Страница 66 из 105
— Ладно, ничего. Главное, чтобы ты понимал свои оплошности. И настоящим бойцом стал.
— Буду стараться, товарищ капитан. Все, что обещал, сделаю. План части, решетки…
— Хорошо. Все. Приехали. Вон твоя Тенистая, иди.
Отыскав фуражку, Рябченко нахлобучил ее на голову, вылез из машины, стал навытяжку у открытой двери.
— Иди, Толя, иди, — кивнул Гонтарь. — И помни о том, что я тебе сказал.
«Мерседес» лихо взял с места и скоро исчез в потоке других машин. А Рябченко стоял еще с минуту, покачиваясь и тупо соображая: чего же это он наобещал?
Этим же вечером в другой части города, у одного из недавно построенных домов, бежевый «пикап» с голубой ладьей на боку налетел на Андрея Воловода. Воловод, выйдя из троллейбуса, переходил мостовую, услышал вдруг натужный рев мотора, оглянулся: из плохо освещенного переулка мчался в его сторону этот самый «пикап», шагнул было в сторону, попытался отскочить — не иначе за рулем пьяный водитель — но не успел. Ощутил страшный удар по ногам, упал сильно ударившись головой об асфальт, — и долго-долго падал в черную, бездонную яму…
Из «пикапа» выскочил растерянный водитель, высокий тощий парень, тут же собралась толпа, кто-то побежал звонить в ГАИ…
Глава двадцать вторая
Зоя наотрез отказалась лежать в больнице: кровоподтек на ноге мало-помалу рассасывался, занимать чье-то место она не хотела, ходила уже без посторонней помощи, а значит могла лечиться амбулаторно, Главное же — Русанова хотела быть дома, в кругу семьи. Потрясение, которое она пережила в ту памятную ночь, не прошло для нее бесследно. Зоя теперь часто и беспричинно плакала, боялась оставаться дома одна и настояла, чтобы Виктор Иванович поставил на дверь еще один замок. Он сделал это, понимая, что у жены — депрессия, помогал ей выбраться из сложного душевного состояния. Виктор Иванович говорил жене, что все происшедшее — случай, слепой и дикий, не надо так углубляться в мысли о всяких Маньяках, надо найти в себе силы, перебороть страх, забыть все, что произошло, отвлечься. Преступника рано или поздно найдут, он за все ответит по Закону.
Зоя слушала мужа с недоверчивой улыбкой на губах. Она плохо представляла себе розыскное дело, считала, что найти человека, подложившего им в вагон взрывчатку, такое же бесперспективное дело, как и штопка носков в темноте, и Виктор Иванович, как мог, убеждал ее в обратном, Он говорил, что существует целая наука и действенные методы розыска, что подняты на ноги работники милиции, не говоря уже об их управлении госбезопасности, опрошены многие пассажиры, работники железной дороги, ведется определенная работа и в уголовном мире — не думай, что там все однозначно относятся к этому подлому взрыву.
— Хорошо, Витя, хорошо, — соглашалась Зоя. — Ищите. Только ты, пожалуйста, приходи домой обедать и Сереже накажи, чтобы в вечернее время сидел дома. А звонить теперь в дверь знаешь как надо? Два длинных звонка и один короткий, Я буду знать, что это кто-то из вас. Никто ведь не знает, о каких звонках мы договорились, правда?
— Ладно, давай так будем звонить, — уступал Виктор Иванович жене — осунувшейся, похудевшей, с возбужденным блеском в глазах.
— Витя, и еще договорись, пожалуйста, в домоуправлении, чтобы нам на входную дверь, в подъезде, блок-прибор поставили. Видел, да? Только жильцы нашего подъезда и будут знать код, и никто посторонний не войдет.
Виктор Иванович пообещал ей и это, размышляя о том, что надо как-то потактичнее, без излишнего нажима, показать Зою врачам-психиатрам, полечить ее. Конечно, в санаторий она в ближайшее время не поедет, об этом и думать не стоит, а вот пригласить домой специалиста просто необходимо. Лучше, наверное, если придет кто-то из ее коллег — это будет естественно и, видимо, результативно.
О том, что у него происходит в семье, Виктор Иванович рассказал генералу. Иван Александрович пожелал встретиться с Русановой и в ближайший же вечер вместе с Виктором Ивановичем пришел к ним в дом, держа в одной руке букет красных гладиолусов, а в другой — пакет со спелыми, ароматно пахнущими грушами.
Зоя лежала на диване, читала какой-то журнал. Смутилась, увидев гостя, хотела подняться, морщась от боли, но Иван Александрович бурно запротестовал, замахал руками, и Русанова осталась лежать.
— Цветы и фрукты для поднятия жизненного тонуса, Зоя Николаевна! — бодро оказал генерал, я она благодарно улыбнулась, тут же послав мужа за вазон в соседнюю комнату.
Иван Александрович сел в кресло у дивана, стал вежливо и заинтересованно расспрашивать Зою о самочувствии, а она вдруг решительно прервала его:
— Я, конечно, поправлюсь, Иван Александрович. Но те женщины, что ехали со мной и погибли… — глаза Русановой наполнились слезами. — Как можно все это простить? И как можно жить в страхе, в отчаянии? Боишься выйти на улицу, боишься открыть дверь… Что же это делается, Иван Александрович?! У нас же не было такого! По телевизору без конца показывают преступников, в газетах пишут, по радио говорят… Даже вот в нашем, медицинском, журнале и то…
— Зоя Николаевна, дорогая, не нужно так драматизировать события, прошу вас! — мягко сказал генерал и коснулся руки Русановой. — Говорить о преступности стали больше, верно, и вас лично это теперь коснулось, и все же я прошу вас…
— Иван Александрович, что бы вы ни говорили, положение все равно тяжелое, тревожное. Жить стало неуютно, страшно. И это вы знаете лучше меня. И почему-то преступность коснулась прежде всего нас, женщин, — убийства, изнасилования, грабежи… Теперь и взрывать в поездах стали. Мне страшно, Иван Александрович! У меня все время перед глазами развороченное купе, трупы этих несчастных, стоны и крики раненых. А я, врач, ничем не могу им помочь, потому что сама… сама… — она всхлипнула.
— Зоя, милая, успокойся!
Виктор Иванович, вернувшийся в комнату с вазой, наполненной водой, подал жене успокоительные капли — они стояли у нее на тумбочке, перед диваном. Зоя выпила, откинулась на подушку, полежала минуту-другую молча. Бледное лицо ее зарозовело, изменилось выражение глаз — на встревожившихся мужнин смотрела теперь несколько успокоившаяся, но по-прежнему больная женщина.
— Вы меня извините, Иван Александрович, — негромко оказала Русанова. — Не сдержалась, не смогла себя сдержать.
— И вы меня извините, Зоя Николаевна, — генерал развел руками, добродушно, ласково улыбался. — Но если можно и если вас это не выведет снова из душевного равновесия…
— Говорите, говорите, — согласно кивнула она. — Мне лучше.
— Если можно, вспомните в подробностях ваш отъезд, людей, которые, так или иначе, почему-то привлекли ваше внимание. Понимаете, Зоя Николаевна, тут может быть несколько версий; вероятно, Виктор Иванович с вами говорил на эту тему. Взрывчатку могли подложить и задолго до отхода поезда, скажем, в вагонном депо. Могли принести в момент посадки…
— Да, я уже Виктору рассказывала, — Зоя посмотрела на мужа, который сел на диван, у нее в ногах. — Когда Витя ушел, я обратила внимание на одного молодого человека. Он как-то спешил… нервничал, что ли? Вошел в соседнее купе, побыл недолго, может с полминуты всего, и вышел. Я еще подумала: что это он так торопится? До отправления поезда еще было время.
— А что у него были за вещи?
— Н-не знаю, не запомнила. Но что-то очень легкое — портфель, «дипломат», может сумка какая. Он быстро прошел мимо меня, а вещи были у него сзади, он их вот так держал, — и Зоя показала, как именно.
— А в чем был одет? Как выглядел?
— Кепка на голове, это точно. Такая, знаете, блатная: маленькая, с коротким козыречком. Впрочем, такие сейчас многие носят. Парень молодой, моложе нашего Сергея года на три-четыре. Лет восемнадцать, не больше. Одет во все темное — рубашка, брюки. И кроссовки какие-то синие, может это и кеды были, я, честно говоря, не приглядывалась. Но главное, чем он обратил на себя внимание, — спешил… Больше я ничего не помню, Иван Александрович. Знала бы… Но, может быть, этот парень никакого отношения к взрыву и не имеет, а?