Страница 6 из 14
Приставы принесли еду с великокняжеского стола, но рыцарь уже спал счастливым сном человека, недавно вернувшегося с того света.
Курицын едва дождался вечера, чтобы продолжить писательские утехи. Вспомнил, как фон Поппель при знакомстве с государем снял свою парадную шляпу и долго размахивал ею, выражая особое почтение Иоанну Васильевичу. Взял в руки гусиное перо и записал – почерк у него был размашистый:
– Прибыли ко двору Дракулы послы турецкие. Приветствуя валашского господаря, наклонили головы, но не сняли чалму. Дракула заставил прибить головные уборы послов гвоздями. «Боюсь, чтобы шапки ваши с голов не слетели», – объяснил он умирающим посланникам турецкого султана.
Свеча в комнате дьяка, ещё долго светила, пока не сгорела дотла.
Дело второе. Свобода воли. Отдать жизнь за Великого князя
Ох и злая зима стояла на Белом озере!.. Михаил Андреевич, князь Белозерский и Верейский, не выдержал: за нерадивость запорол плетьми истопника Степана, но оттого теплее не стало. Бояре, приехавшие с князем, притихли, забились по углам да закоулкам. Дьяк Иван Кулударь, наместник князя на Белом озере, тот от страха нарядился шутом и давай веселить Михаила Андреевича. А всё зря – не до них. Князь кутался в шубы, пил медовуху, вспенившуюся на огне, чертыхался на чём свет стоит… не помогало.
Хилое досталось наследство князю: кочки да болота, да леса тьмущие. Одна отрада – Кирилло-Белозерский монастырь, отписанный покойному батюшке Андрею Дмитриевичу по духовному завещанию игумена Кирилла. Холопы местные совсем одичали, только грибами да ягодами перебиваются – какой в них прок. Монастырь же растёт, живёт промыслом, жиреет на глазах.
Михаил Андреевич бросил в угол пустой кубок и велел конюшему запрягать.
Княгиня Елена прикусила тонкие губы: «Таки понесло в монастырь, не передумал. И что неймётся? И стар, и сед, и болен. Лежал бы дома, в Верее. Так нет, сорвался, как оглашенный. А зачем? Прихоть свою явить? К Белому озеру путь неблизкий – почитай, десять дней ехали. А толку?».
Так думала княгиня, а сказать боялась. Больно строг с домашними был Михаил Андреевич.
И было от чего осерчать князю: чуть не полвека стояло проклятие над родом его. Началось всё с дяди – князя Юрия Галицкого. По завещанию Дмитрия Донского, передавшего права на княжение старшему сыну Василию, Юрий должен был занять престол московский после смерти брата своего старшего, но, как часто бывает на Руси, тот ослушался наказа батюшки и завещал княжение малолетнему сыну, тоже Василию. Юрий поднял бучу великую. Не хотел пускать малолетку на трон великокняжеский. Обратился за разрешением спора к золотоордынскому хану Уллу Мухаммеду. Рассудил тот чисто по-татарски. Быть Василию на великом княжении. Но и этой воле не подчинился Юрий, занял престол. А когда вскоре внезапно умер, смуту продолжили дети его, Василий Косой и Дмитрий Шемяка. Захватили братья соперника Василия, ослепили и клятвой на кресте заставили навсегда отречься от власти. Но вместо содержания под стражей выделили Василию Тёмному, так он стал называться, княжеский удел в Вологде. Гуманизм на то время неслыханный! Отблагодарил Василий по-своему. Поехал в Кирилло-Белозерский монастырь. Там настоятель Тихон освободил его от клятвы… Отсюда пошёл войной на Москву и вернул престол.
Батюшка Михаила Андреевича колебался. Брата Юрия в законных правах поддерживать или племянника – Василия Тёмного? Был момент, когда в ответ на просьбу племянника Андрей Дмитриевич не повёл войско своё ему на помощь. Потом одумался и принял сторону Василия. Помнил ли Великий князь Василий Тёмный эту минутную слабость батюшки? Говорил ли об этом сыну, нынешнему государю Иоанну Васильевичу?
Михаил Андреевич, хоть и мал был, когда родитель, Андрей Дмитриевич, царствие ему небесное, преставился, к советам батюшки прислушивался всю жизнь. «Служи Великому князю верой и правдой, сохранишь удел свой Белозерский и Верейский, умрёшь в своей постели, в окружении близких людей, а не один в чистом поле», – говорил батюшка. Так и поступал Михаил Андреевич, потому и сорок два года княжит. Была одна загвоздка. Поднял он духовную грамоту игумена Кирилла, отца-основателя монастыря, и ужаснулся. Величал Кирилл батюшку «Великим князем». Так и писал: «Передаю монастырь – труд свой и своей братии – Богу, и Пречистой Богородице, Царице Небесной, и господину князю Великому Андрею Дмитриевичу, сыну моему».
Заставил Михаил Андреевич писаря вымарать это ужасное слово «великому». В письмах называл Иоанна Васильевича государём всея Руси, старшим братом своим. Подействовало. Да три года назад опять незадача. Вскрылось старое деяние цареградской царевны Софьи, жены Иоанна Васильевича. Сын Михаила Андреевича Василий женился на её племяннице Марии. Радовался Михаил Андреевич, радовался Великий князь.
Но вот родился первенец у сына Великого князя от первого брака Ивана Молодого и Елены, дочери господаря Молдавии Стефана Великого. Повелел Иоанн Васильевич достать из хранившихся в казне сокровищ драгоценное узорчье – украшения первой жены своей и отдать в подарок молодым. Тут и открылось, что Софья, не спросясь, одарила этим узорчьем свою племянницу, когда замуж её отдавала. Иоанн Васильевич был в гневе невиданном. Велел отнять всё приданое племянницы и угрожал молодому князю Белозерскому темницей, будто в чём была его провина. В страхе сын и невестка в Литву бежали. И разумно поступили. Михаил Андреевич подсказал. Великий князь уже людей посылал взять неразумных, да опоздал. Объявил Великий князь Василия навеки лишённым отцовского наследия, клятвенною грамотою обязал Михаила Андреевича не иметь никакого сообщения с сыном-изменником, и города Ярославец, Белоозеро и Верею по кончине уступить ему, государю Московскому, в потомственное владение.
Сани скрипели на искристом снегу. Мысли растекались, как буквицы из-под пера монастырских писцов-летописцев. От невесёлых раздумий у Михаила Андреевича голова разболелась. Велел остановить сани. Натёр жаркий лоб снегом. Вдалеке среди бесконечных равнинных просторов, укрытых снежным саваном, виднелись монастырские постройки. Часто Михаил Андреевич бывал здесь, а каждый раз монастырь открывался по-новому.
Летом он, словно град Китеж, вставал из вод Сиверского озера: белые крепостные стены с могучими контрфорсами, прямоугольные башни, а за ними добротные стены деревянных церквей, трапезная, библиотека. Сейчас стены монастыря почти слились со снежной равниной, от этого казалось, что резные верхушки тяжёлых башен, зелёные купола церквей и колоколен висят в воздухе.
– Царица Небесная, – прошептал Михаил Андреевич, трижды перекрестился и сел в сани. – Никак, знамение мне. Засиделся на белом свете!
Отца-настоятеля на месте не было, вызвал архиепископ Ростовский Тихон, отчёт захотел держать. Михаил Андреевич велел кликнуть монаха Ефросина – в отсутствии преподобного старец, знававший, говорят, самого Кирилла, выполнял обязанности игумена.
Отец Ефросин, сморщенный, как перезревший гриб в осеннем лесу, старичок, седовласый и седобородый, появился не сразу. Михаил Андреевич, было, осерчал, но, увидав старого монаха, вид которого – сама покорность – исключал возможность давать нагоняй, еле сдерживал улыбку.
– Почему ждать заставил? – спросил князь строгим голосом. Высокое положение не давало ему права быть снисходительным к человеческим слабостям.
Ефросин, по-видимому, почувствовал борьбу между умом и сердцем, происходящую в душе князя, поэтому особого беспокойства не выказал.
– Велел чай приготовить да куличи, до которых так охоч наш батюшка, кормилец и благодетель, светлый сокол Михаил Андреевич. Потому и припоздал.
– Да брось, Ефросин, не юли. Небось, книжицу новую дописывал, – ещё пытался сохранять субординацию Михаил Андреевич.
– Прости, батюшка, был грех, – Ефросин сделал умильное лицо, чем окончательно отодвинул условную черту, разделявшую два крайних полюса в иерархии Московского государства – князя и простого монаха.