хоть к черту, мне все равно. Только оставь меня в покое.

— Вот этого я не могу сделать, дорогая, — ответил Томас и зажег еще несколько свечей, мгновенно высветивших мешки у него под глазами. — Особенно теперь, когда Мейзи дала мне прочесть тетрадь твоего отца, а потом поведала еще кое-что, о чем мне следовало бы давным-давно знать. Твой отец был хорошим человеком, Маргарита, добрым и мягким, любящим природу, историю… и тебя, моя дорогая. Он очень любил тебя. Неужели ты думаешь, он хотел бы, чтобы ты это сделала? Хотел бы, чтобы его дочь стала убийцей, — даже ради того, чтобы отомстить за него?

Маргарита молча повернулась вновь к шкафчику и достала оттуда два пистолета и ящичек, в котором находилось все, чтобы их зарядить! Черт его побери! Он пытается заставить ее отказаться от мысли убить Лейлхема, взывая к ее разуму. Разуму! Когда она думает лишь о том, чтобы стереть Лейлхема с лица земли. На глаза у нее неожиданно навернулись слезы, и обернувшись, она медленно покачала головой. Руки ее слегка тряслись, когда, выложив все на стол, она начала заряжать первый из пистолетов.

— Нет, Донован. Он бы не хотел, чтобы я это делала.

— Умница, мой ангел! Похоже, ты все-таки решила внять голосу разума. Во всяком случае, я окончательно в этом уверюсь, когда ты положишь на стол пистолет. Что-то ты слишком уж уютно себя с ним чувствуешь для моего спокойствия.

Маргарита подняла голову и, прищурившись, пристально на него посмотрела, после чего положила на стол заряженный пистолет и тут же взяла в руки второй.

— Ты это заметил? — бросила она, вновь начиная злиться. Никто и ничто, ни память о папе, ни даже Томас Джозеф Донован с его медовыми речами и усталыми глазами не сможет заставить ее отказаться от, принятого ею решения. — Хотелось бы тебе знать, почему? Потому что меня начали учить стрелять, как только я стала достаточно сильной, чтобы удержать в руке пистолет. Я чертовски хорошо стреляю!

Томас шагнул вперед, остановившись по другую сторону стола, не более чем в трех футах от нее.