Духов день

С испугом на лице и печатью стыда нотариус взглянул на священника, по-прежнему стоявшего в углу и безмолвно взиравшего на свою паству. Священник осыпал себя в этот момент упреками, что своими словами, обращенными к молящимся во время литургии, подогрел тогда истеричное настроение относительно усопшего. Все это представление здесь, у нотариуса, воспринималось им теперь как запоздалая демонстрация того, на чем настаивал всю свою жизнь Адомайт, критически отзываясь о его пастве из Нижнего Флорштадта. Тихо, крикнул Вайнётер, он просит полной тишины и настоятельно требует от всех присутствующих занять свои места. Опять возникла толкотня, но тем не менее для сына и его жены передние места оставили свободными. В результате все разместились следующим образом: в первом ряду с самого края сидел господин Хальберштадт и очень внимательно изучал нотариуса. Рядом с ним сидела фрау Новак и с презрением глядела на присутствующих. По правую руку от нее занимала место фрау Рор, красная от напряжения, как спортсменка на старте. Рядом с ней, печальный и погруженный в себя, сидел сын умершего, казалось, он вообще ничего не понимает и не в состоянии даже уяснить, как такое может быть, что его отец мертв, и что это, собственно, значит, и как нужно теперь себя вести. Его жена смотрела совсем в другую сторону. Рядом с ними восседал господин Мор, все еще в дурном расположении духа из-за случившегося спора, но делавший заметные усилия, чтобы не подавать виду. Он перекинул ногу на ногу, скрестил руки и все время следил за своей позой, чтобы выглядеть импозантно. Госпожа Жанет Адомайт сидела рядом с ним, вся в черном, с маленькой шляпкой на голове и небольшой черной вуалью. Ее взгляд, обращенный на нотариуса и иже с ним, был сама любезность. На крайнем стуле в этом ряду разместилась фрау Мор. Все менее важные участники сегодняшнего действа располагались позади них, разбившись на разные группки, и всё никак не могли успокоиться. Я перехожу теперь к вышеозначенному документу, сказал Вайнётер. Этот документ, чтобы выразиться покороче, попал в мои руки при следующих обстоятельствах. Умерший вручил мне его лично в начале прошлой недели (полные заинтересованности возгласы удивления пронеслись по задним рядам, хотя для этого никакого повода не было), притом в запечатанном виде, снабдив его указанием, что я должен вскрыть этот конверт и прочитать написанное вслух, непременно доведя его содержание до сведения общественности, что означает, я обязан выступить сейчас публично, хотя господин Адомайт, возможно, думал только о некоторых своих немногочисленных родственниках… но теперь это уже все равно. Тишина, пожалуйста! Дамы и господа, прошу соблюдать некоторое время полную тишину! Вилли Кун встал и громко заявил, нотариус должен наконец вскрыть конверт и прочитать, что там написано. Вот именно, сказала фрау Рор, именно так, она все время говорит об этом. Вайнётер: нет, сначала я должен был сообщить присутствующим, что это за послание и как оно оказалось у меня, поскольку, например, господин Адомайт, сын умершего, вообще ничего не знал об этом послании, а как раз именно он имеет полное право знать заранее все, что касается этого документа и связанных с ним обстоятельств. (Упомянутый взглянул на присутствующих весьма неуверенно.) Назначенный для вскрытия конверта час, в который мы все здесь собрались, объясняется тем, что господин Адомайт дал мне указание вскрыть его послание, какие бы на то ни были причины, на второй день после его похорон в семь часов утра и зачитать его вслух. Фрау Рудольф: но, между прочим, уже без четверти восемь. (Шум по рядам.) Вайнётер сделал на мгновение глубокомысленное лицо и объявил: я вскрываю конверт. Наступила гробовая тишина. Господин Вайнётер взял в руки нож для разрезания бумаги, проткнул им конверт и вспорол его. Из конверта он вынул сложенный вдвойне листок бумаги в клеточку. Вайнётер сначала рассмотрел его, потом развернул, запись была сделана только на одной половинке листа. От руки, сказал он. Рукой написано, ага, ясно, тотчас же разнеслось эхом по рядам. Вайнётер прочитал вслух следующее. Дата: 19 мая, то есть последняя суббота. Себастьян Адомайт, Нижний Церковный переулок, Нижний Флорштадт, последняя воля… Хм, видите, это все-таки завещание, воскликнул кто-то. В комнате опять стало шумно. В задних рядах убеждали друг друга, что речь действительно идет о завещании. И только после этого снова воцарилась тишина. Текст длинный, спросил Хальберштадт. Вайнётер посмотрел на него: нет… с чего бы?… здесь всего одна фраза. И эта информация тут же шепотом передалась от соседа к соседу, кое-кто был сильно разочарован по поводу того, что послание, по-видимому, не содержало никаких оскорблений, отъявленных проклятий или других выражений враждебности, одним словом, никакой сенсации, ради чего многие и прибыли сюда в такую рань. Что, всего одна фраза? И столько шуму из-за одной фразы? Да не может такого быть, всплеснула руками фрау Рор, чтобы там стояла всего одна фраза! Вайнётер молча направил на нее свой взгляд, потом посмотрел па текст и прочел следующее: Завещаю в случае моей смерти дом по Нижнему Церковному переулку, 15, вместе со всем имуществом моему сыну. За исключением: платежи, связанные с икс-контрактом (далее шло обозначение роли нотариуса и его функции), на которые я до сих пор не предъявлял притязаний, завещаю, включая все проценты, в том числе и сложные, моей экономке госпоже Эльзе Штробель, проживающей по улице Фауэрбахер-штрассе, 220, Нижний Флорштадт. Как, простите? Это все-таки две фразы! И как прикажете это понимать? Непонятно, мы не понимаем! Вайнётер: в самом деле'две фразы, но это совершенно безразлично… И пока все шумно обсуждали, что все это значит, притом, что первую фразу поняли, естественно, все, а вторую, судя по ситуации, не понял никто, госпожа Адомайт резко встала. Она была белой как мел. Это подло, проговорила она, заикаясь… подло! Он не мог так с ней поступить. Он ведь никогда не претендовал на эти платежи! Она внезапно замолчала и взглянула на Хальберштадта. Тот только передернул плечами. Сделать ничего нельзя, сказал он. В ответ госпожа Адомайт тут же покинула помещение.

Спокойно, спокойно, сказал нотариус, но сдержать бурю возмущения было уже не в его силах. Кричали все. Он все отдал Штробель, как и предсказывали, видали! Но что он ей завещал, что? Все полагающиеся ему платежи! Да что это значит, какие еще платежи? Как это понять, на что он до сих пор не притязал? Никто ничего не понял, даже бургомистр и тот был поставлен в тупик, понимая только одно, что данное завещание, очевидно, причинило уважаемой даме большую неприятность. Нет, госпожа Адомайт такого не заслужила, сказала фрау Рор, это все злобные выходки старика, он на всех злился и ненавидел собственную семью, этот осквернитель рода. Она вскочила и в сильном возбуждении покинула нотариат, как, впрочем, и остальные. Шоссау, Шустер, Катя Мор и священник Беккер тоже вышли из комнаты, остановились, однако, в передней, беспомощно глядя друг на друга. Фрау Новак прошла мимо них к двери, все время повторяя, отвратительно, как все это отвратительно! в столовой несколько мужчин взяли нотариуса буквально в кольцо, это были Мунк, Рудольф, Мулат, Кун и Рюль, желавшие знать, что все это значит и почему вообще разгорелся такой сыр-бор из-за какой-то непонятной фразы, но господин Вайнётер не захотел ввязываться ни в какие разговоры, заявив, спектакль окончен и он свое дело сделал. Госпожа Адомайт взяла себя тем временем в руки и, подхватив Валентина Хальберштадта, быстро покинула поле боя. Катя Мор крикнула тете Ленхен в спину, что проводит ее до пансиона, но тетя Ленхен была в большом возбуждении и только лишь сказала, ей еще позавчера вечером было бесконечно жаль эту фрау Штробель. Супруги Мор прошли следом за ней. А в передней Вилли Кун уже произносил пространную и совершенно путаную речь о том, что означала вторая фраза завещания, которая, по его заверениям, была ему абсолютно понятна. Он только все время слегка переделывал фразу и под конец совершенно исказил ее, так что его никто не захотел больше слушать, и экономка нотариуса просто выставила его за дверь. Через несколько минут в доме нотариуса не осталось ни души… У Курта Буцериуса с самого утра было плохое настроение и страшно болела голова. Около девяти часов он вошел в мастерскую и попробовал начать работать еще до прихода Визнера. Но он никак не мог сконцентрироваться и все время думал о посторонних вещах. В половине десятого Визнера все еще не было. Буцериус рассердился, срок сегодняшнего заказа был оговорен еще несколько дней назад. Он снова вошел в дом, принял таблетку от головной боли, опять сварил кофе и позвонил Визнерам. Мать Визнера сказала, она сегодня пока не видела Антона, он еще не спускался вниз. Она спросила, разбудить его или нет. Буцериус сказал, не надо. Потом он отправился в ванную, подставил лицо под струю душа и посмотрел на себя в зеркало. Он никак не мог понять, почему Визнер в последнее время постоянно впадал из одного настроения в другое. Он не мог объяснить себе эти перемены в нем. Иногда это его даже пугало. Почти ничего из того, что Визнер делал вчера, не поддавалось нормальному объяснению. Впрочем, он предпочел бы вообще об этом не думать. Он сильно помассировал пальцами голо, ву, выпил еще кофе и снова отправился в сарай. Наконец он почувствовал настоящий вкус к работе, и голова почти прошла. Яркие солнечные лучи приветливо заглядывали в ворота сарая, утро еще не было жарким, природа действовала на него живительно. Позднее, правда, он прикрыл ворота, потому что начиналась уже дневная жара. Буцериус зажег лампу, повесил ее на крючок и уселся перед одним из двух моторов у задней стенки сарая. Потом он включил приемник, сделал музыку потише, закурил сигарету и начал работать в отличном настроении, налаживая один из моторов. В углу по-прежнему стоял небольшой микроавтобус «фольксваген», все еще не на ходу, но сейчас Буцериус не хотел думать ни про автобус, ни про путешествие. Настроение его улучшалось с каждой минутой, он получал удовольствие от сигареты, с наслаждением вдыхал запах смазочного масла, даже свет лампы, казалось, создавал уют, он мурлыкал в такт песенкам, доносившимся из приемника. Немного погодя раздался стук. Открыто, крикнул он, не прерывая своего занятия. Полностью сосредоточившись на работе, он не обратил внимания на то, что ворота остались закрытыми. Даже забыл, что кто-то стучал… Но через несколько минут стук повторился. Буцериус нахмурил лоб, вытер о фартук руки и удивленно подошел к воротам, чтобы открыть их самому. Дневной свет был уже очень ярким и сначала ослепил Буцериуса. Но потом он различил, что в нескольких шагах от него стоит вахмистр Гебхард.