Страница 98 из 105
Ровно через час Вадим Иннокентьевич подкатил к указанному месту на какой-то задрипанной «Волге» (и где только добыл?!), велел шоферу отъехать от кафе и минут пятнадцать погулять.
Гонтарь и Каменцев остались вдвоем.
— Что случилось, Миша? Что за звонки?
— Влип я, Вадим Иннокентьевич. Чекисты на хвосте.
— Почему? Разве в наших документах…
— В наших с вами документах все в порядке, и более того. Тут, понимаете…
— За побочное дельце взялся? — Каменцев строго смотрел на проштрафившегося, судя по всему, компаньона.
— Да, грех попутал. С золотишком связался, Вадим Иннокентьевич. Парни мои набрели на жилу, как было отказаться?
— На «Электроне», что ли? Я слышал, там бабенку одну замели.
— Да, она. Долматова.
Каменцев смерил Гонтаря презрительным, но сочувствующим взглядом.
— Говорил я тебе, Михаил: занимайся только честным бизнесом. Пожадничал ты; меня, видно, решил переплюнуть. Напрасно. И глупо. У твоего кооператива был хороший оборот, жил ты безбедно. На роскошь потянуло… Жаль.
Каменцев отвернулся, долгое время молчал. Потом, не поворачивая головы в высокой норковой шапке, сказал спокойно:
— Из города тебе надо уехать. Немедленно. Попадешься если и меня назовешь — везде найду.
— Не назову, Вадим Иннокентьевич. Не надо предупреждать.
— Хорошо. Если не выкрутишься, волну не гони, потерпи. Поможем. Жди. Главное — молчи!
— Да я-то буду молчать…
— Еще что-то натворил? Кроме золота? — быстро и зло спросил Каменцев.
— Долго рассказывать, Вадим Иннокентьевич. Времени нет.
— Да, времени у тебя действительно нет, — Каменцев нажал на клаксон, вызывая водителя. — Мы тебя высадим там же, где и взяли, у кафе.
— Хорошо, машина у меня за углом.
— Пока, Миша. Думай!
Старенькая «Волга», вихляя задом по скользкой мостовой, умчалась, растаяла в сумраке вечерней городской улицы.
Бежать пришлось уже на следующий день. Явившись в контору к Гонтарю, Боб сообщил, что о нем наводили справки в домоуправлении — у него там родственница-паспортистка. Ее, не подозревая, конечно, о родстве, и расспрашивали два молодых сотрудника госбезопасности. Расспрашивали хитро — сразу о нескольких жильцах, в их числе как бы вскользь и о нем. Она быстро сообразила, что к чему, примчалась к нему вечером домой, выложила все как на духу — словом предупредила. И не бескорыстно: о некоторых его делах она знала, самой кое-что перепадало с «кооперативного», торгового стола — и сапоги зимние он ей по дешевке сделал, и шубу, и холодильник…
Что ж, бежать так бежать. «Мерседес» он уже успел продать, Марина уехала в деревню, а все остальное — хоть трава теперь в России не расти!
Уже в сумерках преступники поймали у главпочтамта такси и ринулись в аэропорт…
…Очнулся Безруких часа через два. Лежал он неподалеку от шоссе, лицом вниз. Затылок саднило, по щеке текла еще кровь. Ни «Волги», ни пассажиров поблизости не было, редкие машины катили по асфальту с зажженными фарами. Было холодно, Славика колотила дрожь.
Он поднялся с трудом, в теле была неимоверная слабость, хотелось лишь одного — лежать. Постоял, держась за ствол дерева, потряс осторожно головой. Сознание было отчетливым, хотя голова сильно болела: Славик хорошо помнил все, что с ним случилось. Он поднес циферблат часов к самым глазам — около семи. Но чего — утра, вечера?… Часы с него не сняли, как не взяли из кармана куртки деньги, дневную выручку. Странно… Впрочем, ясно — им нужна была машина.
— Сволочи! — выругался Безруких. — Гады ползучие!
Он, пошатываясь, выбрался на дорогу, постоял. Кровь на затылке запеклась, перестала течь. Славик потрогал пальцами большую шишку, поморщился от боли. Поделом тебе! Сам хорош, соблазнился легким заработком, впредь наука будет.
Ноги почти не держали, и Славик сошел с асфальта, сел на торчащий черный пень. Дрожащими руками почерпнул чистого, пахнущего лесом снега, приложил к разбитому затылку. Кажется, стало немного легче.
Шоссе справа озарилось светом сильных фар, на большой скорости приближалась какая-то машина. Славик снова встал, вышел на самую середину асфальта, раскинул руки: остановитесь, прошу!
Недовольно завизжали тормоза, белый «Москвич» все же не успел остановиться сразу, проскочил, потом сдал задом. Разом распахнулись дверцы, вышли двое парней, заругались:
— Ты что под колеса лезешь? Жить надоело?
— Ребята, таксист я. Ударили меня, из машины выбросили… Помогите! Вот, видите, что наделали?
В свете фар парни теперь хорошо рассмотрели Безруких: голова его и куртка были в крови.
— Сейчас перевяжем, у меня аптечка есть! — сказал водитель, и оба они кинулись искать аптечку, потом осторожно и неумело перевязывали Славика, а он, присев на капот, лишь тихонько постанывал и дергал головой.
— Да, крепко они тебе врезали, земляк, — сочувственно говорил спутник водителя, очкастый и высокий парень. — А я вижу: вдруг ты перед колесами. Говорю Сереге: не иначе пьяный…
— Да какой пьяный! — возразил Славик осевшим голосом. — Пятнадцать километров от города. А что сейчас: утро? вечер?
— Вечер, — усмехнулся водитель, зубами затягивая узел. — Давай садись, подбросим до больницы.
— В больницу я потом… — замялся Славик. — Вы меня, парни, в КГБ везите, тут дело керосином пахнет. В аэропорт эти гады на моей машине поехали, теперь-то я понял, что к чему…
К зданию аэропорта Гонтарь, Боб и Фриновский подскочили в тот момент, когда шла посадка в самолет, вылетающий в Ленинград. В принципе им было все равно, куда он вылетал, главное — захватить самолет, а там они заставят лететь летчиков куда нужно. И чтоб машина была уже заправлена топливом, чтобы были открыты люки-двери. Остальное — дело их решительности, напора. Ясно, что с момента захвата самолета в аэропорту поднимется переполох, тут же раздадутся звонки в милицию и госбезопасность, и чекисты попытаются что-то предпринять. Но это уже будет потом, когда Гонтарь со своими парнями окажутся в воздухе.
Хладнокровно размышляя обо всем этом, Гонтарь сидел на том же самом месте в машине Безруких, на переднем сиденье, за рулем — Боб. Машина стояла неподалеку от ворот — двигающейся туда-сюда решетки, которую открывала-закрывала женщина-вахтер из каменной своей избушки. Эта решетка и отделяла их пока от вожделенного поля аэродрома, от самолета, посадка на который уже объявлена, и у дверей «накопителя», по ту сторону здания аэровокзала, стоит уже длинный автобус-гармошка, и вот-вот строгая бортпроводница в синем форменном пальто скажет обычное: «Прошу, товарищи, проходите…»
Олег Фриновский сбегал в зал ожидания, покрутился там две минуты, послушал объявления по радио, поискал глазами милиционеров. Два сержанта попались ему на глаза, они спокойно стояли в аэропортовском буфете, потягивали лимонад, чему-то смеялись. Значит, никаких указаний они не получали, здесь все спокойно. Да и кто знает, что они здесь? Таксист мертв, лежит там, в лесу, чекистам о своих намерениях они не сообщали.
В аэропорту все шло своим чередом: за стойками регистрировали билеты на очередные рейсы, взвешивали чемоданы, целовались и прощались какие-то люди, пожилая уборщица возила по бетонному полу мокрой тряпкой, покрикивала на пассажиров.
Фриновский вернулся в машину, рассказал все, что увидел в аэровокзале, Гонтарю. Тот помолчал.
— Ладно. Несколько минут имеем. Смотрим и думаем.
По взлетно-посадочной полосе промчался, сверкая зажженными фарами, самолет, на аэропорт обрушился грохот реактивных двигателей, так что даже в машине, за приспущенными стеклами, закололо уши.
Боб сидел за рулем, нещадно дымил сигаретой, крошки табака сыпались на его ухоженную бороду — он явно нервничал и не мог этого скрыть.