Страница 6 из 7
На самом деле это совершенно не так, но выглядит-то в глазах общества именно так!
То есть супруг счел, что афедрон какого-то там Мишковского приманчивей, чем сладчайшее лоно божественной Юлии?! Что скажут люди?! Выходит, и лоно не столь сладчайшее, и Юлия не столь божественна? Уж не таится ли под сияющей внешностью какой-то позорный недостаток? Может быть, страсть, которой так и пышут ее взоры, вовсе не искренняя, а наигранная? Может быть, она так холодна и бесстрастна на супружеском ложе, что предаваться с ней любви – то же, что пытаться разгорячить мраморную статую, или, как говорят в народе, бревно? А нет ли у нее в тайном месте изъяна? А не страдает ли какой-нибудь опасной болезнью?
Юлия так вздрогнула от этих ужасных предположений, что невольно натянула вожжи, и упряжка стала.
Нет, она этого не вынесет… Пусть какая угодно дурная слава, обвинение в каких угодно грехах, только не ярлык отвергнутой жены! Не клеймо женщины, которой предпочли мужчину!
Но что же делать?..
Мгновение она, сосредоточенно нахмурившись, незряче смотрела в лесной полумрак. Постепенно начал складываться некий план…
Юлия всегда принимала решения очень быстро, а потому вскоре на прекрасных губах ее заиграла улыбка. Она громко свистнула, и упряжка вновь стремительно понеслась к имению.
Санкт-Петербург – Неаполь, 1819 год
Хоть граф Юлий Помпеевич Литта порой печалился, что любимица его, сердце его, цветок его души – Юлия – теперь довольно редко встречается с ним, он прекрасно понимал, что сие неминуемо в ее взрослой жизни, которая началась с того мгновения, как она бросила вызов самому императору и ясно дала знать, что в любую минуту готова стать его любовницей.
Учитывая, что именно на такой поворот событий ее настроил опять-таки сам Юлий Помпеевич, то он прекрасно знал и к чему это неминуемо приведет…
Приведет к печали, тоске и сердечной боли.
Первый раз он увидел отчаяние в глазах любимого дитяти, когда Юлия пересказывала свой разговор с императором после того, как сообщила Александру Павловичу, что беременна. Она рассказывала – и плакала, вспоминая, как мечтала увидеть живое чувство на этом прекрасном лице, уничтожить это выражение античной статуи, которое ее венценосный любовник носил, точно маску!
Ну вот и увидела – вполне человеческое выражение страха, вернее, брезгливости…
– Я полагаю, вы не намерены высиживать царственного цыпленка? – спросил император с неприятной усмешкой. – Это было бы, поверьте, совершенно неуместно! С меня довольно детей, в которых я не уверен! Не прибавляйте еще одного к их списку.
Юлия тогда едва не лишилась сознания от холодности этих слов, от их рассчитанной оскорбительности. И бросилась вон из того закоулка Зимнего дворца, который был, стараниями преданных слуг, превращен в некое подобие любовного гнездышка и куда только двое из многочисленных обитателей Зимнего могли входить: император и его молоденькая, неистовая, пылкая, очаровательная, обольстительная фаворитка, к которой он совершенно охладел в одно мгновение, подумав при этом, что с замужними женщинами сходиться все же гораздо безопасней.
У них всегда есть супруг, готовый дать свое имя бастарду. А с этими девицами хлопот не оберешься!
Конечно, Юлия кинулась тогда прямиком к деду. К человеку, который был ей ближе всех на свете. Ближе матери, которая вскоре после рождения Юлии уехала за границу и вела там очень свободную жизнь, и, конечно, отца, генерала Палена, который и самого Юлия Помпеевича Литту, и собственную дочь отчего-то терпеть не мог.
Бабушка к Юлии всегда оставалась как-то неприязненно-равнодушна. Впрочем, Екатерина Васильевна Литта, по первому мужу Скавронская, урожденная Энгельгардт, вообще была слишком ленива, чтобы с кем-нибудь хоть какие-то отношения поддерживать. Она всю жизнь более всего любила лежать на мягких подушках дивана, покрывшись роскошными шубами, и ничего не делать. Знавшие ее в молодые годы люди рассказывали как презабавные анекдоты, что ей частенько присылали ящики с модными вещами, заказанными в Париже, и шкатулки с драгоценностями, но она не давала себе труда даже приказать их открыть. Ей было лень. Она сохранила свою изумительную красоту, вот разве что раздалась не в меру.
Дед был совсем другим… Вот он Юлию любит, обожает, она это чувствовала! И он, конечно, поможет в той беде, в которую она попала!
Юлия не сомневалась: дед сможет убедить императора, что ребенок должен родиться. Ведь это сын Александра, его родное дитя! У него нет наследника, а теперь будет!
Она примчалась к деду с нетерпением и надеждой, однако была изумлена, услышав, что он предлагает ей тот же выход, который предложил – вернее, приказал! – и император. Литта тоже считал необходимым избавиться от ребенка.
Когда Юлия услышала об этом, у нее началась истерика. Она кричала, рыдала, хохотала, словно лишившись рассудка. Литта не в силах был ее успокоить и прибегнул к самому решительному средству: отвесил ей пощечину, потом другую… И Юлия онемела, замерла, а потом стала плакать тихо и горько, безнадежно и покорно.
Литта понял, что самое страшное позади и теперь Юлия сможет внимать его доводам.
– Поверь, ненаглядное дитя, – говорил этот могучий, красивый человек, утирая слезы дрожащей девушке и плача вместе с ней, – опасно заводить государевых бастардов, особенно если эти государи не хотят знать своих детей и даже слышать о них не желают. Если мы сейчас ослушаемся императора, мы навлечем на себя его гнев и озлобление света. Это ляжет тенью и на твоих потомков – я уж не говорю обо всей нашей семье! Если же ты в настоящем покоришься воле государя, он почувствует себя виноватым и непременно позаботится о твоей будущем. Поверь, родная, я знаю, что говорю!
Юлия привыкла безоглядно верить человеку, у которого выросла и который был ей ближе и дороже всех на свете. Она повиновалась – и покорно приняла услуги опытной повитухи, которая была доставлена в дом Литты под покровом темноты и строжайшей тайны. Особа сия в буквальном смысле слова набила руку на избавлении от последствий запретных связей и считалась маэстро своего дела, однако раз на раз не приходится… Не пришелся и теперь, потому что Юлия едва не умерла от кровотечения. И оказалось несомненно, что детей ей более рожать не суждено.
Литта был вне себя от горя. Он страшно боялся потерять свою любимую девочку, а когда она выздоровела, стал бояться, что лишился доверия Юлии навеки.
Он отправился к императору и впервые напомнил об услугах, которые Мальтийский орден в лице Литты оказывал его царственному отцу – государю Павлу Петровичу. Напомнил о том восторге, который вызывала у Павла Первого деятельность госпитальеров, иоаннитов, мальтийских рыцарей. И впервые потребовал от императора если не платы, то внимания к этим услугам.
Государь Александр Павлович всю жизнь нес на себе тяжкий груз вины за то, что произошло в Михайловском замке в ночь на 11 марта 1801 года. И при воспоминаниях об отце он мгновенно слабел и на какое-то время становился рабом того человека, который пробудил в нем эти тяжкие воспоминания.
Так случилось и в разговоре с Литтой. Кроме того, Александр уже жалел, что приказал Юлии избавиться от ребенка, тем более – сына, как оказалось. Ему было стыдно и страшно своего стыда и неминуемого одиночества…
В этом состоянии он дал неумолимому Литте определенные обещания, а император был известен в равной степени и своей слабохарактерностью, и умением твердо держать данное слово. Истории известен лишь один случай, когда он не решался исполнить обещанное, однако Петр Алексеевич Пален потрудился над тем, чтобы в этом правиле не существовало исключений.
Теперь Литта мог не сомневаться, что судьба его любимого дитяти будет устроена самым блистательным образом.
Лишь только силы немного вернулись к Юлии и стало понятно, что она сможет выдержать долгое путешествие, Литта увез ее в Италию.
Сам он был итальянцем и не сомневался, что голос крови властно зазвучит в его дочери.