Страница 22 из 46
«Ах, мальчики все время дерутся и бьют друг друга», – сказала бы она, если бы пришлось. Или: «Он упал с лестницы, потому что носился как угорелый, обычное дело».
Еще меня волновало то, что если бы кто-нибудь из мальчиков спросил Томаса о том, что на самом деле произошло, тот выложил бы все как на духу о появлении у нас всех этих ссадин и шрамов, потому что всегда был уверенней меня. Меня и так достаточно дразнили, не хватало еще, чтобы одноклассники обнаружили, что семья использует меня в качестве боксерской груши.
Даже после того как я каждый день стал посещать школу, обстановка дома не разрядилась. Как только закрывались двери и задергивались шторы, мать продолжала управлять семьей старыми жестокими способами. То, что я ходил в школу, не имело никакого значения, потому что я все еще не мог говорить и рассказывать истории. Но даже если бы я мог, сомневаюсь, что маму это хоть сколько-нибудь беспокоило. Она была уверена, что запугала меня так же сильно, как и остальных. Никто из нас не посмел бы выдать ее, боясь последствий и обвинений во лжи. Мы все искренне верили, что она способна убить нас, если мы слишком ее доведем. Если я слишком доставал мать, она извинялась перед учителями и удерживала меня дома, говоря всем, что я болен, и бросала меня обратно в подвал до тех пор, пока ее настроение не улучшится.
Вскоре после начала семестра мать оставила меня одного в подвале на целых три дня из-за какого-то моего поступка, который показался ей вызывающим, и не позволяла никому спускаться проведать меня или принести хотя бы объедков.
Я знал, сколько времени прошло, потому что видел через вентиляционное отверстие, как день сменялся ночью три раза. На второй день голодания боли в желудке стали такими сильными, что я свернулся калачиком и начал раскачиваться взад и вперед и, пытаясь обмануть желудок и убедить его, что он полон, старался представить, что я только что съел яблоко. Я выпил бутылку воды, оставленную матерью, к концу второго дня, и думаю, что к тому времени начал постоянно терять сознание. Я пытался съесть маленькие кусочки пластика, откусанные от бутылки, чтобы облегчить боль от голода, но она только усилилась.
На третий день мать отправилась проведать бабушку. Я слышал ее шаги на дорожке во дворе, но у меня просто не осталось сил поднять голову, чтобы посмотреть, как ее тень пройдет по стене. Немного позднее я услышал, как кто-то спускается по лестнице и открывает дверь.
– Вот, парень, – сказал Амани. Он всегда называл меня «парень» или «малыш», никогда не используя мое имя. – Я сделал тебе чай и тосты.
Сначала я не поверил, что он говорит искренне. Я был уверен, что он опять ведет какую-то свою игру. Наверное, он положил в тосты что-то, от чего меня стошнит, или плюнул в чай, или того хуже. Но в то же время я был так голоден, что не хотел упускать шанс поесть, даже если за это пришлось бы заплатить какую-то ужасную цену. Я лежал неподвижно, не в силах даже сесть. Я почувствовал запах теплых тостов, что заставило работать мои слюнные железы, и челюсть болезненно сжалась в предвкушении. Амани склонился надо мной, оторвал кусочек тоста без корочки и поднес к моим губам. Я боялся, что кусочек может быть отравлен, но не мог сопротивляться голоду и открыл рот, позволяя положить в него тост. Это было так не похоже на Амани, что я не знал, чего ждать от него дальше.
– Все по-честному, парень, – мягко сказал он. – Все в порядке, можешь поесть. Тебе станет лучше.
Я закрыл глаза и открыл рот, чтобы съесть еще, ожидая получить удар по голове рукой или ногой, пока жевал, но ничего подобного не происходило, и тост был очень вкусным. Прошло несколько секунд, и я открыл глаза и увидел, что Амани просто сидит и наблюдает за мной, ожидая момента, когда я смогу сесть и сделать пару глотков чая, который он принес.
– Хорошо выглядишь, парень, – сказал он. – Прости, что так плохо с тобой обращался. Знаешь, это все твоя мать. Она говорила делать мне эти вещи. Она вызывала самое худшее во мне.
Я вздрогнул, когда Амани положил свою огромную ладонь мне на голову и натянуто улыбнулся. Я мог поверить в то, что он думал так, как говорил, но сомневался, что маме пришлось его долго уговаривать, чтобы он делал со мной все то, что он делал. Я хотел склонить Амани на свою сторону, показав каким смирным я бываю в его присутствии, словно он был полубогом или кем-то вроде того, но уверен, что глаза все еще выдавали, какой страх я испытывал. Он продолжал свои попытки быть дружелюбным и убедить меня, что это искренне. Амани сказал подняться с ним наверх и помог подняться по ступенькам и идти. Он отвел меня в мамину гостиную и посадил на диванчик, несмотря на то что я был все еще грязным от подвального пола. Я сидел на самом краешке диванной подушки, боясь оставить след, который мать сможет заметить, потому что, вернувшись, она бы обязательно меня наказала за это.
– Я приготовлю тебе что-нибудь вкусненькое попозже, – сказал Амани. – Постарайся быть поаккуратнее и не пролей чай на мебель твоей матери.
Зазвонил телефон, и, когда Амани поднял трубку, я понял по его голосу, что он говорит с мамой.
– Нет, любимая, – уверял он ее. – Он жив и здоров. Я дал ему тостов и чая, и теперь он как новенький.
Неужели она поверила, что, наконец, убила меня? Не поэтому ли она уехала и отправила Амани проверить, как там я?
– Когда он приедет? – спросил Амани. – Через пятнадцать минут? Ладно… Нет, я уверен, что теперь он будет хорошим мальчиком.
Он оглядывался на меня, пока говорил, как будто предупреждал о чем-то, и я все сильнее убеждался в том, что он добр со мной по какой-то причине, что у него есть какие-то планы на мой счет.
– Пошли со мной, – сказал Амани после того, как повесил трубку, и мы направились наверх, в спальню, и у меня замерло сердце от мыслей, что он собирается со мной делать. Я стоял в нескольких шагах позади него, чтобы успеть отпрыгнуть, если он повернется и захочет ударом столкнуть меня с лестницы, но Амани продолжал притворяться, что хочет быть со мной добрым, как будто мы были на одной стороне. В спальне он достал мою школьную форму и сказал надеть ее. Я не понимал зачем, ведь в тот день я не собирался идти в школу, но подчинился в любом случае. Когда я оделся, Амани отвел меня в мамину комнату.
– Садись на кровать, – приказал он, и я подчинился, опасаясь, что мать может неожиданно вернуться и застать меня здесь, но в то же время ужасно страшась не подчиниться Амани.
Потом я услышал, как кто-то постучал во входную дверь.
– Оставайся здесь, – сказал он. – И чтобы ни звука!
Я услышал внизу голос другого мужчины, когда Амани впустил его. Их отдаленные голоса и смех вызывали у меня мурашки, очевидно, они не хотели, чтобы я услышал, о чем они говорят, как будто заключали сомнительную сделку. Я сидел в ожидании на краешке кровати, потом услышал на лестнице шаги, и дверь открылась. Вошел низкий мужчина, с толстым пузом и редкими волосами. Футболка была слишком коротка для него, а брюхо свисало над ремнем. В руках у него была большая черная сумка.
– Привет, приятель, – сказал он. – Меня зовут Дуглас. Я твой друг. Можешь звать меня дядя Дуглас.
Я пытался найти за ним Амани, но того и след простыл.
– Хочешь конфетку? – спросил Дуглас, закрывая за собой дверь. Я осторожно кивнул, и он положил мне в руку какое-то драже, которое я разжевал и быстро проглотил, чтобы никто не успел его отобрать. Конфета была вкусной, и мои слюнные железы снова заработали на полную мощность.
– Уау? – Он удивился моему рвению и усмехнулся. – Понравилось, да?
Дуглас дал мне еще одну конфетку. Я не мог понять, почему он так добр ко мне, но не собирался упускать шанс бесплатно поесть конфет. Он совсем не казался мне агрессивным, так что я немного расслабился.
– Тебе не о чем волноваться, – сказал Дуглас. – Я здесь, чтобы помочь тебе.
В этот момент Амани высунулся из-за двери, и я подумал, что он услышал последнюю фразу и собирается избить гостя.