Страница 7 из 46
– Иногда, когда человек получает слишком тяжелую рану, – сказала она, – он умирает и попадает на небеса к Богу. Это прекрасное место, и он может смотреть сверху на всех, кого любит, и заботиться о них.
Я слушал ее так, как будто она рассказывает сказку, не предполагая, что это может произойти с моим отцом. Я просто ждал, когда снова смогу его увидеть, и был абсолютно уверен, что он все поставит на свои места, как только врачи вылечат его.
Мне разрешили навестить его только через три дня. Не знаю, разрешалось ли по правилам госпиталя пускать посетителей раньше, но Мэри, должно быть, знала, что мама будет там. Возможно, она не хотела рисковать, взяв меня с собой, ведь мама могла «похитить» меня. Или Мэри думала, что мне не следует видеть отца в таком состоянии, но я упрашивал, пока она не сдалась. Она была также потрясена произошедшим, как и я, хотя и была взрослой. Всем своим существом Мэри рвалась к любимому человеку, хотела ухаживать за ним, но в то же время опасалась, что мама начнет драку прямо в палате. К тому моменту как Мэри решилась привести меня в больницу, все знали, что отец, скорее всего, умрет. Должно быть, она решила, что нужно дать мне шанс проститься с ним. Смерть мозга уже наступила, но я об этом не знал, когда входил в палату, крепко сжимая руку Мэри.
Я прижался к ней. Коридор больницы казался бесконечным, мы шли и все время искали глазами маму, ожидая, что она выскочит из-за какого-нибудь угла. Когда мы, наконец, добрались до отделения интенсивной терапии, вокруг не было ни души. Около каждой кровати стояли сложные, гудящие и мерцающие аппараты, поддерживающие жизнь пациентов. Мы остановились у одной из больничных коек, и я пытался понять, что вижу перед собой. Фигура, перебинтованная с ног до головы, не подававшая признаков жизни, с трубками, входящими и выходящими из нее, ни капли не была похожа на отца. Поначалу я не поверил, что это он. Я думал, что меня по ошибке подвели не к той койке.
– Где папа? – спросил я Мэри. – Что они с ним сделали?
– Это твой папа, Джо, – тихо ответила она, и я заметил, что на ее лице сверкнули слезинки.
Мэри было так же тяжело видеть папу таким, как и мне, но она должна была оставаться мужественной передо мной и не отчаиваться. Сестра, стоявшая у главы кровати и проверявшая что-то на мониторе, сочувствующе посмотрела на меня.
Я снова повернулся к забинтованной фигуре. Некоторые части тела были полностью погружены в чистые емкости с жидкостью, и мне тогда показалось, что с этих частей капает кровь и отваливаются кусочки сырого мяса. Или мне так показалось, потому что я мало что мог разглядеть сквозь жидкость, кроме ужасных ожогов. Аппарат издавал громкие звуки, похожие на вздохи, и папина грудь поднималась и опускалась. Но его лицо было так сильно забинтовано, что не было видно ни глаз, ни рта.
– Пап? – неуверенно сказал я, но слово прозвучало странно, застряв у меня в горле.
– Он не может говорить, – объяснила Мэри и погладила меня по голове.
Я начал отходить от кровати, охваченный ужасом от увиденного. Мэри вдруг поняла, что совершила ошибку, уступив и взяв меня с собой в больницу, но было уже поздно. Мама неожиданно появилась по другую сторону кровати, заставив меня подпрыгнуть и задрожать от страха. Конечно, она собиралась наброситься на нас, так же как делала это во время своих визитов в мастерскую.
Но в этот раз все было иначе: мама разыгрывала из себя убитую горем молодую жену – разумеется, для стоявшей в палате медсестры. Продолжалось это недолго. Ее печаль моментально сменилась гневом, как только мы остались одни. По ее искаженному злобой лицу было ясно, что она совсем не рада видеть здесь Мэри.
– Какого хрена ты здесь делаешь? – прорычала она, как только медсестра отошла достаточно далеко. – Он мой гребаный муж, не твой.
Мэри было нечего сказать в свою защиту. Мама с папой официально были все еще женаты, так что именно мама являлась его ближайшим родственником, и именно с ней приходилось иметь дело докторам и медсестрам, когда обсуждалось его состояние или нужно было принимать решения. Для медперсонала не имело значения, что они собирались разводиться. Мэри была лишена любой медицинской информации, включая принимаемые меры, что приводило маму в восторг. Пока отец оставался без сознания, мать имела абсолютную власть над всеми нами.
Хотя тогда я и не понимал этого, папа оставался жив, только благодаря аппарату искусственного поддержания жизнедеятельности.
– В любом случае, врачи сказали мне, что ему не удастся выкарабкаться, – заявила мама. – Они считают, что пора выключать аппарат, но последнее слово остается за мной.
Мэри вскрикнула и прикрыла рот рукой.
– Нет, Лэсли. Пожалуйста, не делай этого. Нельзя терять надежду. Может быть, еще есть шанс.
Я прижался к руке Мэри, пытаясь понять, о чем они говорят, но по выражению маминого лица я понял, что она уже приняла какое-то решение. Очень важное решение.
– Он был отвратительным мужем и раньше, а уж теперь от него вообще никакой пользы, – Она наслаждалась возможностью держать в руках жизнь человека, который, по ее понятиям, так бесчестно предал ее, наслаждалась безграничностью своей мести, теперь уже ни капли не беспокоясь об образе убитой горем вдовы.
– Ваш развод уже начался, – протестовала Мэри. – Он жил со мной. Я – его ближайший родственник. Я должна принимать решения.
– Я – его законная жена, – закричала мама, заставляя всех посмотреть на нас. Сестры уже бежали к нам, чтобы успокоить спорящих. – Ты – просто его шлюха.
Мэри попыталась объяснить ситуацию медсестрам, и одна из них побежала за врачом, но это ничего не дало. Если бы папа был в сознании, он бы сказал, что Мэри должна принимать все решения, а маму вообще не нужно пускать в больницу, но после взрыва он не произнес ни слова. Никогда.
– Здесь я принимаю решения, – настаивала мама в разговоре с врачом, – и я разрешаю отключить его!
Охваченная печалью, Мэри продолжала сражаться, хотя, наверно, и не надеялась изменить принятое решение. Она умоляла подумать, но мать становилась только злее от того, что Мэри смела спорить с ней. Спор становился все более громким и ожесточенным, и, чтобы он не перерос в драку, пришлось позвать охрану госпиталя. Мэри заставили покинуть помещение.
– Его можешь оставить здесь, со мной, – сказала мама, указывая на меня. Я спрятался за Мэри, съежившись так, чтобы меня не было видно.
– Нет уж. Он останется со мной, – настояла Мэри, крепче сжимая мою руку. – Уильям хотел бы этого.
Она знала, что отец никогда бы не позволил отдать меня матери, и ужаснулась, представив, что та может сделать со мной в своем доме. Зная, что закон на ее стороне, мама попросила персонал больницы вызвать полицию. Несмотря на то что я был совсем не нужен матери, она никогда бы не дала Мэри оставить что-то, принадлежащее ей. Но Мэри была непреклонна, и мы все чего-то ждали, пока персонал больницы нервно кружился вокруг.
Когда прибыла полиция, они посадили женщин в две разные комнаты и сначала поговорили с Мэри. Я прижимался к ней, пока она объясняла, как папа получил право опекунства из-за того, как мать обращалась со мной, и что единственным его желанием было защитить меня от матери. Но не было ничего, что могло бы изменить сложившуюся ситуацию. По закону я принадлежал матери, и если она говорила, что я должен вернуться к ней, у меня не оставалось выбора. Полиция, наверно, не понимала, в чем заключалась проблема, ведь мама уже воспитывала пятерых детей. Я слушал, не до конца понимая их разговор, пока женщина из полиции не опустилась на колени прямо передо мной.
– Тебе нужно пойти с мамочкой, – сказала она, и я закричал:
– Нет! Не заставляйте меня!
Больше Мэри ничего не могла сделать. Мы вышли в коридор, где мама продолжала злорадствовать:
– Они его отключили. Нечего здесь больше торчать. Пошли, Джо.
Мы с Мэри разрыдались, когда мама схватила меня и потащила к выходу. Всего пару дней назад Мэри мечтала о том, как проведет с папой всю жизнь, воспитывая меня как родного ребенка. Теперь она стала матерью-одиночкой, и единственной памятью об отце стал мой сводный брат, который родился за пару месяцев до катастрофы.