Аркан

Стараясь не разбудить спящую, Кай выпутал лохмы из ее хватки и встал с постели, ориентируясь на сочащийся сквозь стеклянную стену слабый утренний свет. Нашарил на полу одежду — благо она так и лежала аккуратной стопкой там, где он оставил ее вчера. Аджакти нажал резное украшение на панели: он помнил, как Анира сделала это вчера. Прозрачная стена послушно отъехала в сторону, впуская внутрь холодный и чистый предрассветный воздух. Кай шагнул через порог, и стекло скользнуло обратно за его спиной. Анира так и не проснулась — он различал в черных покрывалах полукружие бледной, как утренняя луна, ягодицы и нежность бедра, запутавшегося в шелках. Прекрасная неподвижность фарфора, такая же хрупкая.

Мозаичную дорожку, ведущую к бассейну с горячей водой, затопил туман. В саду стояла такая тишина, что единственным звуком, который достигал ушей Аджакти, было шлепанье собственных босых ног по плитам. Бросив одежду наземь, он погрузился в обжигающую воду, тут же согнавшую прочь мурашки, нагло высыпавшие на обнаженной коже. Кай погрузился с головой, вынырнул и, отфыркиваясь, принялся яростно соскребать с себя следы прошедшей ночи. Ему казалось, что любая уличная шавка по запаху распознает, чем он занимался в павильоне, не говоря уже о ребятах в казармах, нюх у которых на такое дело был не хуже собачьего.

Наконец он снова опустился на дно бассейна, где струи ключа били особенно сильно, и подставил тело под их напор. Воспоминания о том, что он вытворял в этом самом водоеме еще несколько часов назад, нахлынули непрошено и заставили парня выскочить на поверхность, как пробка. Его своенравная плоть, казалось, готова была повторить ночной подвиг. Аджакти выбрался из воды и торопливо натянул одежду на мокрое тело. Обшарил карманы, но шнурок, которым он подвязывал волосы, не находился. Возвращаться за потерей в павильон Кай не стал. Небо над верхушками деревьев медленно розовело, напоминая об утренней поверке.

В призрачном свете раннего утра сад выглядел иначе, но гладиатор надеялся, что найдет дорогу к неприметной калитке. Он быстро зашагал по усыпанной опавшими листьями дорожке, постепенно высыхая на ходу. Бледнеющие звезды подмигивали ему через просветы в путанице ветвей над головой. Птицы только начинали просыпаться, и их первые робкие трели подчеркивали глубину окружающего безмолвия.

Внутри у Кая было так же тихо. Он чувствовал странную пустоту в груди и знал, что прошедшая ночь изменила его. Он что-то потерял, что-то приобрел и теперь пытался разобраться в себе. Собственное тело казалось ему новым и незнакомым. Впервые Кай открыл, что оно может быть не только источником боли и страданий, но и наслаждения. Впервые его плоти касались не для того, чтобы истязать или ранить, а чтобы доставлять удовольствие. Это заставило его вспомнить о той давно подавленной потребности в любви и нежности, которая всегда была в нем, но которую никто и никогда не пробовал восполнить. И теперь пустота внутри открылась, как потревоженная старая рана, такая глубокая, что ее невозможно исцелить — ничем, кроме настоящей любви.

Но Аджакти знал, что не способен любить и не заслуживает любви. И потому та малая толика нежности, что так нежданно выпала ему, растревожила душу и наполнила ее печалью. Кай не знал, какие планы были на его счет у Аниры, но наделся, что все закончится этой единственной ночью. Он со стыдом вспоминал, как необузданно, порой даже жестоко обладал принцессой, позволив себе потерять контроль. Но еще большее смущение он испытывал при мысли, что, стоило закрыть глаза, перед ним возникало лицо другой девушки — полуребенка, феи с неровно обкромсанной челкой, незабудковым взором и бледной до прозрачности кожей. Призрак существа, которое он сам погубил. Кай гнал от себя этот образ, желая сгореть в янтарном огне глаз Аниры. Но когда он этой ночью склонялся над ними, снова и снова, в пламени их страсти ему мерещилась небесная лазурь.

В свете раннего утра это воспоминание показалось почти кощунственным. Спасаясь от навязчивых мыслей и имени, которое собственная предательница-кровь нашептывала в уши, Аджакти ускорил шаг. Вскоре он мчался через заросший сад, не разбирая дороги, почти забыв, куда и зачем несут его ноги, пока тяжелая от росы ветвь не хлестнула по лицу, обдав ледяными брызгами. Кай остановился как вкопанный, отфыркиваясь и хватая ртом воздух. «Куда это меня занесло? Ни следа калитки или белой стены. А ведь по времени давно пора быть по другую ее сторону. Вот чепуха какая! Заблудился в трех… апельсинах, или что у них тут растет?»

Небо над головой розовело все уверенней. Ветви деревьев на его фоне перестали быть черными силуэтами, принимали цвет и объем. Определив восток, гладиатор бросился вперед по дорожке, которая вроде бы шла в нужном направлении. Но вскоре она свернула, и Кай понесся напролом, продираясь через какие-то цепкие кустарники и топча почти незаметные в траве клумбы. Вспугнутые птицы сердито верещали ему вслед, потревоженные ветви опрокидывали за шиворот пригоршни росы. Преодолев очередную полосу препятствий в виде какого-то особенно колючего растения, Аджакти вывалился на затопленную туманом круглую поляну всего в десяток шагов шириной. В центре из молочного моря поднимался мраморный пьедестал со статуей. Камень был очень старый, пожелтевший. По углам постамента ползли вверх щупальца мха, но фигуры мужчины и женщины, выполненные так искусно, что казались живыми, зеленый налет не тронул.

Прекрасный юноша, очевидно, раненый или умирающий, полулежал на коленях девушки, похожей на него, как сестра на брата. Ее лицо, в чертах которого застыли нежность и тревога, склонилось над тем, чьи страдания она пыталась облегчить, вливая в безвольный рот влагу из каменной чаши. Присмотревшись, Кай заметил, что с края мраморного сосуда действительно медленно сочились капли воды, падая в полураскрытые губы окаменевшего в муке юноши. Трудно сказать, был ли то один из садовых фонтанов или просто в углублении скопилась роса. В этот момент лучи восходящего солнца коснулись бледных щек девушки. Эта ласка заставила древний мрамор порозоветь, придав ему теплоту живой кожи. Капля, повисшая на кромке каменной чаши, блеснула, пронзенная солнцем, и налилась сочным алым цветом, будто то была не вода, а вино или… Аджакти вспомнил Хранителей Круга и динос, который удостоился наполнить Красный Бык — посмертно. Сосуд, что заботливо подносила к губам страдальца мраморная девушка, был близнецом ритуальной чаши Хранителей.

У Кая мороз пробежал по коже. Каждый крохотный волосок на теле обрел самостоятельную жизнь, встав дыбом. Он развернулся спиной к статуе и побежал. «Странное место! Впрочем, как и весь этот сад. Хорошо, что я вижу его в последний раз, — гладиатор ускорил бег, различив меж ветвей белый камень стены. — К вечеру Луноподобная наверняка затащит в постель нового раба или вельможу, а про гладиатора-урода и не вспомнит. Придумала тоже, Снежный король!» — фыркнув, Аджакти тряхнул всклокоченной головой и рванул уже знакомую калитку на себя. Она оказалась заперта.

«Тролль задери чернокожую и ее ненасытную госпожу!» — выругался про себя гладиатор и полез через стену. Видимо, телохранительница принцессы была озабочена только тем, как доставить желаемое к стопам Луноподобной. Что случится с хозяйской игрушкой поутру, никого не беспокоило. К счастью, квартал Шаков еще спал глубоким сном. Аджакти, бесшумно спрыгнувшего на брусчатку улицы, никто не заметил. Он быстро затерялся в каменном лабиринте города, такой же легкий и неуловимый, как туман, еще мелькавший полой белого плаща в теневых закоулках.

Поднявшиеся рано этим утром обыватели квартала, прилегающего к Журавлиному переулку, могли наблюдать любопытную картину. Молодой парень, одетый подобно воину, но без оружия, мчался по узким улочкам так, будто за ним гналась целая команда пустынных демонов во главе с Ледяным великаном. Длинные белоснежные волосы развевались по ветру, ноги перескакивали через вылезающих на свои посты у местной булочной нищих, дикие черные глаза заставляли попрошаек осенять себя спасительным знаком Иш-чель. Нарушитель спокойствия свернул, не снижая скорости, за угол и тут налетел на пекарево подмастерье, спешившего доставить заказчику тележку свежего хлеба. С перепугу бедняга выронил оглобли, одна из корзин опрокинулась, и круглые румяные булочки раскатились по мостовой — к вящей радости нищих, тут же разодравшихся за добычу.