В трущобах Индии

И с жаром произнеся эти слова, сын майора упал на колени перед Сердаром. И среди тишины, наступившей за этим разговором, раздались душу надрывающие рыдания… Молодой человек плакал… он чувствовал, что отец его осужден.

Сердар едва не ответил громким криком негодования на просьбу его спасти человека, который так позорно запятнал себя кровью Индии, что даже самые рьяные газеты Лондона не пытались защищать его. Целые две тысячи человек, как стадо баранов, были пригнаны на экспланаду Гоурдвара и подставлены под картечь двух артиллерийских батарей, стрелявших до тех пор, пока не замер последний жалобный вздох, представились ему в эту минуту… Он увидел перед собой кровавые призраки, требующие мести или по крайней мере правосудия, — и вспомнив палача, едва не осыпал жестокими словами его невинного сына.

Страшная это была трагедия в Гоурдвар-Сикри и, несмотря на безумство, до которого дошел английский народ, который в эти злосчастные дни доводил свою жестокость до того, что требовал избиения индусов целыми толпами, многие члены парламента заслужили себе уважение тем, что требовали наказания виновных. Два селения, населенных преимущественно отцами, матерями и семьями сипаев, виновных в том, что они прибегали к оружию для поддержки восстановленного трона прежнего властителя своего в Дели, были окружены небольшими гарнизонами Гоурдвара, и старики, жены, молодые люди, дети были расстреляны за то, что отцы их, сыновья и мужья примкнули к революции. Свидетели, присутствовавшие при этом, рассказывают, что в то время, как капитан Максуэлл командовал выстрелами, гробовое молчание, царившее кругом, нарушалось только плачем грудных детей, лежавших у груди своих матерей.

Понятно, что преступление подобного рода не могло не вызвать крика бешенства во всех кастах Индии. Все, у кого только кто-нибудь из родных попал на эту ужасную бойню, дали клятву убивать всякого англичанина, который попадается им в руки. Догадайся только в эту минуту Рама-Модели, что перед глазами его стоит сын коменданта Гоурдвара, и молодого человека не спасли бы ни присутствие Сердара, ни юношеский возраст.

Нана-Сагиб немедленно после ужасной трагедии командировал главный корпус войска для осады крепости и теперь с минуты на минуту все ждали, когда голод заставит ее сдаться.

Тронутый молодостью и глубоким горем своего собеседника, Сердар не хотел увеличивать отчаяния его лишними жестокими словами.

— Будьте уверены, — сказал он после нескольких минут размышления, — что пожелай я даже удовлетворить вашу просьбу, и тогда мне было бы невозможно избавить коменданта Гоурдвара от правосудия индусов. Здесь не помогут ни власть, ни влияние самого Нана-Сагиба.

— Ах, если бы вы знали моего отца, — говорил молодой человек, заливаясь слезами, — если бы вы знали, как он добр и человечен, вы не обвиняли бы его в таком бессовестном поступке.

— Не я обвиняю его, а вся Индия, все те, кто присутствовал при этой ужасной трагедии. К тому же отец ваш был старшим комендантом и ничто не могло быть сделано без его приказания… Само дело говорит против него.

— Я отказываюсь убеждать вас и просить.

И подняв руки к небу, несчастный воскликнул:

— О, бедная Мари, милая сестра моя!.. Что скажешь ты, когда узнаешь, что отец наш погиб навсегда.

Слова эти произнесены были с выражением такого глубокого горя и отчаяния, что Сердар почувствовал себя растроганным до слез; но он не хотел и не мог ничего сделать, а потому ограничился одним только жестом полной беспомощности.

Рама-Модели не понимал ни одного слова по-французски, но название города Гоурдвара, несколько раз повторяемое во время разговора, возбудило до высшей степени его любопытство. Он с напряженным вниманием следил за обоими собеседниками, как бы надеясь по их лицам узнать тайну их разговора. Он был далек от того, чтобы подозревать истинный смысл происходящей перед ним сцены, хотя отчаянный вид молодого человека заставлял его догадываться о важном значении его; настоящий смысл его он узнал гораздо позже, когда Сердар нашел возможным все рассказать ему, не подвергая никого опасности.

Оборот, с самого начала принятый разговором, отдалил решение вопроса, который так заинтриговал Сердара. В предыдущем разговоре молодой англичанин никак не мог найти случая сообщить Сердару, как и каким образом он прибыл сюда, а потом, само собою разумеется, должен был вернуться к этому, прощаясь с ним.

— Мне теперь ничего больше не остается, — сказал он, — как передать вам небольшую вещицу, доверенную мне нашим общим другом. Она должна была провести меня к вам в том случае, если бы вы отказались меня принять.

— Вы говорите, вероятно, о господине Робертвале, — прервал его Сердар.

— Нет другой, действительно, рекомендации, которая имела бы равное значение для меня. Надо полагать, вы не объяснили ему цели вашего посещения, иначе он сам бы понял бесполезность его.

— Я не знаю того лица, о котором вы говорите. Друга, который посоветовал мне прибегнуть к вам, как к единственному лицу, могущему спасти моего отца, зовут сэр Джон Инграхам. Он член английского парламента.

Наступила очередь молодого человека удивляться эффекту, произведенному его словами. Не успел он произнести этого, как Сердар побледнел и в течение нескольких минут не мог под влиянием сильного волнения произнести ни одного слова. Но жизнь его, полная приключений, которую он вел в течение стольких лет, научила его управлять своими чувствами, а потому он скоро вернул себе обычное хладнокровие.

— Сэр Джон Инграхам! — повторил он несколько раз. — Да, имя это слишком глубоко запечатлелось в моем сердце, чтобы я забыл его.

Затем в течение нескольких минут он, по-видимому, снова забыл все окружающее его и перенесся в далекое прошлое, побуждавшее в нем, по-видимому, тяжелые воспоминания. Лоб его покрылся каплями пота, и он время от времени вытирал его лихорадочно дрожащей рукой.

Смущенный, испуганный переменой в лице своего собеседника, молодой англичанин не смел говорить и ждал, пока Сердару будет угодно продолжать начатый разговор.

Скоро последний поднял голову и сказал:

— Простите, пожалуйста! Вы слишком еще молоды и не понимаете, что значит в несколько минут пережить прошлое, полное страданий и тяжелых испытаний… но все прошло, и мы можем продолжать… Вы сказали, что вам поручили передать мне…

— Одну вещь, — отвечал Эдуард Кемпуэлл, подавая ему маленький сафьяновый мешочек.

Сердар поспешно открыл его и, внимательно осмотрев то, что в нем было, сказал тихо, как бы про себя:

— Я так и думал!

В ящичке находилась половина лорнета, а внизу под ним пергаментная ленточка и на ней одно слово, написанное знакомой ему рукой: «Memento!» — «Помни!»

— Эдуард Кемпуэлл, — торжественным и серьезным голосом сказал Сердар,

— поблагодарите сэра Джона Инграхама за то, что ему пришла в голову мысль сделать воззвание к священному воспоминанию… воспоминанию, ради которого я ни в чем не могу отказать. Клянусь честью, что я сделаю все, что только в человеческих силах, чтобы спасти вашего отца.

Безумный крик радости был ответом на эти слова, и молодой англичанин бросился к ногам Сердара, смеясь, плача, жестикулируя, как безумный, и целуя его колени.

— Полно, успокойтесь, — сказал Сердар, подымая его, — приберегите вашу благодарность для сэра Джона Инграхама. Только ему одному будете вы обязаны жизнью своего отца, если мне удастся спасти его. Я возвращаю свой долг и не желаю никакой благодарности от вас. Я, напротив, должен благодарить вас за то, что вы доставили мне случай расплатиться. Позже вы поймете мои слова, теперь же я ничего больше не могу вам сказать. Слушайте меня внимательно Вы отправитесь со мной, потому что я вам в руки передам свой выкуп, т.е. вашего отца.

— Я не один. Моя младшая сестра Мари была так мужественна, что решилась сопровождать меня, и теперь ждет меня на французском пакетботе.

— Тем лучше… чем больше будет наш караван, тем легче скроем мы наши намерения. Вы в точности должны следовать всем моим инструкциям. Вы вернетесь на «Эриманту», которая завтра продолжает путь свой к Пондишери, вы подождете меня в этом городе, куда я прибуду недели через две самое позднее. Никто не должен подозревать, что вы родственник коменданта Гоурдвара, для чего вы должны назваться именем вашей матери, француженки, так, кажется вы сказали.