Аркан

Очередная волна дрожи сотрясла Токе с головы до пят. Ему пришлось крепко сжать челюсти, чтобы зубы не выдали предательскую чечетку. Это не укрылось от острых глаз капитана гайенов. Он бросил что-то на своем лающем языке сопровождавшим его воинам. Те дружно осклабились, и ветер понес над плацем язвительный хохот. «Пусть! — решил Токе. — Пусть думают, что у меня душа ушла в пятки. Это мне на руку».

На смотровой галерее появился Скавр в новой, надетой специально по случаю пурпурной тунике, но с бессонными мешками под глазами. Согласно традиции, мясник набрал полную грудь воздуху и начал орать об условиях поединка и доблести сошедшихся сегодня для смертоубийства героев. Но Клык не был гладиатором. Представление ему скоро наскучило, и он, невзирая на предостерегающие окрики и ахи зрителей, зашагал через плац, на ходу вытаскивая из-за пояса бянь и обнажая илд. Токе еще не получил оружия. Он бросил отчаянный взгляд на Фазиля, стоявшего наготове с боевым целуритом и ножом, ожидая приказа Скавра. К счастью, мясник быстро оценил ситуацию и рявкнул так, что свисавший с перил штандарт школы пошел рябью: «Оружие!»

Пальцы Токе сжали удобно легшую в ладонь рукоять. «Как бы Скавра не хватил удар. Вон как ему кровь в голову бросилась, малиновый стал, что твоя свекла!» Он медленно пошел навстречу Клыку, нарочно прихрамывая и стараясь пока не встречаться с ним взглядом. Вот между врагами осталось десять шагов. Восемь. Шесть. Над плацем повисла полная тишина. Только поскрипывал под подошвами мерзлый песок да хлопал на ветру штандарт, так что изображенный на нем журавль уже взмахивал крыльями, начиная танец.

Горец и гайен остановились друг напротив друга на расстоянии удара. Северянин был вынужден взглянуть Клыку в глаза — он подозревал, что вордлорд не будет дожидаться сигнала, и не хотел пропустить момент атаки. Токе ждал этой встречи так долго — молился о ней перед тем, как засыпал, и когда просыпался; воображал ее, молотя в щепы тренировочный столб; представлял себе Клыка на месте своих противников на арене — так ему было легче поднимать меч. И вот теперь он снова видел перед собой этот жесткий, безжалостный взгляд — такой же непреклонный, как и в тот день, когда человек с собачьей головой на кисти заставил его смотреть на все. Измазанные ржавой кровью колени, прижимающие слабые руки к земле. Грубые пальцы, рвущие черные кудри, наматывая на кисть. Розоватые ногти, царапающие песок, ломающиеся до мяса. И крик — тонкий, захлебывающийся и, наконец, захлебнувшийся…

Ненависть взорвалась в груди, как огненный шар. Кровь разнесла пламя по жилам Горца. Пожар, бушевавший в нем, разгорался с каждым ударом сердца, которое, все быстрее и быстрее, выстукивало одну смертельную мелодию: «У-бей! У-бей! У-бей!» Возможно, Клык увидел в глазах противника отражение этого пламени. А может, он просто решил использовать преимущество неожиданности. Гайен атаковал беззвучно, за секунду до того, как поднятая рука Скавра упала вдоль тела, возвещая начало поединка.

Все произошло, как и предвидел Аджакти. Бянь взвилась, со свистом рассекая воздух, захлестнула руку Токе, державшую меч, дернула к земле. Он потерял равновесие и рухнул на одно колено. Боль пронзила раненый бок, отдалась в сжимавшей целурит руке. Эта идея тоже принадлежала Каю — взять меч в левую, слабейшую руку.

Клык замахнулся илдом, заслоняя розовеющее небо. Правая кисть Горца метнулась к бедру врага. Острие ножа нацелилось в ту точку, где под кожей штанов билась жизнь. Левое запястье гладиатора дернуло. Токе повело в сторону. Колено Клыка вонзилось в бок, вминая доспех в рану. Нож дрогнул в руке северянина. Лезвие вспороло мышцы гайена, но слишком низко. На лицо Горца брызнула горячая струя — он едва успел закрыть глаза. Другая струя смочила его доспех изнутри. Рана открылась.

Аджакти проснулся от того, что в голове бил набат. Несколько мгновений он лежал неподвижно с закрытыми глазами, соображая, как тревожный колокольный звон из его сна связан с реальностью бодрствования. В том, что яркие образы, еще не исчезнувшие из памяти, навеял сон, сомнений быть не могло. Он видел себя ребенком. Невзирая на запрет отца, он залез на колокольню. Его брат следовал за ним.

«Какой бред! Не было у меня ни отца, ни брата, да и колокольни в Замке никогда не строили. Но во сне мы взобрались туда, оба. По щербатым ступенькам, которые пахли временем, церковью и подземельем. А наверху были голуби и ветер. И темные зевы двух колоколов. И плетеные тросы, привязанные к языкам и покачивавшиеся на ветру. До них было не достать, ведь длина рассчитана на рост взрослого. А позвонить так хотелось. И тогда брат сказал, что я просто должен посмотреть на один трос, вот так, и потянуть его глазами книзу. А он посмотрит на другой. Сначала у нас не получалось. Но это потому, что мы тянули одновременно. А потом над лесом пошел звон — такой же, как от наших задниц, когда отец приложил к ним руку. Это еще раз доказывает, что мне привиделся дурацкий сон. Но какого тролля продолжается этот тарарам?!»

Кай распахнул веки и тут же зажмурился от слабого света, резанувшего воспаленные глаза. Он лежал, скорчившись, на полу перед остывшим очагом в общей зале. Сначала гладиатор не мог припомнить, как и почему оказался здесь. Но тут надоедливый трезвон наконец утих. Взгляд Аджакти упал на ладонь, пульсировавшую тупой болью. Вид обожженной, измазанной золой кожи внезапно поставил все на свои места. Тревожный набат был сигналом гонга на построение.

«Рассвет! А я все еще здесь, в казармах Танцующей школы, вместо того чтобы быть на пути к дому Фламмы! Ожог — доказательство того, что ночной разговор с фаворитом мне не привиделся, как дурацкая колокольня!» Аджакти вскочил на ноги. «Я слышал, Фламма живет недалеко от школы. Может, если я сейчас же найду Скавра и буду бежать всю дорогу, то еще успею…» Тут взгляд его упал на окно. За ним виднелся заполненный гладиаторами плац. Это было не обычное построение. И люди ожидали не утренней тренировки. Скоро впервые за историю школы на ее землю ступят ноги гайенов. Скоро на этом смерзшемся в цемент песке решится, жить Токе или умереть.

«Ты свободен делать выбор» — прозвучали в ушах его собственные слова, повторенные голосом Фламмы. Скрипнув зубами, Кай опустился на каменный пол. Задремавшая было боль в спине проснулась, зазмеилась по шраму, вонзая ядовитые клыки в беззащитную плоть, шипя толчками крови в барабанные перепонки: «С-спеш-ши! С-спеш-ши!» Аджакти вдавил затылок в каминную кладку, сжал кулаки так, что ногти вонзились в обожженную ладонь, срывая струпья. Он предпочел бы, чтобы его голову снова взорвал изнутри набат.

Вечность спустя воздух содрогнулся в звуке, наводящем ужас на караванщиков и рабов. В Танцующей школе выл рог гайенов. Выбор был сделан.

Протолкаться через ряды братьев оказалось несложно — гладиаторов так захватил поединок, что они не обращали внимания на тычки локтями и отдавленные ноги. Картина, открывшаяся взору Аджакти, заставила его снова сжать кулаки, игнорируя проступившую между пальцев кровь. Что-то явно пошло не по плану. Целурит Токе валялся на плацу, из рукояти торчал только жалкий обломок. Нож воткнулся в песок, и Горец пытался дотянуться до него, извиваясь на потемневшей от крови земле. Клык, очевидно тоже раненый, стоял над противником с обнаженным мечом, но не спешил пустить его в ход. Как только дрожащие от напряжения пальцы Горца коснулись рукояти ножа, ловкий удар бянь отшвырнул оружие на пару метров. Над плацем разнесся издевательский хохот гайенов. Губы Клыка тоже скривила ухмылка. Сбывались самые страшные опасения Кая — вордлорд собирался унизить Токе на глазах у всех и увести с собой в качестве трофея, чтобы потом подвергнуть всем мучениям, какие была способна изобрести его извращенная фантазия.

«Но что я могу сделать? Что? — Мысль Кая металась в поисках выхода. — Я наплевал на дочь амира, на Фламму, на гнев самого Мастера. И вот я стою здесь, глядя, как умирает друг. Такой же беспомощный, как и все остальные… Как все остальные…»