Страница 4 из 14
Послал Иван Васильевич за невестой итальянца Жана Луку Вольпе, давно уже служившего при дворе Московского князя и взявшего новое имя Ивана Фрязина. Привёз Фрязин царевну. В тот же день обвенчали её с Иоанном и нарекли на наш лад Софьей.
Подумал тогда Иван Фрязин, что большую силу возымел на государя, и возгордился. А когда приехал посол дожа венецианского Жан Батиста Тревизан с просьбой к Иоанну пропустить посольство его в Золотую Орду и дать провожатого к хану Ахмату, стал Фрязин уговаривать Тревизана не отдавать государю ни письма, ему адресованные, ни даров богатых венецианских. «Я и так тебя в Орду доставлю, – обещал послу лукавый Фрязин, – и с собой дам всё необходимое».
– Но как? – вырвалось нечаянно у Поппеля. – Как он смог обмануть Вашего государя?
– А так, – продолжил Курицын. – Пришедши с послом к Иоанну, Фрязин назвал его своим племянником, купцом венецианским, направлявшимся к татарам по торговым делам. Поверил государь, обласкал Тревизана, посадил обедать за один стол с боярами знатными.
А с царевной Софьей прибыли в Москву легат папский Антоний и другие иноземцы, знавшие Тревизана и слышавшие о поездке, целью которой было склонить хана Ахмата к борьбе с турецким султаном, разграбившим Константинополь и покушавшимся на другие земли христианские. Сказали о том Великому князю – так обман и открылся.
Иоанн, будучи государем справедливым и взыскательным, повелел оковать Фрязина цепями, сослать в Коломну, дом разорить, жену и детей взять под стражу, а Тревизана казнить смертию.
Всполошились посланники папские, прибывшие с царевной, взмолили пощадить Тревизана. Сказала своё слово и Софья. Государь был неумолим… но всё же, исполняя просьбу жены, отсрочил выполнение указа. Как никак, породнившись с родом императоров византийских, Иоанн большую выгоду для Московии сотворил. Многие греки, приехавшие в составе её свиты, сделались полезны государю во внешних сношениях с христианским миром, особенно в знании языков и художествах, привезли с собой иконы и книги богоугодные, спасённые от турецкого варвара.
Послал Иоанн в Венецию с жалобой на Тревизана Антона Фрязина, брата провинившегося Ивана. Тот передал дожу гневные слова нашего государя: «Кто посылает посла через мою землю тайно, обманом, не испросив дозволения, тот нарушает уставы чести».
Растревожился дож о своём посланнике. Просил от себя лично и от сената Венецианской республики простить Тревизана, освободить из оков и послать во благо всех христианских государств в Золотую Орду просить хана Ахмата выступить против турок. Просил дож снабдить его всем необходимым, а дружеская Венецианская республика с благодарностью вернёт все долги.
Так с помощью высоких особ жизнь Тревизана была спасена: Тревизана освободили, дали в дорогу 70 рублей и провожатого дьяка с посольской грамотой.
– А как же другой итальянец, Джан Лука Вольпе, прозванный Иваном Фрязиным? – спросил фон Поппель. Было видно, что рассказ Курицына задел его за живое.
– Так и провёл остаток дней в оковах, – ответил Курицын.
Фон Поппель вздрогнул и снова закашлялся.
– И поделом ему. Суров наш государь, но справедлив.
Тусклый свет лампадки едва достигал угла, в котором сидел фон Поппель. Курицын не видел его лица, но ощущал, что рассказ возымел нужное действие.
– Я готов встретиться с наместником московским, – голос Фон Поппеля дрожал.
Наутро оба сидели у наместника.
– Я больше не буду просить встречи с государём вашим Иоанном Васильевичем, – говорил рыцарь немецкий Патрикееву. – Потому что не имею к нему никакого поручения. Я странствующий рыцарь. Повидал все христианские державы. Хочу и вашу осмотреть.
– А зачем? – спросил Патрикеев.
– Любопытства ради…
В голосе фон Поппеля было мало убедительности, поэтому наместник выразился довольно сухо и явно с неодобрением:
– Нам сие непонятно.
Фон Поппель чуть не поперхнулся и стал говорить быстро и вразумительно.
– В землях немецких до сих пор считают, что за Польшей и литовской Русью находится Татария. То-то все удивлены будут, что это не так. А открою я, рыцарь императора Фридриха.
– Корысть-то какая в этом? – добивался истины недоверчивый Патрикеев.
На лбу фон Поппеля выступила испарина.
– В Королевстве Португальском знавал я мореплавателя Христофора Колумба. Он путь в Индию искать собирался, целый флот на деньги короля смастерил. Я же открою новые земли с двумя слугами своими.
– Тешишься мнимым величием своим, – не выдержал Курицын, до того соблюдавший субординацию и не встревавший в беседу, а только переводивший слова немца. – Нешто других доблестей не можешь сотворить? К примеру, описать могущество земли нашей в записках о Московии.
– Не имею таких талантов. Но императору Фридриху и сыну его Максимилиану расскажу. Интерес у них появится, захотят они дружбу с государем вашим завести. Вот и мне выгода будет.
Такой оборот дела понравился Патрикееву.
– Доведу слова твои до слуха государя нашего.
Курицыну же бросил:
– Может, и поверит Иоанн Васильевич. По мне, так на дыбе испытать надо. И, запустив пятерню в бороду, добавил: «Это ты не толмачь».
Иоанн Васильевич с утра был в дурном настроении. Не давала покоя мысль о бренности жития. Вот брат Юрий Васильевич, когда помер, не оставил наследников, не был женат даже. Зачем жил? Отец отписал ему состояние немалое, города Дмитров, Можайск, Серпухов, Медынь, Хатунь. А сёл… так со счёта сбиться можно: даже бабка, Софья Витовна, с две дюжины деревенек любимцу подкинула. Всё в прах превратил! Одних долгов на 752 рубля. И всё бы ничего… у монастырей под залог брал, а они и так жируют. В завещании ни одного города никому не отписал, одни лишь деревеньки и сёла – братьям, матери да племяннику. Всё же верно я сделал, что города себе взял, пусть и обижаются братья, – думал Иоанн.
Или Андрей Меньшой. Юрию Васильевичу тридцать два стукнуло, как к праотцам ушёл. Этот и до тридцати не дотянул. Хоть и женат, опять же, без наследника. Хорошо, успел Вологду мне отписать. То-то братцы Андрей да Борис помалкивают. Все под Богом ходим. Неровен час, оно и с коня упасть можно.
Размышления Великого князя прервал приход Патрикеева.
– Ну, что, Гвоздь, – Иоанн Васильевич любил наделять своих подданных уменьшительными именами и прозвищами. – С чем пожаловал? Раскусили лазутчика литовского?
– Раскусили, господин Государь.
С недавних пор князь стал требовать добавлять к своему титулу приставку «господин». Послы Великого Новгорода обратились к нему просто – «государь» – и поплатились за это. Новгородская свобода, как и новгородское вече, канули в лету.
– Только он не лазутчик вроде, – промямлил Патрикеев.
– Что-о-о? – эхом разнеслось по дворцу.
От крика государя постельничий, старый боярин Дмитрий Сорокоумов-Глебов, по прозвищу Бобр, мирно дремавший у входа в спальню, вскочил и испуганно завращал глазищами.
– На дыбе пытали? – Иоанн Васильевич неожиданно перешёл на шёпот. От этого Патрикееву стало страшно.
– Нет, господин государь. Курицын не советует, – соврал Патрикеев. Решил испытанным путём отвести от себя надвигавшуюся грозу.
– Позвать Василия Мамырева, – велел Иоанн Васильевич постельничему.
В большой зале с утра уже толпилось около пятисот бояр и воевод – весь цвет двора государя. В любой момент каждый из них мог понадобиться Великому князю, самолично решавшему все дела, даже самые мелкие.
Василий Мамырев был самым опытным, и не только из-за возраста, дьяком.
В молодые годы он был переписчиком книг, знал языки, искусства разные. Государь поручил ему блюсти летописный приказ. Василий всегда был под рукой. Это было удобно. В сложных ситуациях Иоанн Васильевич часто обращался к нему с вопросами.
«В толк не могу взять, – думал Патрикеев, – почему государь вызвал старого дьяка, а не Курицына».
– Ты пойди, Гвоздь, постой за дверью, – ласково обратился к нему Иоанн Васильевич, когда в дверном проёме показалась седая голова Мамырева. Тёплые нотки в голосе Великого князя ещё больше насторожили Патрикеева.