Страница 69 из 105
Русанов слушал Битюцкого молча. Возразить полковнику милиции было нечего — ему лучше знать свои кадры. И внешне у него с начальником областного управления БХСС остались те же, почти приятельские, отношения. Но после беседы с Жигульской, после напористых объяснений Битюцкого Виктора Ивановича стал точить червячок сомнения: а вдруг? В самом деле, зачем Альберту Семеновичу было ходатайствовать перед начальником паспортного стола о каком-то Криушине-Калошине? Ну, рыбачили вместе, ну, выпивали. Но ведь речь-то шла об очень серьезном деле — выдаче паспорта на другое имя! Неужели действительно Битюцкий ничего не знал, все принял за чистую монету, и этот самый Криушин обвел его, опытнейшего работника милиции, вокруг пальца?! Очень сомнительно, очень! Тогда что стоит за этим его звонком Жигульской?… Почему он даже не попытался чем-то помочь женщине — ведь у них были, судя по всему, неплохие, почти приятельские отношения. А он безжалостно бросил ее на произвол судьбы…
Русанов поднял глаза, посмотрел на стул, на котором сидел в тот день Битюцкий, явственно услышал его уверенный, хорошо поставленный голос. Таким людям верят, они располагают к себе. Неужели только это стало для начальника паспортного стола решающим фактором? Сомнительно, черт возьми! И он, и она чего-то недоговаривают. И добровольно не скажут, это ясно. Люди взрослые, опытные, знали, на что шли, И ладно бы, заменила Жигульская паспорт какому-нибудь Иванову-Петрову (да и то надо было бы разобраться — зачем честному человеку другая фамилия? Да, есть случаи, меняют, но причина всегда уважительная и понятная: старая — неблагозвучная, смешная, глупая… — да мало ли как могла прийти к человеку его фамилия!), но ведь Криушин стал Калошиным, скорее всего, потому, что хотел скрыть следы своей преступной деятельности. В этом нет никакого сомнения! И путь к истине лежит теперь только через скрупулезное расследование, через установление связей Криушина на заводе. Не может быть, чтобы никаких следов на «Электроне» не осталось. Правильное он принял решение, заставив Коняхина с Кубасовым снова поработать на заводе. Там — корни преступления, там разгадка тайн. Вполне возможно, что и эта история с заменой паспорта повернется совсем неожиданной стороной. А пока что Жигульская отстранена от дел, будет сурово наказана. И пусть подумает на досуге: стоит ли ей молчать и брать всю вину на себя? Рано или поздно он, Русанов, истину знать будет.
Виктор Иванович снял трубку телефона, позвонил в больницу, где лежал Воловод, спросил дежурного врача: что нового? Врач ответил, что новостей нет, но он помнит о необходимости позвонить в КГБ. Еще врач сказал, что так же ежедневно звонит в реанимацию полковник милиции Битюцкий и тоже просит сообщить незамедлительно, если Воловод придет в себя.
— Понятно, — сказал Русанов и, попрощавшись с врачом, положил трубку.
Что ж, звонки Битюцкого вполне объяснимы: начальник справляется о здоровье подчиненного. Но надо быть плохим или малоопытным чекистом, чтобы в этой ситуации не подумать пошире, не пофантазировать — а случайно ли то, что произошло с Андреем Воловодом?
Виктор Иванович достал из сейфа рабочую папку, полистал знакомые страницы — докладные и рапорты своих сотрудников, собственные схемы взаимосвязей. «Золотое дело» выглядело на этих схемах пока что в зачаточном состоянии: несколько кружков, соединяющие их линии, вопросы и восклицательные знаки, две-три фамилии…
Он стал рисовать новую схему, как бы отказавшись от тех, прежних, стремясь не попадать под их влияние.
В центре листа Русанов начертил прямоугольник, вписал в него слова: «Золотой слиток», протянул от него линии к другим прямоугольникам. В этих прямоугольниках появились фамилии: Безруких (таксист), Мамедов (перекупщик золота), Криушин (один из расхитителей золота). От прямоугольника «Золотой слиток» потянулись еще линии — к пустующим пока квадратам. Подумав, Русанов решительно вписал в один из них: «Литье слитков. Кто?» В соседнем квадрате появилось слово: «Организатор».
В прямоугольник с фамилией «Криушин» Виктор Иванович вдруг непроизвольно вписал: «Битюцкий. Жигульская». Это поначалу резануло глаз, а мозг воспротивился. Какое отношение имеют к «золотому делу» начальник областного управления БХСС и начальник (теперь уже бывший) паспортного стола?
Виктор Иванович хотел было уже зачеркнуть эти две фамилии из схемы. Но между ними твердо стояло — «Криушин», и эта фамилия как магнитом удерживала две остальные.
Нет, так просто эти три человека не могли оказаться рядом! Что-то объединяло их. Но что?
Глава двадцать третья
Дача Гонтаря — в чудном месте. От Придонска езды по прекрасному Московскому шоссе минут тридцать, не больше. Потом поворот к реке, шаткий поп-тонный мост (строился чуть повыше стационарный, на голенастых бетонных столбах), петляющий по высокому Правобережью Дона асфальт и — село Хвостовка, где Михаил Борисович в свое время за бесценок купил халупу. Прельстила она его тем, что стояла, во-первых, на самом берегу, над обрывом, а во-вторых, была на отшибе, никакие самые громкие звуки сюда с улицы из близлежащих домов не доносились.
Довольно быстро, всего лишь за год, купленная у старухи (сама старуха переехала в Придонск, к сыну) халупа превратилась в двухэтажный особнячок. Хотя с горы, из села, в глаза он не бросался: шабашники-умельцы за хорошие деньги так искусно вписали его в крутой склон, что нижний этаж как бы отсутствовал, а торчала только отливающая серебром оцинкованная крыша да виднелись верхние окна.
Дачу Гонтарь покупал, когда был женат в первый раз. Жене он оставил ту, старую квартиру, на дачу она не претендовала, потому что реконструировать ее тогда Михаил Борисович только собирался. Это сейчас дача как игрушка, а тогда вид у нее был запущенный — старый деревенский дом, да и только.
Сейчас же Гонтарь немногочисленным своим гостям показывал прежде всего широкую, открытую с трех сторон веранду с плетеной мебелью. Вид с этой веранды был изумительный: внизу, под обрывом, Дон, за ним зелень полей, лес, голубое небо над головой. И — тишина. Тишина в этой Хвостовке была какая-то особенная, неописуемая. Стоило только выключить мотор и выйти из машины, как на тебя обрушивались зеленое безмолвие и забытые в городе, будоражащие душу запахи. Тишина давила на уши, а голова кружилась от чистейшего воздуха. Зимой здесь тоже было неплохо; краски, правда, однообразные, белые, по в солнечный день, по морозцу, одно наслаждение спуститься по железной лестнице к Дону, продолбить лунку, посидеть с мормышкой. Михаил Борисович понимал толк в удовольствиях, позволял их себе при каждом удобном случае. А чаще всего такие «случаи» просто организовывал. Жизнь так стремительна, она сама по себе короткое удовольствие перед вечным небытием, рассуждал он философски, и надо это удовольствие не только получить, но и с умом использовать.
В Хвостовку Гонтарь редко ездил один. Чаще всего вчетвером — он, Марина и Боб с Фриновским. Отдыхали, купались, пили… Привозил сюда Гонтарь и деловых своих партнеров — множество торговых сделок завершалось попойками на этой вот веранде!
Сегодня он вез Долматову с мужем и двух ее компаньонок — Нинку и Светлану. Компания складывалась хорошая, скучать никому не придется. Ехали они на трех машинах: впереди Гонтарь — на белом своем «мерседесе», за ним Валентина — на «Жигулях» (за рулем сидел Анатолий), замыкал их кавалькаду Басалаев с Фриновским — на «Москвиче».
Михаил Борисович мероприятие это организовал с умыслом: хотелось ему снять определенное напряжение, мешающее делу. Валентина с мужем хоть и покорились, но обида на их лицах жила, ее не скроешь. И говорила Долматова как-то через силу, и инициативы особой в деле не проявляла. Слитки отдавала на продажу неохотно, может что и припрятывала, деталей с завода выносить, судя по всему, стала меньше. Гонтаря это не устраивало, он прекрасно понимал настроение женщины и ее мужа, которых заставили подчиниться силой. Отношения их нужно было смягчить, направить в новое русло — доверительного и равноправного сотрудничества. Долматова и ее муж должны чувствовать себя свободно, про обиды и насилие забыть — только в этом случае они будут работать изобретательно и спокойно.