Любимец (др.изд.)

Баня была невелика и так наполнена паром, что в двух шагах не разглядишь человека. Там было жарко и душно. Дома я мылся в тазу, который ставили в ванной комнате, а еще мне разрешали плавать в бассейне, я всегда был чистый и без блох.

На полке возле входа стояли алюминиевые тазы. Я сначала не знал, что они называются шайками и в них наливают воду, когда моются. Поэтому я стоял посреди бани, не представляя, как мне набрать воду из котлов, вмазанных в пол – один с ледяной водой, второй с кипятком. Другие смешивали воду в шайках и потом мылись.

Я увидел пустую шайку – возле нее никого, решил последовать примеру других людей и в тот момент шкурой почувствовал опасность. Чувство было настолько острым – такое чувство развивается чаще всего у любимцев, а у людей обыкновенных его не бывает, – что я отпрянул в сторону, и тут же на место, где я только что стоял, обрушилась шайка крутого кипятка.

Брызги разлетелись во все стороны – обожгло и меня, и других людей, которые стали чертыхаться, и кто-то из женщин завопил:

– Опять он!

– Это не я! Это меня хотели убить! Обварить!

И что странно – они сразу поверили и отвернулись к своим шайкам, будто согласились оставить меня наедине со смертью.

На мое счастье тут пришла Ирка, она сразу подтащила свою шайку ко мне поближе и спросила удивленно:

– Ты живой, что ли?

При этом она опять нагло улыбалась. С каким бы удовольствием я сунул ее головой в кипяток! Но удержался и только отвернулся от нее.

– А ты гладкий, – сказала она и провела рукой по моей спине.

– Отстань, – сказал я.

Она ударила меня кулачком по лопатке и сказала:

– Нужен ты мне очень!

Все были голодные и злые и, кто мог, норовили толкнуть меня или обругать, но я ведь тоже был голодный и тоже терпел. На пинки я не отвечал, не хотел, чтобы опять они навалились на меня скопом; ведь рабы – они как животные, они не знают правил и чести. Так я и не узнал, кто хотел меня ошпарить кипятком.

Когда мы вышли из бани в холодный мокрый предбанник, там стояли два раба из тех, что жили здесь раньше. Перед первым возвышалась куча застиранных тряпок – каждому из нас досталось по тряпке, а второй вытаскивал из кучи и протягивал серую мешковину.

Это обрадовало бродяг, и они начали вытирать себя тряпками как полотенцами, а мешковина, оказывается, была сшита как штаны. Мы сразу стали неуклюжими, но когда пар рассеялся, я с удивлением понял, что не узнаю спутников по загону и подземельям – горячая вода и мыло совершили с людьми волшебные превращения, и я с трудом угадывал тех, кто меня колотил или хотел убить.

Вошел еще один раб, он принес большую корзину с ломтями серого, дурно пропеченного хлеба. Он вынимал ломти и раздавал – люди бросились к нему.

– Давайте, жрите! – сказал раб. – Лысый велел, сказал, а то помрете в цехе.

Многие засмеялись. Люди были рады.

Но когда я подошел за куском, сразу воцарилась тишина.

– А тебе, длинный, – сказал раб, – не положено. Ты людей без шамовки оставил, а хозяину сделал большой убыток. Вали отсюда!

И я отошел, хотя был на две головы выше раба и мог бы свалить его одним ударом.

Одетые и вытертые, мы вышли из бани и пошли обратно к себе в спальню. Люди на ходу жевали хлеб и уже забыли о своих невзгодах. Удивительно, до чего легкомысленны эти особи! – думал я. Не зря спонсоры неоднократно обращали мое внимание на то, что люди могут бунтовать, бороться, подняться на войну – но только покажи им кусочек хлеба, они забудут о принципах! Таким суждено быть рабами! И я был согласен с господами спонсорами.

Молодая женщина в неловко и грубо сшитых из мешковины штанах обогнала меня. Мокрые волосы этой женщины завивались в кольца, и казалось, что вместо головы у нее солнце с лучами – такого ослепительно рыжего цвета были эти кудри.

Будто почувствовав мой взгляд, женщина обернулась.

У нее было треугольное лукавое лицо, большие зеленые глаза и множество веснушек на белых щеках. Правую щеку пересекал шрам. Я любовался этой женщиной, а она вдруг сказала:

– Чего уставился, красавчик?

И тогда я сообразил, что это всего-навсего моя подруга Ирка.

– Тебя не узнаешь, – сказал я.

– А тебя что, узнаешь, что ли? – Она рассмеялась, и я увидел, что у нее нет передних зубов.

– А где зубы? – спросил я.

– А вышибли. Били и вышибли.

Мы дошли до нашей комнаты, положили полотенца па свои нары, и тут же вошел надсмотрщик Хенрик и велел выходить к двери. Отмытые, мы ему понравились:

– На людей похожи, – сказал он. – Я уж не надеялся, что людей увижу!

– Он расхохотался тонким голосом, и мы все засмеялись. Глядя друг на друга, мы понимали, что он имел в виду.

– Кто здесь уже был? – спросил Хенрик. – Не бойтесь, шаг вперед. Я драться не буду. Я и без вас знаю, что вы все беглые.

Ирка и еще человек пять шагнули вперед.

– Вы работу знаете, – сказал он. – Вам и быть бригадирами. А потом разберемся. У нас сейчас работы много, не управляемся. Кто норму сделает, получит лишнюю пайку, мы не жадные. Кто будет волынить, пеняйте на себя. Поголодаете… как сегодня! – он засмеялся вновь, видно, уже знал, что у нас приключилось.

Когда мы проходили мимо него, он легонько дернул бичом, ожег меня по ноге и спросил:

– Это ты, красавчик, котлы опрокидываешь?

Он спросил без злобы, и во мне тоже не было зла, и я сказал:

– Я нечаянно.

– Ты у меня в бригаде будешь, – сказала рыжая Ирка. – Нас, я думаю, на перегрузке будут держать. На забой не возьмут – слишком сложная работа, понял?

– Нет.

– Я так и думала, что нет.

Мы спустились еще на этаж ниже. Под потолком горели яркие лампы, но от этого подвал был еще более неприглядным. Стены его были до половины испачканы бурыми пятнами и полосами, пол был покрыт бурой жижей. Через весь сводчатый зал тянулся широкий транспортер, грязный, старый, даже порванный и неаккуратно скрепленный в некоторых местах. В тот момент, когда мы, числом с полдюжины, вошли в зал, навстречу нам поднимались люди из предыдущей смены. Они были также измазаны, как и все в том зале, их шатало от усталости, а одного из сменщиков, невысокого молодого человека, одетого, как и все мы, в мешковину, вдруг вырвало чуть ли не нам под ноги. Он корчился, отвернувшись к стене, но никто не обращал внимания, а когда пришедший с нами жирный раскоряка с одутловатым лицом начал было материться, Ирка прикрикнула на него:

– Заткнись, не знаешь – не лезь.

В подвале царил тяжкий запах страха и смерти – я не мог объяснить, из чего он складывался…

Транспортер уходил в соседнее, не видное мне помещение, отделенное от нашего подвала резиновой занавеской. Оттуда доносился глухой шум – редкие удары, тонкий крик, ругань, возня, снова удары… будто там кипел бой.

По обе стороны транспортера стояли два могучих мужика, единственной одеждой которых были кожаные, вымазанные чем-то бурым, передники, а в руках они держали металлические дубинки.

Вся эта обстановка подействовала на меня удручающе. Лишь одно желание руководило мной – удрать.

Я с трудом проглотил слюну и спросил Ирку:

– Что здесь?

– Увидишь, – коротко сказала она, подходя к груде резиновых фартуков, лежавших на столе у транспортера, беря и завязывая его сзади.

– Мне тоже? Он же грязный.

– А ты думал, теперь всегда чистым будешь?

Мне показалось, что Ирка тоже боится, но не смеет признаться мне в своей слабости. Она же бригадир и старожил к тому же.

– Что надо делать?

– Фартук надень, а то себя не узнаешь.

Я подчинился ей, как уже привыкал подчиняться. Она завязала мне фартук на спине – запах смерти и мучений был теперь близок, я как бы закутался в смерть.

По виду других моих спутников я понял, что они испытывали такие же, как я, отвратительные чувства.

И вдруг транспортер дернулся и со скрипом двинулся в нашу сторону. Мужики у резинового занавеса подняли дубинки – они были наготове…

И тут… неожиданно!..