И скоро день

Все наконец покинули меня после того, как заставили проглотить несколько кусочков отвратительного вещества, с виду походившего на мел и даже по вкусу напоминавшего его, а может, это и был мел. Однако я не умерла, а всего лишь заснула: когда же проснулась, то почувствовала себя гораздо лучше.

Конечно, комната, в которой я спала, была не бальным залом, но все равно казалась мне огромной, раза в четыре больше гостиной в доме Малоунов. На окнах висели тяжелые портьеры густого зеленого цвета, такого же насыщенного тона были и занавеси в изголовье кровати. Рядом находилась одна-единственная лампа. В комнате было темно, как в полночь, но на полу я заметила тонкий лучик света, по которому определила, что проспала я не так долго.

Получая несказанное удовольствие от того, что все признаки слабости и недомогания исчезли, я продолжала лежать в постели. Затем я поняла всю чудовищность своего поведения. Комната, где я нахожусь, сорочка, которая на мне надета, кровать, в которой я лежу, — все это я получила, сказав неправду. Скорее всего, это была самая лучшая спальня в доме. Графиня вряд ли стала бы разыгрывать из себя доброго самаритянина только потому, что я плохо себя почувствована. Пообщавшись с ней, я поняла, что она не замедлит выставить меня за дверь, если усомнится в причине моего заболевания или решит, что я намеренно мистифицирую ее. Моему поведению не могло быть никаких извинений. Даже сестра Урсула при всей ее доброте не простила бы мне подобную выходку.

Я тяжело вздохнула и громко застонала.

— О Боже!

Тонкий лучик света стал медленно расширяться. Он исходил не от окна, как я предполагала, а тянулся от двери. Робкий голос негромко произнес:

— Ты собираешься умереть?

Это было первое свидетельство того, что в доме имеется кто-то, кому я не безразлична, кого хоть немного интересует мое самочувствие. Конечно, я узнала этот голос.

— Входи, — проскрипела я.

Он проскользнул в комнату, как ужик, закрыл за собой дверь и приблизился к кровати.

— Я слышал, — прошептал Пит. — Они послали меня в мою комнату, но я все слышал. Ты помираешь?

— Умираешь, — автоматически поправила я его. — Боюсь, мне действительно было плохо.

— Умираешь.

— Извини, я не хотела поправлять тебя.

— Ничего страшного. Ты всегда можешь поправить меня, если я сделаю ошибку. Я постараюсь ничего не забыть. — Голос его неожиданно стал громче. — Я ничего не забуду!

В том, как он это сказал, мне послышался протест. Я осторожно заметила:

— Надеюсь, у тебя все прекрасно получится, ведь это так здорово — уметь разговаривать на двух языках. Давай договоримся: ты поможешь мне с итальянским, а я тебе с английским. Правда, боюсь, что тебе придется гораздо труднее со мной, чем мне.

Его личико вспыхнуло, как свечка.

— Это означает, что ты пока не собираешься уезжать отсюда?

— Ну... я полагаю, что на какое-то время мне придется задержаться здесь. До тех пор, пока я не поправлюсь.

Он тихо засмеялся: эта черта вообще показалась мне отличительным признаком семейства Морандини. Затем он неожиданно помрачнел.

— Это значит, — осторожно заметил он, — у тебя что-то болит?

— Да.

— Это все из-за меня.

— Ты имеешь в виду футбольный мяч? — засмеялась я. — О, конечно, нет. Пит, футбольный мяч здесь совершенно ни при чем. Хорошим вратарем я была бы, если бы один удар мяча мог вывести меня из строя. Да мои братья просто не стали бы со мной играть, если бы после каждого удара меня приходилось бы укладывать в постель.

— Расскажи мне о своих братьях. Где они играли?

Мне пришлось признаться ему, что братья не играли ни в одной из известных команд. Это был удар для мальчика, но Пит воспринял его достойно. Мы с ним оживленно обсуждали игры и игроков последних лет, когда дверь неожиданно, без всякого стука, распахнулась. Он заметно вздрогнул, одна рука его напряглась, как будто он собрался отразить удар.

В дверях стояла та самая женщина, которая привела его в комнату во время нашей беседы с графиней. Именно она помогла мне добраться до постели, когда мне стало совсем плохо. Графиня называла ее Эмилией.

Она потянулась к выключателю, и комнату залили потоки света, который отражался от светлого потолка. Мальчик сидел на самом краешке моей кровати. Он попытался было юркнуть в спасительную темноту портьер, но женщина успела заметить его. Она произнесла несколько фраз с тем же неприятным акцентом, с каким разговаривал тот отвратительный привратник.

— Она велела мне слезть с кровати, — прошептал мне Пит. — Она говорит, что мне не следует находиться здесь.

— Скажи ей, что мне хочется, чтобы ты остался.

Когда он перевел ей мою просьбу, взгляд женщины потемнел. Ее густых бровей, похоже, никогда не касались щипчики. А волосы были такие длинные, что на самых кончиках они начинали завиваться, их цвет напоминал мне усики различных насекомых. Затем она повернулась и отправилась куда-то в глубь дома, оставив при этом дверь распахнутой.

Тяжело вздохнув, мальчик сполз с кровати.

— Она отправилась за графиней. Мне придется уйти.

Я даже не попыталась остановить его, потому что вновь почувствовала недомогание.

— Возвращайся, если хочешь, попозже. Ты придешь, Пит?

— Тебе хочется, чтобы я вернулся?

— Ты даже не представляешь, как мне этого хочется. Пожалуйста.

— О'кей. — Разговаривая со мной, он продвигался по направлению к двери. — Если я не смогу прийти, значит, они заперли меня.

Он услышал приближающиеся шаги намного раньше меня и моментально исчез за дверью.

Откинувшись на подушку, я пыталась взять себя в руки, чувствуя, что пульс у меня бьется как бешеный, а мысли начинают разбегаться. Это какая-то дурацкая реакция на все, что мне довелось увидеть и услышать в этом доме. Для мальчишки его лет дисциплина абсолютно необходима, а наказание типа запирания ребенка в его комнате никогда не казалось мне слишком жестоким. Почему бы графине не пользоваться этим старым, проверенным средством, если именно она занимается воспитанием Пита и желает ему, наверное, только добра. И хотя я сама была против подобных мер, мне казалось, что вреда они причинить не могут.

В течение трех лет я занималась преподаванием. Это не так уж и много, но достаточно для того, чтобы иметь свою точку зрения на воспитание детей. Если за такой промежуток времени педагог не может наладить контакт со своими учениками, то для всех будет лучше, если он начнет искать себе какое-то другое занятие. Мне были известны многие уловки, к которым прибегали мои подопечные, стараясь завоевать симпатии учителей. Я знала, что практически всегда, за редким исключением, существуют как минимум два решения любой проблемы. Так почему же та ситуация, в которой я оказалась сейчас, так сильно беспокоит меня?

Когда появилась графиня, я поинтересовалась, почему мальчику запрещают общаться со мной, и она ошеломила меня, согласившись, что его не следует наказывать за непослушание.

— Я не запрещала ему навестить вас, — призналась она, — просто я не думала, что вы захотите увидеть его.

Этому я вполне могла поверить. Вот она сама не очень-то этого хотела. Графиня стояла перед кроватью, на которой я лежала, с таким спокойным и безразличным видом, что напоминала мне манекен в витрине очень дорогого магазина. Даже складки ее крепового платья были расположены строго симметрично вокруг безукоризненной фигуры.

Стоило мне, однако, только заикнуться о том, что я собираюсь в ближайшее время покинуть ее дом и навсегда исчезнуть из ее жизни, как она вдруг ответила мне с неожиданной теплотой в голосе.

— Мы с вами обсудим это завтра. А теперь вам надо как следует отдохнуть. Если вам что-нибудь понадобится, позовите Эмилию. Она понимает английский, хотя и с трудом выражается на этом языке. Надеюсь, вам уже лучше, но не следует рисковать понапрасну.

Это был мой второй шанс поговорить с ней начистоту. Я могла воспользоваться им, сведя неловкость к минимуму, — незначительная ссылка на трудности моего путешествия. Вместо этого я выдавила из себя слабую улыбку и заметила, что она очень добра ко мне.