Корабль мертвых

– Я ее потерял.

– А паспорт?

– У меня его нет.

– Удостоверение личности?

– Никогда не имел ничего такого.

– Чего же вы хотите от меня?

– Как это чего? Вы мой консул, вы должны мне помочь.

Он улыбнулся. Он покрутил в пальцах карандаш и опять улыбнулся:

– Я ваш консул? Предположим. А чем вы докажете, что я ваш консул?

– Да тем, что я американец, а вы представляете здесь Америку.

Я сказал правду, но он уверенно возразил:

– Я действительно представляю здесь Америку. Это так. Но мне неизвестно, американец ли вы? Где ваши документы?

– Я же говорю, потерял.

– Потеряли? – удивился он. – Как можно потерять документы, особенно в чужой стране? Как вы теперь докажете, что действительно работали на «Тускалузе»? Или все-таки докажете?

– Пожалуй, что нет, – смирился я.

– Вот видите. И даже если бы доказали, что действительно работали на «Тускалузе», это не говорило бы о том, что вы американец. Как вы вообще попали в Роттердам? Из Антверпена? Что вы такое говорите? Как это вы могли сюда попасть по суше?

– Два фараона…

– О, не надо этих сказок, я их слышал много раз. Где это вы видели полицейского, который тайком выгоняет бродяг из своей страны в соседнюю? И совсем без документов. Тут что-то не то. Вы не находите?

Все это он говорил с улыбкой, потому что американский консул все должен делать с улыбкой, даже если объявляет смертный приговор. Это его республиканский долг. Но еще больше меня возмущал карандаш, которым он играл в течение всего нашего разговора. Он постукивал им по столу, почесывал голову, отбивал противный ритм «MyOldKentuckyHome». Я готов был запустить в консула чернильницей. Но вместо этого смиренно заметил:

– Вы могли бы подсказать мне корабль, который идет в Америку…

– Вам? Подсказать корабль? Человеку без документов? Даже не думайте о таком.

– Или выписать справку…

– Ни слова больше! Так любой проходимец может явиться ко мне и потребовать какую-нибудь справку.

– Разве американцы не теряют документы?

– Конечно, теряют, – улыбнулся консул. – Но у них есть деньги.

– О, деньги! Тогда я понимаю…

– Ничего вы не понимаете, – терпеливо заметил консул. – Когда я говорю, что у них есть деньги, я имею в виду то, что они ни у кого не вызывают подозрений. Это люди, у которых есть дом, которые могут назвать точный адрес.

– Неужели я первый, у кого нет ни дома, ни адреса?

– Это меня не касается. Вы потеряли документы. Попробуйте найти новые. Но не у меня.

И вдруг спросил:

– Вы обедали?

– Без денег меня никто не покормит, а милостыню я еще не просил.

– Подождите минуту.

Он вышел в другую комнату, потом вернулся.

– Вот вам талоны в Дом моряка. Жизнь на полном пансионе, – улыбнулся он. – Конечно, три дня – это немного. Если ничего не изменится, зайдите ко мне еще раз. Хотя вдруг вы уже завтра найдете какое-нибудь судно. Не все капитаны разборчивы, а вы явно опытный человек, – критически глянул он на меня. – Я не имею права давать вам советы, я всего лишь слуга своего народа. Но желаю успеха.

По-своему этот человек был прав. Он не хищный зверь, не животное. Это только кажется, что он такой. Хищный зверь – это государство, которому он служит. Государство, которое отнимает у матерей их сынов, чтобы отдать грозным идолам.

Все, что он говорил, он говорил заученно. Его специально учили тому, чтобы речь его лилась как вода. Слово за словом. На все мои просьбы он находил ответ, против которого нечего было возразить. Только спросив, обедал ли я, он вдруг превратился в человека и перестал быть слугой хищного зверя. Голод вызывает человеческую реакцию. Но потерянные документы – никогда. Это исключено. Это сразу превращает слугу государства в грозного зверя. Ему ведь не нужны люди, они требуют много хлопот. Придуманные фигуры легче расставлять по полочкам, одевать в униформу. Yes, Sir.

6

Три дня не всегда три дня.

Бывают очень долгие дни, а бывают короткие.

Я бы не поверил, что три дня, когда есть что пить, чем заедать, могут пролететь так стремительно. Только я сел за стол перекусить, как они пролетели. Но если бы даже они пролетели еще быстрей, к консулу я все равно бы не пошел. Навсегда наслушался заученных ответов. Направить меня на корабль он все равно не может, какой же смысл слушать его бесконечные словоизлияния? Возможно, он подарил бы мне еще несколько талонов, но с такими гримасами, что глоток бесплатного супа застрял бы у меня в горле. Следующие три дня показались бы мне еще более короткими. Но главное, я не хотел терять добрые воспоминания о человеке, который вдруг ни с того, ни с сего спросил, хочу ли я есть.

Но Боже мой, как я голодал! Хуже чем волк. И как устал от ночевок в подъездах и подворотнях, где меня постоянно пытались поймать полицейские. Всегда начеку, всегда в напряжении. Попасть в лапы фараонов – значит угодить на исправительные работы. А в порту как назло не было ни одного корабля, нуждавшегося в палубном рабочем. Зато была масса моряков-голландцев, тоже нуждающихся в работе, но при этом имеющих безупречные документы. Есть у вас паспорт? Нет? Жаль, придется вам отказать.

Против кого направлены все эти паспорта и въездные визы? Да понятно, что против таких, как я. Против людей, нуждающихся в работе. А против кого направлены все эти эмиграционные ограничения? Тоже против таких, как я. А кто сочиняет законы, попирающие свободу? Да те же улыбающиеся звери Закона. Yes, Sir. He было и одной минуты, когда бы я не думал об еде. Когда еды нет, о ней думаешь постоянно. Как-то краем уха я уловил, как дама, остановившаяся у витрины, сказала своему спутнику:

– Ой, ты только посмотри, Фиби! Эти голландские сумочки просто прелесть!

Фиби пробормотал что-то неразборчивое. Возможно, просто не любил слушать глупости, но дама не отставала:

– Нет, посмотри, Фиби! Это прямо чудо какое-то. Настоящая старинная ручная работа.

– Ну да, – сказал Фиби. – Производства одна тысяча девятьсот двадцать шестого года.

Американская речь прозвучали для меня небесной музыкой. Я не стал медлить. Да и как можно медлить, если видишь в уличной пыли золотую монетку? Мне показалось, что Фиби больше слушал меня, чем свою жену или подружку, well,Sir, по крайней мере, моя история его позабавила. Смеялся он так, что прохожие останавливались. Если бы он даже не говорил со своей подружкой по-английски, я бы по одному смеху догадался, что он американец.

– Грандиозная история! – хохотал он. – Просто невероятная!

Подумать только, я думал довести его до слез, разжалобить, выпросить монетку, а он хохотал до слез, потому что случившееся со мной увидел с какой-то другой, невидимой мне стороны.

– Нет, ты только послушай, Флора, – обернулся он к своей спутнице. – Нет, ты только послушай эту птичку, выпавшую из родного гнезда!

– Ох, – обрадовалась Флора, всплеснув красивыми ручками. – Вы, правда, из Нового Орлеана? Восхитительно! У меня там живет тетушка. Фиби, ты помнишь? Я тебе рассказывала про свою тетушку Китти из Нового Орлеана? Это она так смешно говорит: «Когда мой дедушка жил еще в Южной Каролине…»

Но Фиби хохотал.

Он не слушал подружку.

Он предоставил ей возможность тараторить свое, а сам вытащил из кармана однодолларовую купюру.

– Это вам не просто за историю, – никак не мог он отсмеяться. – Это вам за то, как вы ее рассказали. Уметь так живо рассказать придуманную историю – это талант, малыш! Вы артист. Настоящий артист. Жалко, что вы так бессмысленно мотаетесь по свету, могли бы разъезжать по стране с устными рассказами. Могли бы сколотить состояние на таких рассказах. Нет, правда, Флора, он настоящий артист!

Его подружка… Или жена… Впрочем, какое мне до этого дело… Паспорта у них были, а это главное… Флора с удовольствием поддержала этого Фиби, потому что у нее явно были на него виды:

– Конечно, настоящий артист! Он так чудесно рассказывает! Ох, Фиби, пригласи его к нам на прием! Мы бы утерли нос этим выскочкам Пеннингтонам.