Месть из прошлого

– Устроит, – буркнула я.

Когда же этот невоспитанный тип уберется из моего дома и оставит меня в покое? «Я не приглашаю тебя на романтический ужин» – очень милое заявление! Как раз такое, которое приведет в отличное настроение любую женщину от восемнадцати до восьмидесяти лет!

Перед тем как исчезнуть, Мур дал мне свои координаты: домашний, рабочий, сотовый и даже телефон мамы.

– Если что – звони в любое время суток, – произнес он уже в дверях, протягивая выпендрежную визитку. – Будь осторожна. И ни с кем не болтай.

Заперев дверь за наконец-то отбывшим восвояси Муром, я опять пошла в гостиную, уселась на диван перед портретом молоденькой Марины Мнишек и погрузилась в невеселые думы.

4. Марина Мнишек

Я, конечно, рассказала Муру историю своего пребывания в Лос-Анджелесе вкратце. О многом умолчав…

Прожив с Елизаветой Ксаверьевной под одной крышей почти три года в роли помощницы-сиделки, я помогала ей, чем могла.

По просьбе родственников эксгумацию тела старушки не проводили, и это понятно. Ни у кого не вызвала удивление смерть дамы на девяносто седьмом году жизни. Вызванный утром врач неотложки безапелляционно заявил, что дама умерла во сне от остановки сердца.

В вопросах медицины я полный профан, но даже мне показалось очень странным, что смерть настигла Елизавету Ксаверьевну так неожиданно. Конечно, она находилась в весьма почтенном возрасте, однако лечащий доктор никаких тревожных предупреждений в последний вечерний визит не сделал. Наоборот, он заметил, что пожилая дама чувствует себя совсем неплохо и также удивился ее кончине.

Я прекрасно помнила наш последний вечер с Елизаветой Ксаверьевной. После ухода эскулапа я дала ей все необходимые лекарства, и мы душевно проболтали до поздней ночи.

Старую даму часто посещала бессоница, но в ту свою последнюю ночь она отказалась от снотворного и рассказала удивительную историю, после которой я впервые задумалась о многих исторических событиях и взглянула на портрет Марины Мнишек, столь любимый Елизаветой Ксаверьевной, совсем другими глазами…

За окном ярко светило солнце, а в комнате было прохладно и тихо. Я залезла на диван с ногами, накрылась пледом и задумчиво уставилась на портрет. Девушка на нем так же задумчиво взирала на меня из глубины прошедших четырех столетий.

Польская пани Марианна Юрьевна Мнишек. Русская царица Марина. Жена известного авантюриста Гришки Отрепьева или Лжедмитрия I. После его гибели – то ли сожительница, то ли жена Лжедмитрия II, Тушинского вора, как прозвали того в народе. Потеряв обоих Лжедмитриев, взяла в любовники и защитники атамана Заруцкого, который тоже сложил буйну голову за призрачное право называться московским царем. А может, только за то, что влюбился без памяти в прелестную полячку?

Елизавета Ксаверьевна держала портрет Марины у себя в спальне и не разрешала никому перевешивать его в другую комнату. Она часто и подолгу внимательно, печально разглядывала портрет, словно пытаясь отгадать какую-то загадку, тяжело вздыхала и даже плакала.

Я вылезла из-под теплого пледа и подошла поближе к Марине. Высокомерный взгляд, длинные стрельчатые брови, миндалевидные глаза, надменно изогнутые неулыбчивые губы… В целом, девушка выглядела очень симпатичной, даже длинноватый нос не портил ее, но уж очень заносчивой.

Марина была изображена на фоне сумрачного Успенского собора Кремля, в западном платье и венце. Ее наряд странно напоминал одеяние французской королевы Екатерины Медичи. Высокий гофрированный воротник скрывал шею до самого подбородка, а на гладко причесанной темной гордой головке – расходящийся звездными лучами вверх – алмазный венец.

Хотя ничего удивительного. В те времена Польша являлась одной из провинций Франции и, кажется, средний сын Екатерины Медичи был выбран королем польским, но не процарствовал там и месяц.

Он сбежал в благословенную любимую Францию из варварской Польши, один, без свиты, верхом на коне, темной ночью, перелезши незаметно через дворцовые стены. «Лучше – последний крестьянин в королевстве Французском, чем король в Речи Посполитой», – объявил наследник своей изумленной мамаше по приезду.

– О чем так глубоко задумалась, детка? – услышала я голос Елизаветы Ксаверьевны.

Воспоминания перенесли меня в прошлое.

– В школе на уроках истории нам говорили, – задумчиво сказала я тогда, – что честолюбивая Марина Мнишек была готова на все ради царского венца и поэтому согласилась на венчание с беглым монахом Гришкой Отрепьевым, который уверял всех, что он-де младший сын Ивана Грозного – царевич Дмитрий. Дескать, когда Дмитрию было семь, или около того, лет, царь Борис Годунов приказал его убить. Но подосланные царем убийцы зарезали совсем другого ребенка, а царевича спасли слуги.

Долгие годы Дмитрий прятался под чужой фамилией – Отрепьев, – а потом объявился в Польше и сделал предложение богатому поляку – пану Мнишеку. «Мне нужна военная и денежная поддержка, чтобы отвоевать московский трон, – будто бы потребовал он, – а за помощь возьму в жены твою дочь Марину и сделаю ее московской царицей».

Пан Мнишек поверил бродяге и дал согласие на брак. Марина тоже радостно согласилась в надежде стать царицей Московии.

– В шестнадцатом веке – так же задумчиво продолжала я. – девочек благородных кровей готовили для аристократов из той же «стаи». Ее семья в Польше занимала не последнее место в списке особо приближенных к польскому королю фамилий! Аристократы соблюдали чистоту крови потомков.

А здесь что же получается? Замуж за беглого монаха без имени-племени? С благословения родовитого отца? Глядя на ее портрет в учебнике истории, мне не верилось, что девушка с таким выражением лица будет скакать из постели в постель каких-то авантюристов – бедных, неродовитых – ради призрачной надежды стать когда-нибудь московской царицей.

– Да не было никаких авантюристов, Лизочка, – печально отозвалась старая дама. – Был один законный наследник русского престола, царевич Дмитрий I, за которого пани Марианна Мнишек и вышла замуж и стала после коронации царицей Мариной. От мужа она родила единственного сына – царевича Ивана Дмитриевича. Не было никакого Лжедмитрия II… Как и не было никакого убийства царевича Дмитрия, когда тот был ребенком.

Я в изумлении уставилась на пожилую даму.

– Но зачем же тогда историки говорят нам о другом?

– Историки, – злобно фыркнула Елизавета Ксаверьевна несколько раз подряд из темноты комнаты. – Один написал, другой подхватил, третий опять все наврал. А что писали историки-большевики о кровавом перевороте 1917 года? Революция трудящихся! Свобода! Низложение узурпаторов! А был-то просто-напросто насильственный бандитский переворот шайкой пьяниц, шизофреников и наркоманов…

Знаешь, детка, что такое революция? Я расскажу тебе, я видела ее собственными глазами. Это хаос и забвение своих корней. Пустота. Что свирепая орда хана Батыя по сравнению с теми, кто пришел к власти 1917 году?! Так называемые освободители рабочих от имперского гнета, не зная русского языка и культуры, громили православные святые церкви да убивали русских людей. Вот и вся история!

– История, – гневно продолжала старая дама и пренебрежительно взмахнула маленькой сухой ручкой, – может быть продажной девкой. Кто в силе и при деньгах да власти, под того она и прогнется!

Щеки Елизаветы Ксаверьевны разгорелись жарким румянцем, в голосе слышалась нескрываемая ненависть. Я даже немного испугалась такой неистовой реакции на мои слова.

– Марина была законной женой русского царя Дмитрия Ивановича, – продолжала так же страстно старушка, – и венчанной царицей. Это уж потом, начиная с правления государя Михаила Романова в 1613 году, ее историю стали переписывать…

– Да зачем?

– Была причина, деточка моя, была. И веская причина…

Елизавета Ксаверьевна надолго замолчала.

– Какая причина? – робко решилась я прервать затянувшееся молчание спустя некоторое время.