Страница 29 из 170
— С древних времен и поныне на этой горе исповедуют вероучение Сингон, и слава его не меркнет. Во всей нашей стране нет второй такой священной вершины! Великая пагода наконец отстроена заново. В Ицукусиме, что в краю Аки, и в Кэи, в краю Этид-зэн, тоже имеются храмы, где явил себя дух великого бодхисатвы Дайнити, но в Кэи храм процветает, а в Ицукусиме так захирел, что, можно сказать, и вовсе не существует. Внемли же моим словам, восстанови этот храм! Отстрой его заново, и никто не сравнится с тобой в стремительном продвижении в чинах и званиях! — С этими словами старик удалился, а оттуда, где он стоял мгновение назад, повеяло дивным благоуханием. Киёмори послал вслед за ним человека, тот долго следил за старцем, но примерно через три те старик внезапно исчез, как будто растаял в воздухе.
«Нет, то не простой смертный! То был сам великий учитель Кобо!» — с благоговением подумал князь Киёмори, и, дабы оставить память о себе в бренном мире, решил украсить Главный храм монастыря Коя мандалой. Западную мандалу поручили рисовать Дзёмё, художнику из монахов. «Восточную мандалу нарисую я сам!» — распорядился Киёмори и написал ее собственноручно. При этом — отчего и зачем, кто знает? — драгоценный венчик вокруг головы будды Амиды, восседающего в чаше красного лотоса, он написал кровью, взятой из собственной головы. Возвратившись в столицу, он поведал государю Го-Сиракаве о чудесном явлении старца, и государь чрезвычайно умилился, внимая его рассказу. И снова продлили Киёмори срок управления краем Аки, и он смог заново отстроить также и храм в Ицукусиме. Он перестроил большие ворота Птичий Насест, Тории, заново воздвиг все храмовые строения и обнес их галереей длиной в сто восемьдесят кэн. Когда работы были закончены, Киёмори приехал на моление в Ицукусиму и молился там всю ночь напролет; когда же он задремал, во сне предстал перед ним юноша-небожитель и возгласил: «Я — посланец великой богини Ицукусимы. Возьми это оружие! С его помощью ты утвердишь в стране мир, будешь охранять ее пределы и защищать императорский дом!» С этими словами он подал Киёмори короткую, украшенную серебром алебарду. Когда же Киёмори проснулся, то увидел, что у его изголовья и в самом деле стоит прислоненная к стене алебарда.
И было тогда предсказание — оракул великой богини возвестил: «Помни мое повеление, переданное устами старца на горе Коя! Знай же, если будешь творить дела неправедные, не будет счастья твоим потомкам!»
Поистине святое знамение!
6. РАЙГО
В царствование императора Сиракавы супругой его стала Ясу-ко, дочь канцлера Мородзанэ; звали ее государыня Кэнси — Дочь Мудреца, и государь души в ней не чаял. Желая, чтобы наследник престола был рожден именно этой его супругой, он призвал из обители Миидэра, Трех Источников, монаха Райго, о котором молва твердила, что молитвы его обладают чудесной силой, и повелел:
— Помолись, чтобы государыня родила сына, и если молитва твоя исполнится, проси в награду что хочешь!
— Это нетрудное поручение, — ответил монах, возвратился в обитель Миидэра и сто дней кряду молил ревностно и усердно. И в самом деле, не прошло и ста дней, как государыня понесла, и в положенный срок, на шестнадцатый день одиннадцатой луны 1-го года Дзёхо, благополучно родила сына. Государь обрадовался необычайно, призвал Райго и спросил:
— Ну, каково же твое желание?
— Пусть в монастыре Миидэра воздвигнут алтарь новообращенных, вступающих в лоно святого учения Будды! — ответил тот.
— Весьма неожиданное желание! — воскликнул государь. — А я-то думал, ты попросишь пожаловать тебе высокий духовный сан или что-нибудь в этом роде... Я просил о рождении принца, дабы передать ему трон единственно для того, чтобы в стране воцарился покой и мир. Если же ныне я исполню твою просьбу, обидятся монахи Святой горы и в мире снова возникнет смута. Между вашими монастырями начнется распря, и вероучение Тэн-дай придет в упадок! — И государь отказал монаху.
Разгневанный Райго возвратился в обитель Миидэра и решил уморить себя голодом. Пораженный эти известием, государь призвал Масафусу Оэ — в то времена правителя земли Мимисака — и сказал:
— Я слыхал, что Райго — твой духовный наставник, стало быть, вас связывают тесные узы. Ступай к нему и постарайся как-нибудь его успокоить!
Повинуясь высочайшему приказанию, правитель земли Мимисака отправился в келью Райго и передал все, что повелел государь. Райго, запершись в самой заброшенной, прокопченной курениями часовне монастыря, отвечал ему, не выходя из часовни, и голос его был страшен:
— Негоже государю бросать слова на ветер! Недаром сказано: «Слово государя подобно поту — однажды пролившись, вспять течь не может!»37 Раз он не хочет выполнить столь малую просьбу, я заберу принца обратно. Ведь не кто иной, как я, этого принца вымолил; теперь же с ним отправлюсь к демонам преисподней! — И, возгласив эти слова, он так и не вышел к посланцу.
Правитель земли Мимисака вернулся во дворец и доложил все, как было. Райго вскоре умер голодной смертью. Государь кручинился, пребывая в тревоге и страхе. Спустя недолгое время принц заболел, и, несмотря на всевозможные молебны, ясно было, что молитвы не помогают. Многие видели во сне, что у изголовья принца стоит седовласый старец-монах, опираясь на посох, увешанный железными кольцами; другим наяву чудился этот призрак. Словами не описать, как страшно то было!
Меж тем в шестой день восьмой луны 1-го года Дзёряку принц скончался четырех лет от роду. Звали его принц Ацуфуми. Государь горевал безмерно. Он призвал со Святой горы преподобного Ресина, известного силой своих молитв, в те годы — настоятеля храма Энъюбо, и спросил как теперь быть?
— Просьбы о рождении наследника, — отвечал Рёсин, — всегда исполнялись силой молитв, вознесенных не где-нибудь, а только у нас, на Святой горе Хиэй. Вот и у императора Рэйдзэя некогда родился наследный принц, потому что о том молился преподобный Дзиэ, а просил его возносить те молитвы родной Дед, Правый министр Мороскэ, отец государыни... Это нетрудно исполнить!
С этими словами он возвратился на гору Хиэй, сто дней кряду усердно молился великому богу, покровителю Святой горы, и не прошло и ста дней, как государыня вновь понесла, и на девятый День седьмой луны 2-го года Сёряку благополучно родила сына. Это и был будущий государь Хорикава.
Вот как ужасно было проклятие разгневанных духов даже в стародавние времена! И ныне так же — казалось бы, уж на что благополучно и счастливо завершились роды у государыни, уж на что великодушное помилование объявили в ту пору, однако Сюнкан, один из всех, так и не получил прощения, и это весьма прискорбно!
В том же году, в восьмой день двенадцатой луны, новорожденного принца провозгласили наследником престола. Воспитателем назначили князя Сигэмори, а старшим в свите — князя Ёри-мори, владельца Усадьбы у Пруда.
7. ВОЗВРАЩЕНИЕ НАРИЦУНЭ В СТОЛИЦУ
Наступил новый, 3-й год Дзисё. В конце первой луны Нарицу-нэ, торопясь поскорее прибыть в столицу, покину Касэ, имение своего тестя в краю Хидзэн. Но сильный холод еще держался, море все еще бушевало; пробираясь вдоль побережья от бухты к бухте, от островка к островку, лишь к середине второй луны достиг он острова Кодзима. Здесь отыскал Нарицунэ хижину, где жил ссыльный его отец, и увидел на бамбуковых столбах, на старых бумажных перегородках след кисти, оставленный дайнагоном.
— Письмена — вот лучшая память о человеке! Если б не эти строчки, кто поведал бы нам обо всем, что здесь было? — Вдвоем с Ясуёри читали они надписи, сделанные рукой дайнагона, и плакали; плакали и снова читали...
«В двадцатый день седьмой луны 3-го года эры Ангэн принял постриг...» «В двадцать шестой день той же луны прибыл Нобуто-си...» — увидели они среди других и эту надпись. Так узнали они, что Нобутоси навестил дайнагона. Рядом на стенке виднелась другая надпись: «Три великих божества — бодхисатвы Амида, Кан-нон, Сэйси~ — встретят истинно верующего на пороге райских чертогов! Верую без сомнения и колебания в воскресение к новой жизни в обители вечного блаженства!»