Умный выстрел

Виталий не раз рассказывал о «личной каюте» на дебаркадере лодочной станции в Твери, шкипера он называл на американский лад: хорошим парнем. Я был не без мозгов и смекнул, что подобная дружба зачастую строится на корысти. Даже между нами порой черной кошкой пробегало стремление получить собственную выгоду. Аннинский давал мне крышу в своем районе, я же по мере необходимости снабжал его информацией от своих «свистков».

В голове отчетливо представился маршрут: 75-й километр МКАД, Химки, Солнечногорск, Клин, Тверь, раскинувшаяся на обеих берегах Волги. Порядка 170 километров. На машине добраться можно за два с половиной часа. Это закаленные в пробках и бросках на дальние расстояния дачники, рыболовы, охотники и прочие любители природы не заметят, как пролетит в дороге время, я же, к примеру, сойду с ума уже в Клину.

Я решил затронуть тему, которая беспокоила меня с профессиональной стороны. Аннинский не мог проводить каждый уик-энд на Волге, а вот его жена регулярно ездила в Тверь. Последний раз я видел ее две недели назад, поздним вечером, забежав к ним на минутку, буквально разлучил супружескую пару на целый час. Тогда я заметил – с последней нашей встречи (а это было три месяца назад) жена Виталия Аннинского изменилась. Во-первых, она постриглась. Как говорится, новая стрижка – новый человек. Ей были к лицу короткие волосы, закрученные на бигуди. Она как будто скопировала с Одри Хепберн в «Римских каникулах». Вечно тонкие, выщипанные брови стали такими, какими их создала для нее природа; широкие и густые, что, безусловно, шло ей. Она чуть похудела, точнее, постройнела. Видимо, последнее время посещала фитнес-клуб.

Просто так, без веской причины, люди не меняются – это я говорю как профессионал, работа которого, как однажды пошутил сам Аннинский, – «сыск интимного направления». В жизни человека должно произойти какое-то значимое событие, натуральный переворот, тогда-то и происходит метаморфоза. Собственно, я, отметив перемену в облике Анны Аннинской, подумал о романе Анны на стороне. Она была молода, но бог или случай даровал ей еще одну молодость, и они шли параллельными курсами. Она была счастлива, переживала влюбленность. Но кто я такой, чтобы вмешиваться в личную жизнь Аннинских? А вдруг я не прав? А что, если они оба подняли брошенный сверху подарок или милость, не знаю? Я не мог, не хотел стать разрушителем их счастья. И лишь коротко заметил Аннинскому:

– В вашем шалаше с новой силой забил источник молодости?

– Ты о чем, Паша?

– Ее кожу «поцеловало солнце». Такого изумительно легкого, но бросающегося в глаза загара я давно не видел. Она стала мягче, естественнее, стала больше любить себя.

Мы были навеселе, и Виталий, как всегда, прижался лбом к моему лбу и улыбнулся:

– Завидуешь, сволочь? Или ревнуешь?

Да, я был сволочью. Но в этот момент я был обеспокоенной сволочью. И я нашел утешение в том, что Аннинского так просто не переделаешь, он останется самим собой, каким я его привык видеть. Наверное, их преследовала новая жизнь, о которой я не имел представления. Эта пара была единственной, об интимной жизни которой я знать ничего не хотел. Может быть, даже стеснялся.

Я ушел от ответа на прямой вопрос, отшутившись:

– Ты линяешь?

– В каком смысле?

Я демонстративно стряхнул с воротника его пиджака короткие волоски.

– Наводил красоту, – отозвался мой друг. – Днем забежал в парикмахерскую…

Или я выпил на рюмку больше, или Аннинский в этот раз оказался крепче меня. Как бы то ни было, но адрес таксисту назвал он. Я махнул ему рукой, опустив стекло со стороны пассажира, и задержал на нем взгляд, как будто сфотографировал: одетый в деловой костюм, в джемпере-поддевке, он стоит у своего такси…

Глава 2

Перекресток Михайлова

Меня можно было назвать человеком, трепетно относящимся к технике: мои телефоны, мобильный и домашний, никогда не разрывались от звонков. Засыпая, я переставал быть человеком и будто превращался в Центральный отдел нервной системы или Орган высшей нервной деятельности. Так что первый гудок телефона поступал куда надо, и я реагировал на него моментально, в каком бы состоянии ни находился. Сейчас мое состояние оставляло желать лучшего: черепная коробка гудела, в глотке пересохло, глаза я открыл ровно настолько, чтобы разглядеть подсвеченные кнопки мобильника. Днем я бы отметил номер абонента, сейчас мне было все равно, кто звонит. Когда я нажал на клавишу ответа и сделал попытку привстать на диване, уяснил одно: я еще не проспался. И ответил согласно своему хмельному состоянию, в стиле переводчика Алексея Михалева:

– Это сами знаете кто. Я сейчас сами знаете какой. Оставьте сообщение после сами знаете чего.

– Бросай валять дурака, Баженов!

– Кто это?

– Валентин Белоногов.

Я не сразу сообразил, кто такой Белоногов… Я встречался с ним дважды, и оба раза – в отделе внутренних дел по Пресненскому району, что на улице Литвина-Седого, это центр Москвы. В тот день убили моего информатора, а я стал участником перестрелки в Столярном переулке. Тогда этот толковый опер допрашивал меня, а Виталий Аннинский с безучастным, казалось бы, видом стоял в сторонке.

– Помню такого, – прохрипел я словно простуженным горлом. – Что случилось?

– С тобой хочет поговорить один человек.

– Только один? И ради этого… – Это был просто треп, за которым я спрятал напряжение: кто бы это мог быть? Я мог представить любого человека, тянущегося к трубке, чтобы поговорить со мной. Но вот голос Анны Аннинской отрезвил меня:

– Привет, Паша. Приезжай. Я убила мужа.

И все – в трубке послышались гудки.

Я уснул в одежде, поэтому не пришлось тратить время на сборы. Лишь проверил, на месте ли документы. В киоске «1440» (количество минут в сутках) за углом я купил жевательную резинку и распаковал ее, называя таксисту адрес: Ленинская слобода, 4. Ночные дороги были пусты, и уже через четверть часа я оказался на месте. Во дворе дома было оживленно, как днем. Четыре или пять полицейских машин, две из них с включенными световыми сигналами. Столько же машин без спецсигналов, но с включенными габаритами. Вокруг шестиэтажного дома (включая полуподвальный этаж) бордюры были выкрашены в желтый и зеленый цвета и здорово походили на поребрики гоночной трассы. Дорогу к подъезду мне преградил полицейский из патрульно-постовой службы, стоящий в оцеплении, однако полный человек в роговых очках и кожаной куртке нараспашку окликнул его и попросил пропустить меня. Это был Белоногов, я поздоровался с ним. Он тут же отгородился от меня свободной рукой:

– От тебя несет, как от бадьи с брагой. – И пресек мою попытку задать ему вопрос. – Ни о чем меня не спрашивай, я сам пока ничего не знаю. Знаю только, что сотрудника моего отдела нашли с огнестрельной раной в голове и что его жена уже дала признательные показания. Слушай, ну и видок у тебя! – вернулся он к моему похмельному состоянию.

Я соответствовал виду человека, который полчаса назад узнал о смерти лучшего друга. Нет, лучше сказать – единственного.

– Ты последний, с кем общался перед смертью Аннинский.

– Не дави на меня, – огрызнулся я и стукнул себя в грудь: – Один из последних – это точно.

– Когда ты последний раз видел Аннинского?

– Сегодня. То есть вчера. Мы посидели в «Трех горах» до половины одиннадцатого. Там и распрощались. Я поехал к себе домой. Он… наверное, к себе.

– Отмечали какую-то дату?

– Я должен отвечать на твои вопросы?

– Обязан.

– Не ты ведешь это дело. Ты работаешь в ОВД по Пресненскому району, а преступление совершено в Даниловском, а это даже другой административный округ.

– У тебя пробки в ушах?! Убит мой сотрудник, и мне плевать, кто ведет это дело! Пока что я пошел навстречу и тебе, и человеку, который, как я уже сказал, признался в убийстве! Я вам дал возможность поговорить, – сбавил он в конце обороты.

– Эта возможность называется правом на один телефонный звонок.