Страница 8 из 72
— Клер была к нам очень добра это время. — Злословие Милдред, легкое, но почти никого не щадящее, иногда удручало его.
— А почему бы и нет? — сказала Милдред. — Ей это ничего не стоит и к тому же утоляет её любопытство. Но сколько бы она ни поджимала губы, на самом деле ей бы очень хотелось, чтобы её Дуглас был сильным, страстным мужчиной вроде Рэндла.
Верно ли, что Рэндл сильный, страстный мужчина? Трудно сказать, думал Хью. Присев на ручку кресла, он устремил взгляд в окно, на белоснежный, пышно волнящийся затылок Хамфри, непутевого, но счастливого Хамфри.
— Как вы думаете, Рэндл уйдет от Энн? — спросила Милдред и добавила к букету слева две Бель де Креси.
— Конечно, нет, — сказал Хью. — Он ерепенится, но никуда он не уйдет. Энн его раздражает, но только Энн способна его и утешить. — Равнодушное любопытство Милдред было ему неприятно. Но он не только хотел отмахнуться от нее, он верил в то, что говорил. Не первый раз он видел сына в таком состоянии. Взгляд его снова задержался на детях, резвящихся за рекой. В памяти возникли странные слова, которые утром произнес Рэндл: „Мне нужен другой мир, оформленный“ — и еще: „Ты-то сумел не увянуть“. На секунду он смутно почувствовал, что завидует Рэндлу. Потом мелькнула парадоксальная мысль, что, может быть, Рэндл завидует ему. Видит в нем человека, который справился со своими трудностями.
Чтобы прекратить разговор о Рэндле, он спросил:
— Как Берил? — верный способ завести Милдред.
Берил была дочерью Финчей, их единственным отпрыском, и Милдред, видимо, до сих пор не простила ей, что она не мальчик. Ей было уже за тридцать, она возглавляла педагогический колледж в Стаффордшире. Хью видал её редко, но она ему нравилась, он ценил её несомненный ум. Он простодушно допускал, что не может решить, искренне или нет Милдред выказывает к дочери презрение.
— Все так же, — сказала Милдред. — Эта девица никогда не выйдет замуж. Вечно ей нужно быть в авангарде чего-то там такого, мужчины этого терпеть не могут. Конечно, трудно было ожидать, что она станет нормальной женщиной, раз Хампо всю жизнь был со странностями. Впрочем, я ни в чем не уверена, надеюсь, что хоть какие-то радости ей доступны. — Она оборвала листья с розово-белой, словно бумажной, Розы Мунди и сунула её в середину букета.
Хью часто шокировала в Милдред излишняя откровенность, граничащая, по его мнению, с вульгарностью. Правда, знакомы они были очень давно — с тех самых пор, как Хамфри, с которым он тогда вместе учился в Кембридже, представил её всем как свою невесту. Хамфри сдал выпускные экзамены лучше и жену взял богаче. Хью задумчиво посмотрел на нее. Она и сама не слишком-то женственна. Не то что Фанни, милая Фанни. У Милдред было резкое лицо, очень бледное, стянутое на лбу и у глаз ироническими горизонтальными морщинками, словно туго перевязанное тонкими нитками. Белая кожа щек по контрасту выглядела теперь мягкой и старой. Рот и ярко-синие глаза — длинные, смеющиеся, часто насмешливые. Изжелта-седые волосы она коротко стригла, что, впрочем, не помогало хоть сколько-нибудь укротить их природную пушистость, и прическа её, меняющаяся день ото дня, а то и несколько раз на дню, часто казалась попросту растрепанной — Милдред порой недостаточно заботилась о своей внешности. Однако и сейчас ещё это была интересная, умная, энергичная Милдред. И снова он стал отыскивать в памяти подробности того поцелуя, но так ничего и не вспомнил, кроме того, что было лето, Сетон-Блейз, и он целовал её. Случилось это перед тем, как начался его роман с Эммой, — пожалуй, и не удивительно, что все остальное стерлось. Милдред тоже была знакома с Эммой, очень давно, когда обе были немного эксцентричными студентками в жестких соломенных шляпах, тальмах с капюшонами и юбках до полу. Но потом они потеряли друг друга из виду, и Хью был уверен, что Эмма не поверяла Милдред своих сердечных тайн.
— Ну как, ничего? — сказала Милдред, осторожно водружая кувшин с розами на каминную полку. — До Энн мне, конечно, далеко, но при моей бездарности и это неплохо. Где же ваш бокал? Больше не хотите? Ну, тогда давайте играть, будто мы почтенная супружеская пара, и прогуляемся по дорожкам, хорошо? — Она церемонно взяла Хью под руку и повела его в сад.
С приездом в Сетон-Блейз все почувствовали облегчение. После чуть влажной, чуть зловещей и явственно насыщенной Рэндлом атмосферы Грэйхеллока здесь так и веяло невинностью и теплом. И лето здесь установилось более определенно и прочно. Прелестный дом эпохи королевы Анны, из шершавого розоватого кирпича с серой, сглаженной временем каменной отделкой, нежился на солнце, томно растянувшись во всю длину, отдаваясь во власть сада, безупречно ему соразмерного. Отсюда не открывались широкие просторы — усадьба лежала в низине, среди заливных лугов. Но в маленьком парке многое ласкало взгляд: просвет между каштанами, ведущий к озеру, излучина реки, миниатюрная заводь, приходившаяся между мостом и кедром, газон с разбросанными по нему пышными кустиками, спускающийся к главным воротам. Поместье было небольшое, но на редкость искусно распланированное, в нем было все, что нужно, и оно не казалось ни большим, ни маленьким, а только безупречным. Когда-то Хью мечтал его купить, но и это относилось к давно умершим мечтам и желаниям.
Под руку с Милдред он перешел подъездную дорогу. У бокового фасада дома нарядный темно-синий „мерседес“ поблескивал в чистом вечернем свете около длинной клумбы, засаженной юкками и кустарниковыми пионами. Пока Милдред вела его наискосок по газону к уединенному садовому креслу, он увидел, что Миранда уже не носится по роще, а подобралась ближе к Энн и Феликсу. Вот она бросила на колени матери охапку скошенной травы. До ушей Хью донесся смех. За речкой на фоне густой листвы каштанов, ветви которых в этом месте начинались чуть не у самой земли, Хамфри беседовал с Пенном. Когда они двинулись в сторону озера, Хью едва ли не впервые заметил, что мальчик не лишен известной жеребячьей грации, но деревья тут же скрыли их обоих.
Милдред опустилась в садовое кресло. Хью, подстелив плед, сел рядом на траву и отвел глаза, пока она расправляла юбку, — Милдред нередко умудрялась оставить на виду не слишком опрятное кружево комбинации. Он мрачно потыкал себя пальцем в ухо в тщетной надежде умерить изводивший его звон.
— Простите, что вы сказали?
— Я сказала: Хью, поедем с нами в Индию.
Он в удивлении поднял голову.
— В Индию? Разве вы едете в Индию?
— Едем мы с Феликсом. Во всяком случае, собираемся. Хампо я никак не могу уговорить. Он хочет опять в Рабат, когда там будет не так жарко, погостить у одного старого приятеля-дипломата, а заодно, наверно, и ещё с какой-нибудь злодейской целью. А у Феликса сейчас перерыв в работе, вы же знаете. Теперь его, скорей всего, пошлют вербовать гуркхов. Это он обожает. И я решила поехать с ним. Вот бы и вы с нами поехали. Я была бы так рада.
— Вы очень добры, — сказал Хью. — Но боюсь, я никак не смогу… — И тут же подумал: а что, собственно, мне мешает?
— Глупости, мой друг, — сказала Милдред со спокойной улыбкой, словно читая его мысли. В её длинных ярко-синих глазах светилась насмешка и знакомое ему выражение дружелюбного тиранства.
Хью засмеялся. Потер свою лысую макушку.
— Конечно, это можно бы устроить. И мысль сама по себе привлекательная. Но денег уйдет много. И потом, мне кажется, что я должен быть здесь, чтобы… чтобы, так сказать, все держать в поле зрения.
— Дорогой Хью, — сказала Милдред, — пожалуйста, не приводите мне этих казенных доводов. Денег у вас вполне достаточно — хватит и себя побаловать, и детям оставить больше, чем нужно. И не так уж много времени у нас в запасе. А насчет того, чтобы все держать в поле зрения — под „всем“ вы, надо полагать, разумеете Энн и Рэндла, — так вы же только что говорили, что опасаться тут нечего. И вообще, вы прекрасно понимаете, что ни вы, ни кто другой им не поможет. Оставьте их в покое — „вернутся овечки сами, и с шерстью и с хвостами“.