Страница 61 из 72
Извозчики, т. е. «фаэтоны», в Риге были парные, широкие, с площадкой сзади для стояния. Дамы ехали на сиденьях внутри, а кавалерам надлежало стоять сзади… Сидеть вместе с дамой в экипаже, т. е. в санях, допускались только старики и дети. В этот же день была дневная оркестровая репетиция «Коппелии» и дивертисмента, которая прошла прекрасно. Обедать поехали в загородный «Königs-park», где после обеда играли, как дети, в снежки и зарыли нашу балерину в снегу так, что она чуть не задохнулась. На другой день вечером шла «Коппелия» при переполненном сборе, с приставными стульями. Успех был громадный, а сбор 3800 рублей.
Губернатор Зиновьев[119] влюбился в Павлову и на другое утро повез всю труппу в «Дом черноголовых», старейший в Ливонии клуб, существующий 1300 лет, а потом угостил всех в Винтер-Гартене роскошным завтраком.
«Тщетная предосторожность» и «Пахита» имели такой же успех, и нам с Больмами стало неловко, что при таких оборотах мы платили Павловой, этой через 2 года мировой звезде первой величины, всего по 125 рублей за выход. Мы поехали к лучшему рижскому ювелиру и выбрали за 450 рублей бриллиантовый подвесок в виде слезы на тончайшей платиновой цепочке, который и поднесли ей на последнем спектакле. Зиновьев послал Теляковскому телеграмму: «Рижане умоляют отсрочку один день для дополнительного спектакля» — и получил ответ: «Согласен». Дали еще раз «Коппелию» при архипереполненном сборе, а Зиновьев устроил настоящий цветочный дождь из своей ложи на сцену. Вот где можно было свободно дать 20–30 спектаклей и взять огромные деньги. Но надо было возвращаться, и мы вернулись в Питер. На 7-й неделе мы в том же составе съездили еще в Гельсингфорс, где также взяли 3 полных сбора. Там, впрочем, дело было налаженное через местного кондитера Фацера, большого поклонника и пропагандиста русского балета. После короткого весеннего сезона, всего в 6 спектаклей, А. П. Павлова и Фокин уехали в Стокгольм, где успешно гастролировали с прекрасным шведским балетом. Король поднес им по ордену Вазы — «за искусство», а я это лето, наконец, безмятежно отдыхал в родном Павловске.
У матери в магазине всегда стояло 40–50 пианино и роялей, в большинстве случаев хороших, а за лето проходило до 480 штук в прокат. Так что выбор был хороший — играй не хочу. Это было какое-то лето, когда я просто «пасся» как добрая скотина, нагуливая на велосипеде аппетит, по вечерам был или в вокзале, или в театре, который в это лето при антрепризе З. В. Холмской и А. Р. Кугеля процветал как никогда. Здесь почти весь летний сезон проиграли: М. Г. Савина, В. В. Стрельская, А. А. Чижевская, М. П. Домашева, К. А. Варламов, В. П. Далматов, Р. Б. Аполлонский, H. Н. Ходотов, А. Ф. Новинский. Были гастроли М. Н. Ермоловой, А. А. Яблочкиной, М. П. Садовского и А. И. Южина.
Репертуар был прекрасный, и театр всегда полон. Были даже балетные дивертисменты и 2 раза оперетта с В. В. Кавецкой и Северским. В вокзале 2 раза дирижировал Н. А. Римский-Корсаков (осенью скончавшийся)[120], А. К. Глазунов и Э. А. Купер (который на прокатном условии, к изумлению матери, расписался просто «Л. Шмулевич», объяснив, что Купер — это лишь его артистический псевдоним). Это был хороший, чуткий дирижер и большой знаток и поклонник Чайковского.
Раз, помню, часов в 10 утра, у меня перед носом ушел поезд и некуда было деть целый час времени. Я пробрался через «минеральные воды» в зал, где шла репетиция концерта под управлением Н. А. Римского-Корсакова. В пустом зале оркестровое форте раздавалось громом, а репетировали как раз вступление к «Тристану» Вагнера. И вот я был свидетелем факта, казалось бы, просто невероятного. После какой-то шумной тирады Римский-Корсаков остановил оркестр и спокойно заметил: «А вот в 5 такте № 103 у второго гобоя чистое ля, а не ля бемоль!..» Гобоист Грюнерт исправил в партии ошибку, и репетиция продолжалась. Этому даже трудно поверить, что возможно изощрить свой слух до такого чуда. Этот прекрасный концерт, помимо двух иностранных номеров, состоял из «Шахерезады», «Садко» и «Антара», сюиты из «Золотого петушка» и романсов Л. Я. Липковской. А. К. Глазунов дирижировал своей последней 6-й симфонией, картиной «Море», «Средневековой сюитой» и «Стенькой Разиным».
Приезжал пианист Ставенгаген, играл Падеревский, француз-скрипач Ларош и старые друзья Иоганн Смитт и А. В. Вержбилович. Это лето было на редкость удачным и в музыкальном, и в театральном отношении.
Однажды часов в 11 утра я, по обыкновению, задувал на своем велосипеде по пешеходным дорожкам парка, хорошо посыпанным песком и утрамбованным, задумался и обогнал великого князя Константина. «Э, да это Денис Иваныч! Вот видишь, как штатское платье делает людей невежами — едешь по пешеходной дорожке, да еще не здороваешься со старыми знакомыми. Вот тебе и штраф: веди своего стального коня в руках и пойдем ко мне завтракать». Он привел меня во дворец, где угостил прекрасным завтраком, а потом мы долго беседовали на музыкальные темы в его громадном нижнем кабинете, где над «стейнвеем»[121] висел роскошный портрет маслом П. И. Чайковского — большая редкость, ибо П. И. ничего так ни ненавидел в жизни, как позировать художникам.
Потом <великий> князь подвел меня к старинному портрету с подписью: «Его Императорское Величество, Государь и Самодержец Всероссийский Константин I». Я тотчас узнал характерную физиономию его деда-дяди и сказал, что я знаю об этом 4-дневном царствовании. У великого князя оказалась редчайшая коллекция манускриптов этого четырехдневного царствования и 5 штук золотых и серебряных монет с изображением Константина Павловича, которые успели отчеканить на монетном дворе. Теперь нумизматы ценят эти монеты в сотни тысяч рублей. В 3 часа он отпустил меня, взяв слово, что я больше не буду ездить по пешеходным дорожкам!.. Я проехал в «Розовый павильон», где долго сидел на ферме под впечатлением виденного и слышанного. Оригинал этот Константин: если бы не форма Измайловского полка и ряд миниатюрных орденов с Андреем Первозванным — он походил бы скорее на очень богатого, многосемейного, скупого и расчетливого буржуа, со своей простоватой и скромной Елизаветой Маврикиевной, которая никогда не была похожа на великую княгиню. Они жили себе скромно в Павловске, по вечерам всей семьей ходили пешком на концерты в вокзал и так же возвращались. А в жизни это был бесспорно высокоталантливый поэт и прекрасный пианист. Из детей его юный тогда еще Олег подавал крупные надежды в унаследовании таланта отца, но бессмысленно погиб 19-ти лет, в 1914 году, бросившись с разъездом в 24 чел<овека> гусар на целый германский эскадрон драгун, и был просто со своими людьми изрублен в капусту.
Я немного ухаживал за младшей дочерью < купца > Глушкова, О<льгой> В<асильевной> — моей будущей женой, мы вместе ходили в театр и вокзал, где я «приучал» ее к серьезной музыке.
Я сошелся за это лето с одним из своих балетных абонентов, курьезным купцом-суконщиком М. А. Власовым. Этот хилый и красивый блондин объездил весь земной шар, долго жил в Париже и Монте-Карло, ездил на ослах верхом вокруг египетских пирамид, катался на слонах в Индии, но любил наш русский балет, любил серьезную музыку и был большой кутила. В эпоху нашего знакомства он был уже под родственной опекой за расточительность, получал каждую субботу из своей «лаборатории», как он называл свой суконный магазин, по 700 рублей и жил кроме того на всем готовом, до портных включительно, деньги же эти буквально проедал и пропивал в Павловском вокзале.
Ежедневно после обеда у меня резались в винт по сотой до музыки, когда отправлялись в вокзал, где Мишенька заказывал стол, двойную бутыль «магнум», шампанского моэта во льду, каких-нибудь невероятных индюшечьих цыплят в мадере и бесконечное количество кюрасо и шартрезов. После концерта к столу этому постепенно приставляли второй и третий, собиралась падкая до дарового угощения артистическая богема, и нас с трудом выгоняли в 3 ½ часа ночи.
119
Ошибка Лешкова: в 1908 г. губернатором Лифляндской губернии был Н. А. Звегинцев.
120
Ошибка Лешкова: Н. А. Римский-Корсаков умер 8 (21) июня 1908 г.
121
Инструмент американской фортепьянной фирмы «Стейнуэй и сыновья».