Любимец (др.изд.)

– На дармовщинку почему не взять.

После некоторой паузы она сказала мне:

– Можешь выпрямиться, ты уже мой.

Я понял, что мой наивный обман разоблачен, но сержант и бородач стояли еще так близко, что я не посмел распрямиться.

Так как я колебался, лысый помощник Марии Кузьминичны незаметно подобрался ко мне и так ударил по согнутой ноге, что я подпрыгнул от боли и, конечно же, вынужден был выпрямиться.

Мария Кузьминична захохотала, уперев сильные руки в бока, а за ней стали смеяться и все остальные. К тому же я вместо того, чтобы стоять прямо, продолжал упорно сгибаться как инвалид, а Лысый к вящему удовольствию зрителей продолжал меня пихать. Тут я потерял над собой контроль и, размахнувшись, ударил Лысого по плечу. Тот отлетел метров на десять и с таким звуком шлепнулся на пыльную землю, что все, включая меня, решили, что если он не погиб, то, по крайней мере, переломал себе все руки и ноги.

К счастью, Лысый остался жив и даже здоров, зато позор, пережитый из-за того, что его при всех ударил подонок со свалки, был для него непереносим, и я нажил врага.

– Вот это правильно, – сказала Мария Кузьминична. – Не зря я сразу на тебя глаз положила! Только бы, думаю, Пронин его не раскусил.

И, она весело рассмеялась – она была веселой женщиной.

3. ЛЮБИМЕЦ НА ФАБРИКЕ

Грузовик, который вез новых работников Марии Кузьминичны, был открытым, стареньким, и на подъемах его двигатель страдал, пыхтел, отказывался трудиться. Лысый сидел в грузовике с бродягами, хотя пока никто не собирался убегать – все были голодны и замерзли. На людской лотерее, через которую, как я понял, некоторым пришлось пройти уже не раз, нам всем повезло. И работа, на которую везли, была сносная, да и директор Мария Кузьминична, по слухам, была не вредная. На ее фабрике тоже умирали от болезней, а кто не помирал, сбегали, но так, чтобы помереть от голода или чтобы тебя замучили – такого не бывало.

– Ты Лысого бойся, Лысого, – предупредила беззубая женщина, которая как бы взяла надо мной опеку, и я не возражал – по крайней мере, пока она мне помогала. – Он подлый и ревнивый.

– С чего ревнивый? – не понял я.

– Он с мадамкой живет, а она все ищет из трудящихся себе нового друга. Он же сам трудящимся был. На свалке вырос, на помойке помирать не желает.

– Ирка, заткнись! – крикнул Лысый. – Я тебя узнал, халява!

Женщина понизила голос, но говорить не перестала.

– Мы с тобой отлежимся, откормимся, – и в лес!

– Зачем? – спросил я.

– За свободой, – ответила Ирка.

Она провела кончиками пальцев по тыльной стороне моей руки и добавила:

– Нежненький… любимец.

– Я обыкновенный.

Грузовик трясло, и время от времени нам приходилось хвататься друг за друга, чтобы не упасть.

– А что это за место? – спросил я, чтобы переменить тему разговора. – Место, куда нас везут?

– А я тебе разве не сказала? Кондитерская фабрика.

– Там конфеты делают?

– Конфет я не пробовала за всю жизнь, – сказала Ирка, – и если это конфеты – то не для нас с тобой.

– А для кого?

– Темный ты! Как хоть зовут тебя?

– Тим.

– Тимошка?

– Лучше Тим.

– Как хочешь.

– А для кого конфеты?

– Это не совсем конфеты, – сказала Ирка. – Это конфеты для жаб.

– Для спонсоров?

– Ты точно с другой планеты – вот в чем дело!

Машина катила по неширокой дороге, которую давно не чинили, поэтому грузовику то и дело приходилось тормозить или объезжать ямы и трещины в асфальте. Я смотрел через борт, и мой глаз искал привычные пейзажи: серые кубы – дома спонсоров; сизые, врытые в землю купола – их базы.

Две башни наблюдения все время маячили на горизонте, но что касается других примет нашего мира – их не было видно. Местность вокруг была пустынной: кое-где из-под травяного покрова или из зарослей орешника поднимались металлические конструкции или валялись бетонные плиты. Я понимал, что это следы той великой и трагической эпохи, когда спонсоры, чтобы спасти Землю, были вынуждены закрыть и ликвидировать все ее вредные заводы и комбинаты, и люди получили возможность свободно дышать, а дети – рождаться здоровыми. Мне было известно, что по договоренности между спонсорами и теми людьми, которые предпочли самостоятельное, полное невзгод и случайностей существование, было заключено соглашение, что люди вывезут мусор и закопают его. Но люди, в силу свойственного им легкомыслия и неумения подолгу сконцентрироваться на одной мысли, забывали выполнить свой долг – теперь же, когда время упущено, и природа сама залечила свои раны, уборка потеряла смысл. Да и диких людей почти не осталось.

Фабрика, на которую нас привезли, была окружена изгородью с высокой сеткой в три ряда, а над сеткой тянулись провода – я сразу понял, что по проводам пропущен электрический ток, я видел нечто подобное по телеку – там вредители лезли на проволоку и обугливались.

Наш грузовик прерывисто загудел, и через некоторое время к воротам лениво вышел человек в одежде. Госпожа Мария Кузьминична выскочила из кабины грузовика и принялась его бранить. А я смотрел на этих людей и думал: неужели власть спонсоров не так безгранична? Ведь сколько раз они повторяли и показывали по телеку – одеваться людям нельзя! И дело здесь не столько в нашем низком духовном и умственном развитии, сколько в гигиене. В одежде людей скрывалась масса паразитов и заразных грибков. До прилета спонсоров почти все люди были больны и вымирали – в частности, из-за того, что носили одежду. Как только спонсоры приказали людям раздеться и выкинуть одежду, все эти болезни как рукой сняло.

Для того чтобы человек успешно продвигался по пути совершенствования и превращения в разумное существо, он должен закаляться, заниматься гимнастикой и следить за чистотой своего тела.

Миновав ворота, грузовик остановился на пыльной площадке перед длинными строениями из красного кирпича. Окованная железными полосами дверь открылась, и изнутри вышел еще один одетый человек! Я представил себе, какое количество микробов развелось на этих людях, и мне чуть не стало дурно.

– Новых привезли? – спросил он.

– А ты как думал? Арбузы? – огрызнулся Лысый.

– Лучше бы арбузы. А то вы таких немощных возите, что от них пользы никакой.

– Дурак ты, Хенрик, – сказал Лысый, – пока живы, из них всегда можно пользу выколотить.

– Мальчики, мальчики, без ссор! – окликнула их Мария Кузьминична. – В какой барак мы их определим?

– Во втором почти пусто, – сказал Хенрик.

Пока они разговаривали, я осматривался. С трех сторон двор был окружен красными строениями, над одним поднималась высокая труба, из нее валил дым – он рвался в небо столбом, словно внутри работали мехи, которые гнали его наверх.

Одно из зданий пониже и поновее других явно было складским – вдоль него тянулась крутая галерея, приподнятая на метр. Возле нее стояло несколько трейлеров, из открытых дверей склада люди вытаскивали алюминиевые контейнеры и заносили их в кузова машин.

Ирка заметила среди рабочих своего знакомого, помахала ему и закричала:

– Ты живой еще, хромой черт!

– Тебе самой на живодерню пора! – радостно закричал человек из галереи.

– А ты мне поговори, поговори! – рявкнул Лысый. – А ну, пошли!

Он погнал нас к низкой двери строения, что было прямо перед нами, и никто не спорил – все замерзли на ветру и хотели поскорее в тепло.

По грязным скользким ступенькам мы спустились в подвал. Там было влажно, сыро, воняло человеческими нечистотами, единственная лампа, висевшая под сводчатым потолком, тускло освещала этот приют. По обе стороны прохода тянулись деревянные скамьи в два этажа, кое-как покрытые грязными тряпками. Вскоре я узнал, что они называются нарами.

При нашем появлении над одной из нар поднялась голова – все остальные нары были пустыми.

– Ты чего прохлаждаешься? – крикнул Лысый.

– Больной я, староста разрешил, – сказал человек и закашлялся.