Глаза ворона

Как бы черны и непроницаемы ни были эти глаза, Токе увидел в их глубине ту же решимость, которая наполняла сейчас его собственное сердце. Что бы ни случилось, они будут сражаться на арене не на жизнь, а на смерть; сражаться, чтобы завоевать свободу. Горец знал: если он хорошо покажет себя в сегодняшнем бою, он не только станет ветераном; его запомнят, и это будет первым шагом на пути к свободе. Если же Кай переживет обе схватки, то он шагнет по этому пути гораздо дальше, чем Токе. И как бы ни были малы его шансы, Слепой сделает все, чтобы победить. Повозка повернула, и глаза Кая поймали солнце, вспыхнувшее в них, как в двух черных зеркалах. В этот момент новобранцы увидели Минеру.

Яра, как мог, старался подготовить их к зрелищу Большой Арены, особенно принимая во внимание то, что им предстояло сражаться против гладиаторов школы Ягуара. Эта школа, конкурировавшая с Танцующей за звание лучшей, принадлежала самому амиру, и ее бойцы имели исключительное право тренироваться прямо в Минере, которую они знали как свои пять пальцев. Токе наделся, что рассказы доктора и рисунки на песке помогут сравнять преимущество, которое имел их привычный к Большой Арене противник. Он просто не представлял себе, о чем идет речь.

Амфитеатр, возвышавшийся над всеми городскими зданиями, за исключением только торчащих то тут, то там шпилей зиккуратов, покрывал своей гигантской тенью большую часть широкой улицы, на которую свернула колонна гладиаторов. При виде монументального сооружения новобранцы притихли: некоторые делали знаки, отгоняющие зло; другие тихо молились.

— Какие же боги сотворили такое… такое… — пробормотал побледневший Сынок.

— Боги! — фыркнул церруканец Папаша, длинная, заплетенная в косички борода которого была предметом тайного восхищения Токе. — Рабы, такие же, как ты да я! Дед мой еще эту махину строил. Старый пердун сам рассказывал, до того как сыграл в ящик.

— Не богохульствуй! — прошептал, плюя через плечо, чернокожий Шарм, сжимавший в кулаке амулет на цепочке. — Людям такое не под силу!

— Может, Минера и построена людьми, — рассудительно заключил Белка, — но людьми, исполнявшими волю богов!

Эти слова подавили начавшуюся было дискуссию в зародыше. В благоговейном молчании процессия подошла к воротам Минеры, предназначенным для гладиаторов. Здесь, вблизи от колоссальных белых стен, прорезанных по верху стройными арками, были слышны доносившиеся изнутри звуки музыки и невнятный рокот, в который сливались тысячи людских голосов. Замки, крепящие цепи новобранцев к днищу повозки, отомкнули. Гладиаторов быстро выстроили в колонну по двое и ввели в темный проем. Их путь шел под трибунами через сложную систему коридоров, освещенных масляными лампами, к помещениям, помеченным танцующим журавлем — символом Скавровой школы. Здесь с новобранцев наконец сняли оковы. Но наслаждаться прохладой полутемных залов им долго не пришлось. Охранники уже увлекали несколько растерявшихся новичков дальше, в широкий центральный коридор, где ветераны и незнакомые гладиаторы из других школ выстраивались для торжественного парада, открывавшего второе отделение игр.

Не раздумывая, Токе занял свое привычное место рядом с Тачем. «Нале-во!» Токе уперся носом в затылок Кая, белые волосы которого снова были собраны на макушке, но на этот раз заплетены в косу, болтающуюся между лопаток. Ворота, ведущие на арену, с грохотом распахнулись. Поток яркого света затопил коридор. По команде колонна тронулась вперед, навстречу солнцу и шуму. Под звуки торжественного марша и аплодисментов Горец оказался на арене Минеры.

Зная, что хитами утренней программы были поедание преступников дикими зверями и поединки бестиариев, Токе внутренне подготовил себя к худшему. Он и сам точно не знал, что он ожидал увидеть: залитый кровью песок? Оторванные конечности и выпущенные кишки, скользящие под ногами? Пресыщенных кровью богачей, бросающих на арену обглоданные кости? Только все было не совсем так. Точнее, совсем не так.

Песок под ногами был чистый, ровный и ослепительно-белый. Воздух наполнял аромат благовоний. Торжественная музыка волнами плыла над ареной, поднимаясь к ярко-синему небу. Токе поднял глаза, и обилие ярких красок ослепило его. Золото и пурпур, охра, кармин и индиго… Праздничная публика в десятках, сотнях рядов аплодировала, стоя, — организатору игр в золоченой колеснице, возглавлявшей парад; Фламме и прочим героям арены, имена которых гремели с трибун; Аркону, Лилии, Каю и ему самому, не знающему, как охватить окружающее всего лишь двумя глазами.

Какой-то яркий предмет полетел с верхних рядов и упал под ноги Токе. Это был незнакомый ему крупный, красный цветок стрельчатой формы. Еще несколько цветков упало вниз — некоторые были ловко подхвачены на лету гладиаторами — и вскоре алый благоухающий дождь осыпал их. Лица людей на трибунах слились для новобранца в одно размытое пятно с черной полосой на месте раскрытых в крике ртов. Звуки труб и фанфар доносились, словно через толстый слой ваты. Волнами наплывал жар, отраженный нагревшимся за день песком… Внезапно трибуна с ложей амира, к которой как раз приближалась процессия, покачнулась перед Токе и стала странно клониться вправо. Но тут чья-то сильная рука подхватила его под локоть и удержала от падения:

— Это все солнце, — раздалось над ухом ворчание Тача. — Сами-то, сволочи, поди, под навесом сидят, в тенечке, а мы тут живьем жарься!

Черные мухи, мелькавшие перед глазами Токе, исчезли, зато на щеках появились алые пятна. Стыд жег его хуже солнечных лучей: что, если остальные заметили его слабость? Что, если товарищи подумают, что ноги у него отнялись от страха? Парень осторожно покосился по сторонам и облегченно вздохнул: кажется, никто ничего не видел. На Тача же он мог рассчитывать: из деревянного болвана на учебном плацу можно было выбить больше, чем из гор-над-четца.

— Спасибо, — прошептал Токе, на что Элиас только молча кивнул.

Тут колонна остановилась: гладиаторы были теперь прямо под ложей амира. Зрение Горца прояснилось достаточно, чтобы он мог разглядеть блеск золотой короны в глубине ложи и силуэт ее носителя — тощего, желтушного старца, терявшегося в складках пурпурной мантии. По левую и правую руку амира сидели девушка и юноша, ничем не напоминавшие иссохшие мощи в короне, но не могущие быть не кем иным, как принцессой Анирой и принцем Омерканом. Наследный принц был красив, на взгляд Токе, даже слишком красив — для мужчины. В капризной складке его чувственного рта, в залегших под миндалевидными глазами тенях почудилось Токе что-то отталкивающее и опасное: не так, как опасен оскалившийся ягуар, поднявший лапу в гербе амиров; скорее — как затаившаяся в траве змея.

В паре брат — сестра дикой кошкой, несомненно, была Анира. Та же красота, что отпечаталась в чертах Омеркана, в лице принцессы была одухотворена внутренним огнем, опалявшим сердце каждого, глядевшего на нее. Молва называла Аниру, старшую дочь амира, прекраснейшей женщиной на земле, совершенным творением богов. В этот момент Токе убедился, что слава принцессы не была преувеличенной. Он не мог отвести взгляда от приподнятых к вискам глаз цвета темного янтаря; высоких скул, обтянутых смуглой гладкой кожей; нежного рта без улыбки в совершенном изгибе губ… Длинные волосы Аниры по церруканскому обычаю свободно спадали из-под расшитой жемчугом шапочки: каскад черного шелка доходил до тонкой, охваченной тяжелым серебряным поясом талии.

Взгляд Аниры лениво скользил по двойной колонне гладиаторов, отдающих честь властелину Церрукана:

— Да здравствует Солнцеподобный! Идущие на смерть приветствуют тебя!

Токе вздрогнул от оглушительного рева трибун, заглушившего конец традиционной фразы. В этот момент ему почудилось, что лучистые глаза Аниры, чуть сузившись, остановились на нем. Парня бросило в жар, он начал было заливаться краской, но тут понял, что предмет внимания принцессы находится чуть левее него. Ну конечно, Кай! Его белоснежная шевелюра выделялась среди прикрытых шлемами макушек гладиаторов, как кукушечье яйцо в гнезде иволги! Пушистые ресницы Аниры дрогнули, она протянула точеную смуглую руку к вазе с фруктами и рассчитанно-томным движением положила в рот спелую вишню. Острые зубы вонзились в нежную мякоть, брызнул темно-красный сок. Не отрывая глаз от Кая, принцесса вынула изо рта гладко обсосанную косточку и, усмехнувшись, бросила ее вниз.