Корабль мертвых

И мой сообщник кочегар, пролетарий, так же низко упавший, как и я, подгонял меня знакомыми словами: «Угольщик, скотина, шевелись!» И я, галерный раб, чувствовал что-то вроде гордости, как тот идиот, которому кайзер лично вешает медаль на грудь.

Кочегар загрузил три топки, потом открыл еще три. Над каждой был написан мелом свой номер. Загрузив топки, кочегар взялся за третью. Длинным железным ломом он начал сшибать запекшийся раскаленный шлак. Это было нелегким делом, и из открытой дверцы с ревом вырывался отчаянный жар. Кочегар и я были только в штанах, ничего другого. На ногах у него обмотки, я оставался в башмаках. Воздух настолько раскалился, что дышать стало совсем нечем. Время от времени кочегар с ругательствами подпрыгивал, стряхивая с ног раскаленные куски угля. Жар стал совсем невыносимым, но я успевал заливать раскаленную массу, вывернутую из печей, взрывы пара заставляли нас отскакивать в сторону. Эта работа продолжалась вечность, и нельзя было остановиться даже на секунду, потому что мы, как я уже говорил, сразу потеряли бы давление пара. Все тут, на «Йорике», служило для утяжеления жизни и труда экипажа. В котельной было тесно. Пространство ее было меньше пространства топок. Когда кочегар работал ломом в топках, это требовало от него почти акробатического умения. Он спотыкался на кучах угля, он разбивал косточки на пальцах о железные стены, случалось, падал на раскаленный шлак. Особенно при качке корабля, когда невозможно было понять, в каком положении ты окажешься через секунду. Корабль мертвых, yes, Sir! Есть корабли мертвых, которые эффективно производят трупы в себе самих, и есть такие, которые производят трупы вовне, но «Йорика» создавала их и в себе и снаружи, такой это был корабль.

Другой кочегар тем временем обмылся той же горячей водой, и черными остались только круги вокруг глаз, сразу сделавшие его похожим на скелет. Натянув штаны и изодранную грязную рубаху, он полез вверх по горячей лестнице. Я успел даже увидеть номер змеи, исполненный им перед бьющей из трубы струей пара. Подготовив мне несколько куч угля, Станислав вытер лоб грязной рукой:

– Всё! Я кручусь тут почти пятнадцать часов. В пятой топке надо выгрести шлак. Хорошо, что ты попал на «Йорику». Один я дальше не выдержу. Хорошо, что нас теперь двое. Только у каждого не по две вахты, как ты думаешь, а по три, и еще час на то, чтобы поднять шлак наверх. Доходит? А утром еще следует спустить шлак с палубы в море, потому что ни в одном порту нам не позволят такое сделать. А это еще четыре часа работы.

– Но ведь за это должны платить сверхурочные! Двойная вахта, уборка шлака с палубы!

– Ну да, – согласился Станислав. – Только никто не платит.

– Разве это не указано в договоре по найму?

– Если и указано, не имеет значения.

– А что имеет значение?

– Только то, что ты действительно получаешь. То, что на бумаге, остается только на бумаге. Никто не даст тебе столько денег, чтобы хватило на чистую одежду. В чистых башмаках и в чистой рубахе ты можешь сбежать в первом же порту. Поэтому тебе дадут денег только на виски. В своем рванье ты везде будешь выглядеть как дезертир. Тебя и поймают как дезертира и вернут снова на «Йорику». А если так случится, то впредь тебе и на виски придется вымаливать на коленях. А виски понадобится, хоть ты и мертвец. Надо же и мертвецу иногда боль снимать. Так что привыкай. Легкой ночи! У меня нет больше сил, Пипип.

– Святая Богородица, сволочной Гавриил, мохнатые рога, мерзкие рожи!

Огонь выплеснулся из топки, будто действительно адская печь изрыгнула его. Ничего святого здесь давно не было, все святое вызывало только поток грязной брани у кочегара. Ничего не понимая, я спросил:

– Что случилось?

И он ответил, готовый всех поубивать:

– Сучьи хвосты, мразь, курвы! Шесть решеток выпали в топках!

31

Уходя, Станислав сказал, что выпавшая решетка стоит крови.

Но он имел в виду только одну, а здесь одновременно выпало шесть.

Поставить шесть раскаленных решеток стоит не просто крови, это еще и разбитые пальцы, облезающая от ожогов кожа, сочащиеся липким потом мышцы. Пока мы возились в кромешном аду, как черви, пар все падал и падал. Одна мысль о том, что его придется поднимать именно нам, приводила нас в неистовство. В ту ночь я стал другим. Совсем другим. Я поднялся над богами. Я был свободен и мог проклинать всех богов, как хочу, делать все, что мне нравится. Никакой человеческий закон, никакая божья заповедь уже не влияли на мои слова и поступки, потому что я никак и никем не мог быть наказан. Ад это рай. Никто не способен придумать муки, которые испугали бы меня. Как бы ни выглядел ад, он все равно избавление. Хотя бы от тех мук, каких стоят решетки, выпавшие в зольник.

Никогда шкипер и оба старших офицера не спускались в котельную. Никто не хотел добровольно спускаться в преисподнюю. Они только заглядывали сверху в шахту, если проходили мимо нее. Даже инженеры осмеливались спускаться вниз только во время стоянок в бухте, когда чумазая банда чистила, мыла, стирала или занималась другой совершенно обыкновенной работой. Но и тогда инженеры относились к чумазой банде с осторожностью, как настоящие дипломаты. Потому что эти чумазые негодяи всегда могли запустить в них тяжелым молотком. Что для нас карцер или тюрьма? Полные пустяки по сравнению с раскаленным адом.

Из машинного зала в котельное отделение вел узкий проход, устроенный между котлом и стеной правого борта. Водонепроницаемая дверца, как тяжелые железные ворота, перекрывала его, но, конечно, на «Йорике» не было ничего водонепроницаемого. Идя из машинного, минуешь люк, сходишь по лестнице и попадаешь в этот лаз шириной от силы в три фута и настолько низкий, что нужно сильно наклониться, чтобы не разбить голову о железную острую балку. Конечно, там всегда темно. Но мы, угольщики, знали этот проход на память. Из бункеров при машинном зале нам приходилось через этот ход таскать тонны угля. Если пар падал ниже ста тридцати градусов, инженерам следовало что-то делать. Это была их работа, они за нее отвечали. Первый инженер, как и шкипер, тоже никогда не спускался в котельную. Вывихнутая лопатка научила его во время плавания не досаждать кочегарам. Только время от времени он наклонялся над шахтой, чтобы крикнуть: «Пар падает!» В ответ из шахты несся звериный рык: «Сами знаем, сучья нога! Давай спускайся к нам, поможешь!» И вверх летели куски угля, к сожалению, никогда не достигавшие цели.

Второй инженер был моложе, может, ему было за тридцать. Он был карьерист, ему хотелось стать первым. Он считал, что шкипер оценит его усердие, особенно на стоянках, когда управление практически переходило к нему. Он был плохой ученик и мало чему научился в свои годы. Есть инженеры, которых чумазая банда боготворит. Я знал одного такого. Каждый день он заходил на камбуз и кричал: «Кок, чем сегодня кормишь кочегаров и подносчиков угля? Дай попробовать. Ну и дерьмо, вали его за борт. Корабль ведут кочегары и угольщики, запомни!» А встретив на палубе кочегара, говорил ему: «Достаточно получаешь мяса? Хватает молока? Вечером тебе выдали добавку – яйца и сало? Носят тебе к котлам холодный чай, как я указывал?» Замечательно, что кочегары и носильщики вели себя на том корабле так, что хоть посылай их на бал.

Мы никак не могли установить решетки на место, а давление пара падало. Вот тогда к нам и рискнул спуститься второй инженер:

– Что там у вас с паром? Корыто сейчас остановится.

Кочегар в этот момент держал в руках раскаленный докрасна лом и пытался зацепить им такую же раскаленную решетку. Со страшным ревом, с налившимися кровью глазами, с пеной на синих губах он замахнулся ломом. Но инженер пискнул и, как стрела, метнулся в проход, забыв о низком потолке. Конечно, он ударился головой об острое железо. В этот же момент лом ударил в то место, где инженер только что стоял. Удар был такой мощный, что изоляционная плитка, которой облицован котел, отвалилась, а лом согнулся. Но кочегар не оставил преследования. Он безжалостно убил бы инженера, если бы тот, обливаясь кровью, не успел выскочить в машинный зал.