Страница 26 из 260
«Сильно пахнет высохшей древесиной, гниющими водорослями, мертвой рыбой, мочой, дешевым сладким вином, экскрементами. Он едва не упал на пару голых тел, сцепившихся и мычащих на песке. Пробормотал извинения. Голая фигура прислонилась к сваям подобно святому на картине, а темная голова толчется у его паха. Кто-то стонет в темноте: «Ах, да, боже мой, глубже»… Он хочет уйти. Поворачивает назад, его нога скользит и он почти падает. Делает шаг, освобождает свой сапог из лежащих плавок. Они сильно пахнут одеколоном. Чья-то рука убирает их от него. Он видит блеск зубов. Рука приближается к его паху. Шепот: «Ааа», и пальцы находят застежку его молнии и тянут ее вниз. Они уже роются в его ширинке. Обладатель этих пальцев прижимается к нему голый, скользит влажным ртом по его шее. Уит отталкивает его. «Нет». Он слышит напряженность в своем голосе, слабость воли, панику. «Это не моя игра». Он застегивает молнию. «Простите». Он спешит из-под пирса, потея и стуча зубами. По глубокому песку он хочет выбраться к дороге.
«А вот один», — чей-то голос.
«Смотри-ка, я ж тебе говорил, что не так уж холодно. Они ни х… не замечают, когда этим занимаются».
Мимо проносится машина. Она освещает Уита и фигуры в сапогах и кожаных куртках, стоящие на дюне прямо перед ним. Он поворачивает и сталкивается с другим, который хватает его руку и останавливает. «Стой. Никуда не уйдешь». Тот, с дюны, сходит вниз. Щелчок со стороны другого. Свет прямо в лицо, только на секунду. Отводится, потом возвращается и скользит по нему вверх и вниз. Тихий свист. «Дерьмо, глянь на шмотки этой девки». Свет отходит.
«Эй, мадам, покажи-ка свой бумажник». Дышит пивом.
«Забудь, — отвечает Уит. — Там под пирсом дюжина свидетелей».
В ответ сильный удар. Перехватило дыхание. Вот он уже лежит на песке. Один из них — на нем. Уит молотит кулаками, и кулак наталкивается на кость. Но и ему размозжили лицо. Он чувствует соленое. У кого-то кровь из носу. Колено упирается ему в пах. Он вскрикивает от боли. Поворачивается лицом вниз. Из его кармана вытаскивают кошелек. Фонарик вспыхивает снова. Близко сзади он слышит: «Во, полусотенные».
Тот, чей нос он разбил, изо всех сил давит и тяжело дышит. Уит говорит: «Сойди с меня». Он толкается локтями, но получает удар по уху. Голова идет кругом. Перед глазами плывут разноцветные круги…
«Пять сотен баксов». Снова легкий свист.
«Отключился», — говорит один из них.
Боль внизу живота всё еще сильна, но он смог выгнуть спину, и тот, кто оседлал его, падает. Уит прыгает, хватает ногу другого, толкает его в задницу. Но сбоку сапог резко входит Уиту в ребра, он слышит их треск. Как глупо он действует! Свет другой проходящей машины выхватывает из темноты голых людей, убегающих прочь. Он кричит им: «Помогите». Но они не останавливаются, а бегут еще быстрее, только члены мотаются туда-сюда на бегу… Он получает удар по ребрам с другой стороны. Конец ребра врезается, как нож во внутренности. Он издает невнятный звук и снова утыкается лицом в землю. Пробует ползти. Его бьют по голове. Рукой он старается закрыть череп… Его бьют по почкам, и рефлекс опрокидывает его на спину. Чем-то тяжелым и холодным бьют в лицо, металл. Еще. В рот. Какие-то камушки во рту. Нет, не камушки. Зубы. Он выплевывает их. Кровь льется в горло, он давится и кашляет. Подымается на колени. Ничего не видит, потому что кровь заливает глаза. «Эй», — говорит он, пытается сказать, думает, что говорит, — вы уже взяли мои деньги. Зачем вам меня убивать?»
«А зачем тебе жить, выродок?
Они снова наносят тяжкие удары. Может быть, они бьют его и дальше, но он уже не чувствует.» (Hansen 1981: 252–255)
Писатель очнулся в клинике через много дней, лишившись зубов и глаза. Другой подобный случай описан в романе молодого писателя-негра Мелвина Диксона «Исчезающие комнаты». Там дело закончилось коллективным изнасилованием и убийством (Dixon '1991). Художественная литература? Вымыслы? Американская специфика? Но в немецких журналах для «голубого» читателя ежемесячно публикуется вполне реальный и продолжающийся мартиролог по убитым «голубым». А сколько нападений, не доведенных до убийства? В немецких городах собираются банды по 5–6 парней и охотятся в парках на «голубых», избивают их и грабят. Полиция задерживает их редко, потому что «голубые» обычно избегают жаловаться — не хотят огласки.
Из интервью с одним таким охотником, задержанным в Штутгарте:
«Журналист: Ты нападал только на гомосеков? Роланд С.: Только на гомиков, потому что у меня к ним ненависть. Потому как они меня часто пытались подклеить, понимаешь?… Журн.: А ты не можешь нормально сказать: я не голубой?… Роланд: Меня колотит уже только от одного того, что он меня, значит, за голубого держит… Это для меня унижение. /Курн.:.Для тебя гомики это что-то неестественное? Роланд: Да уж куда как. Гомик просто извращенец. Когда я в дискотеке вижу как два гомика вихляются в слюнявом поцелуе, меня тошнит. Меня редко от чего тошнит, но уж это омерзительно. Мне не найти достаточно крепкого слова для этого. Омерзение это не то слово… Журн.: Ну что тебе за забава в этой охоте? Роланд: А чувствуешь силу в кодле. Журн.: Впятером нападать на одного? Роланд:… Ну, не только это, но чувствуешь свою принадлежность к коллективу… Журн.: Ты применяешь насилие против тех, кто другой, чем ты, только потому, что ты сильнее, а быть сильным для тебя много значит, так? Роланд: Ясное дело…
Журн.: А чем должен отличаться мужчина? Роланд'. Ну, эти должны иметь баб… Я так скажу: надо быть нормальным, как по природе. Журн.: Кто скажет, что такое нормально? Роланд: Ну то, что просто для продолжения рода; секс это только средство для продолжения рода. Вот это по природе. Журн.: Но ведь сегодня мужчина спит с женщиной не только для того, чтобы сделать ребенка. Роланд: Дело не в том, чтобы сделать ребенка, но ведь с гомиком вообще ребенок не получится. Журн.: А кто устанавливает норму? Роланд. Ну вот что: для себя я сам ставлю свою норму. И точка! Всё!» (Gewalt 1990: 30).
Такие банды есть и у нас, на жаргоне их называют «ремонтниками», и они даже пользовались кое-где поддержкой милиции. Так, в Москве милиция создала оперативный отряд юных дружинников для борьбы с «гомосексуалистами», который пришлось судить. Главным обвиняемым был 16-летний Дима Сорокин. От выполнения заданий ребята перешли к самостоятельным нападениям с ограблениями и изнасилованиями. Во главе банды оказался один из тех, кого банда преследовала. Этот студент-экономист, ставший «гомиком» после того, как его изнасиловали в туалете музея В. И. Ленина, некоторое время сам практиковал голубой секс, а после нападения банды, присоединился к ней. Ему понравилось, и вскоре он стал главарем. Закончилось всё арестом и судом (Айзенштадт 1997). Но есть банды, действующие и по собственной инициативе. Пусть таких немного, но в речах немецкого бритоголового юнца звучат установки, которые близки многим. Собственный вкус проверяется по совпадению со вкусом большинства, представляется нормой, аргументируется ус-тановлениями природы, а если эти аргументы оказываются шаткими, то на помощь являются сила и произвол.
Ошибочно думать, что гомосексуалы — только беззащитные жертвы воинствующих гомофобов. На Западе уже появились «голубые патрули защиты» (Gay Protection patrols) — дружины тренированных гомосексуальных бойцов, регулярно выходящие на дежурство в парках и на улицах, опасных для «голубых». Но как не сокращается число «голубых», так не умирает и гомофобия.
5. Кого боялись Маркс и Энгельс?
В «Заметке о гомофобии» А. Зосимов (1995) толкует это понятие несколько расширительно и относит к гомофобам, скажем, Шахиджаняна — автора книги «1001 вопрос про это». На каком основании? Дело в том, что Шахиджанян считает гетеросексуальное поведение нормальным, а гомосексуальное — патологией и наивно советует гомосексуалам начать увлекаться женщинами, потому что «это гораздо лучше». Гомофобию Зосимов усматривает даже у изданий, смакующих гомосексуальные истории, но лишь у звезд шоу-бизнеса, как причуды богемы, и не допускающих мысли о чем-то подобном у обычного человека. «Обычному же человеку эти причуды не положены, гомосексуальность для него, как haute couture, как молочные ванны, как уик-энд на Гавайях или Канарах…»