Страница 18 из 72
И вот на этот чудесный дом пала беда.
Быть может, это была злая судьба, быть может — гнев богов. Щедрые к людям, братья часто бывали невнимательны в служении асам и ванам. Конечно, они совершали все, что положено делать конунгам в праздник. Кроме того, Хельги, дабы снискать удачу, иногда приносил в жертву что-нибудь вроде петуха, но все-таки больше верил в свои собственные силы. Хроар же, когда ему случалось отвлечься от дел королевства и рода, больше думал о заморских знаниях, чем о том, как отблагодарить богов и предков.
Как бы то ни было, на «Оленя» пошла охота.
Жил некогда конунг по имени Хермод, один из худших в роду Скьёльдунгов, который был изгнан за свою алчность и жестокость. Поселившись на болотах, он сошелся с троллихой и прижил с нею детей. Среди прочих от этого союза произошло чудище по имени Грендель, которое повадилось по ночам забираться в королевские палаты, утаскивать оттуда людей и пожирать их.
В Англии говорят, что это продолжалось двенадцать лет подряд. Но датчане полагают это неверным. Неужто такой витязь, как Хельги, не избавил бы своею брата от этой напасти? Можно предположить, что старший брат построив «Оленя» вскоре после того, как он сделал добро Эгтйофу, а младший — причинил зло Олоф. После этого Хроар прожил в этих палатах девять лет, и все это время братья трудились плечом к плечу. И их труды не пропали даром: датчанам жилось тогда так счастливо, как еще ни разу со времен Фроди Миротворца. Именно в это время неутомимый Хельги отправился в долгое плаванье к неведомым берегам. Он совершал походы то на запад в Англию, то на север — в Норвегию и Биармию, то на юго-восток по рекам Руси; там грабил, здесь торговал, и свежий ветер надувал ею паруса под все новыми небесами. Пролетело три года, прежде чем он привел свои корабли к родным берегам.
Скорей всего как раз в то время, когда приполз Грендель, Хельги не было в Дании. И вот палаты Хроара запустели на три года, а на челе их хозяина залегла забота.
Хроар ждал возвращения Хельги, понимая, что некому больше совладать с чудищем. Да ведь кто знает, может, давно уже белеют кости Хельги где-нибудь на чужбине, а потому Хроар принял помощь от сына Эгтйофа ярла, чей род он когда-то выручил из беды. Тот прислал ему из Гаутланда своего родича Бйовульфа, которого вы у себя в Англии называете Беовульф.
Всем ведомо сказание о том, как Бйовульф поймал Гренделя и оторвал ему лапу, как мать Гренделя пришла мстить за сына, как Бйовульф преследовал ее под водой, настиг и убил, чем и заслужил славу, которой не прейти до конца времен. Можно только добавить, что он отплыл к себе на родину незадолго до возвращения Хельги, который застал Данию полной славой заморского героя, так что о его собственных деяниях некому было и слушать.
Хельги достало мужества, чтобы не завидовать заслуженной славе Бйовульфа, но он с невольной грустью вспомнил о тех годах, когда тоже был молод. Между тем Хельги вовсе не был стариком — немногим более тридцати зим побелило мир с тех пор, как он впервые вступил в него — но в его глазах уже не было прежнего задора. Что с того, что люди теперь скажут о нем, дескать, Хельги сыну Хальфдана случилось в своих странствиях заплывать дальше, чем другим, если он еще мальчиком сумел свергнуть могучего конунга и юношей — отомстить славной королеве.
И, быть может, вспомнив молодость, Хельги решил следующим летом отправиться к берегам Альса. Он говорил, что хочет поразведать, что к чему в саксонских владеньях. Не может же, дескать, он наводить порядок в Северной Ютландии, не зная, как обстоят дела в Южной. Все это, без сомнения, было правдой. Однако уж не вспомнил ли Хельги, как он восторжествовал над королевой, и, кто знает, может ему примерещились ее карие волосы и стиснутые кулаки?
Он ничего не знал о существовании Ирсы. Да и никто не знал о ней, кроме ее матери-королевы Олоф, повитухи да двух старых служанок, которые давно померли. Хуторяне, которым ее отдали на воспитание, уже успели позабыть, что это не их родная дочь.
Их хутор стоял на севере Альса, у берега Абенра-фьорда. К югу простиралась вересковая пустошь, по которой там и тут были разбросаны купы невысоких, узловатых дубов и вечнозеленые моховиша, поросшие ивой, а дальше вставала непроходимая, если не считать нескольких тропок, чаща. К северу, за широкой полосой желтых дюн, поблескивало море: поглядишь налево — вдалеке виден материк, поглядишь направо — только волны, тучи да чайки. Не часто доводилось жителям этих краев видеть солнце — то дождь, то снег, то туман, то бесконечная зимняя ночь. Это была скудная, продутая всеми ветрами земля, на которой вдалеке друг от друга стояло несколько хуторов, ведь, чтобы прокормиться, каждой семье приходилось обрабатывать немало акров тощей земли, а что до разбойников, то здесь их вряд ли что-нибудь могло соблазнить.
Вот в этих местах и росла Ирса — дочь конунга Хельги и королевы Олоф.
Она знала о том, что она — приемыш. Об этом, собственно, можно было и не говорить, так мало в ней было сходства с ее приемными родителями и их собственными детьми. Однако в этом не было ничего необычного: отец мог утонуть, мать — помереть от чахотки, но сирота не оставалась без крова, ведь это была пара рабочих рук, никогда не лишних в хозяйстве. Ирса не много думала о своих родителях, о которых только и знала, что мать умерла рабыней, а об отце вообще никто ничего не слышал. Не думала она и о том, что за жребий ей выпал — счастливый или несчастливый. Когда потом она вспоминала эти годы, они всегда казались ей лучше, чем были, верно, на самом деле.
Между тем Ирсе с детства пришлось узнать, что такое тяжелый труд, что такое топор и тряпка, котел и коромысло, метелка и прялка — узнать все, что постепенно делает из девочки настоящую хуторянку. Но крестьянская жизнь состояла не только из ломоты в спине и сбитых в кровь ладоней, случалось Ирсе баюкать детей, собирать вместе с подружками-хохотушками орехи и ягоды, петь и мечтать, гоня хворостиной гусей на лужок.
Одежда крестьянских детей была сущие лохмотья из домотканого холста, грубого и серого; летом они ходили босиком, зимой, в лучшем случае — в деревянных башмаках и все же росли здоровыми, крепкими и не обращали внимания на погоду. Пища была грубой, да и той не всегда вдоволь. Круглый год они питались овсяной кашей, ржаным хлебом, луком да овечьим сыром, и в зависимости от времени года к этому удавалось добавить то свежую рыбу, то устриц, то бакланьи яйца, то грибы и ягоды. Вся семья жила в одной темной комнате, где кроме людей был еще загон для коз, гусей и свиней. Так и росла Ирса вместе с еще дюжиной детей своих приемных родителей в этой лачуге, которую скотина согревала своим дыханием (и отравляла своим запахом); и если она слышала, как отец с матерью возятся в углу, то не сомневалась — в будущем году снова жди прибавления в семье.
Ирса с детства знала, что такое страх. Случалось, когда отец с соседями уходил рыбачить в море, с севера налетала буря. Не вернись он домой или вернись одним из тех раздутых, объеденных угрями утопленников, которых море то и дело выносило на берег — это означало бы не только горе, но и голодную смерть или, в лучшем случае, долговое рабство, ведь помощи было ждать неоткуда. Великанша Ран злобно скалилась на дне морском; в омутах притаились водяницы; Баба Болотница варила туманы; домовой по ночам качался на коньке крыши, шуршал в соломенной кровле, словом, сделаешь что-нибудь не так — накличешь на себя беду. Подошли к берегу чужие корабли или к дому — чужие люди — беги, прячься в лес, ведь и у самой бедной девчонки есть то, на что могут позариться разбойники!
Но Ирса узнала также, что такое дружба и веселье, и не только дома, но и в соседском кругу. Конечно, соседи могли злословить и ссориться друг с другом по пустякам, а все-таки им приходилось вместе противостоять враждебному миру; и, кроме того, ведь было же для всех четыре общих праздника в году: Весеннее Благословение, Середина Лета, Жатва и Йоль — дни благоговения и радости.