Страница 52 из 60
— Припозднились вы, Григорий Тимофеевич.
— Ты спал, что ли? — удивленно спросил учитель, переступив порог. — А я иду, гляжу — свет у тебя горит, дай, думаю, загляну.
— Кушать будете? — спросил я безо всякого выражения, так как появление долгожданного гостя почему–то не вызвало у меня в душе никаких чувств.
— Пожалуй, не откажусь. А что у тебя есть?
— Сыр, помидоры, сметана, зелень, — взялся перечислять я.
— Давай сыр и помидоры. А пиво есть?
— Нету.
— Ладно, обойдемся.
— Григорий Тимофеевич, вам переодеться надо, — заметил я.
— Знаю, знаю, — торопливо ответил гость. — Я, видишь ли, с дороги.
На нем были уже знакомые мне запыленные брюки–клеш и испачканная глиной рубаха, расстегнутая на груди. Комочки глины были и в всклоченных волосах.
— Ты тут пока соображай, а я ополоснусь. — Гость сделал шаг к двери в ванную, как вдруг обернулся и произнес шепотом: — Серега, ты, случаем, в милицию не сообщал?
Я отрицательно мотнул головой.
— Так оно и должно быть, — сказал не совсем понятную фразу Григорий Тимофеевич и исчез в ванной.
Вскоре он появился — посвежевший лицом, мокроволосый, с повязанным вокруг бедер полотенцем.
— С легким паром вас, Григорий Тимофеевич! Присаживайтесь, — пригласил я его и сам сел за стол.
Ужин, впрочем, был довольно скуден, однако, скорее всего, не это навеяло грусть на учителя.
— Вот такие, братец мой, дела, — медленно и раздумчиво проговорил он, заключая вслух некую потаенную мысль.
— Где вы пропадали эти дни? — спросил я, не притронувшись к еде.
— Знаешь, появился шанс поднять катамаран со дна, — деловито сообщил капитан. — У меня есть пара знакомых ребят — аквалангистов, они обследовали «Беглеца» на глубине и сказали, что дело не составит труда, нужна только плавучая лебедка.
— Это аквалангистам кислород понадобился? — уточнил я.
Тимофеевич кивнул и сказал:
— Вся загвоздка в лебедке, будь она неладна!
— Лебедка лебедкой, а как быть с инопланетянами?
— Никак. Считай, что их и не было.
Я хмыкнул, не зная, как отнестись к такому совету, и признался:
— Единственное, что мне непонятно — почему они нас отпустили? Ведь мы могли сообщить обо всем куда следует.
— А тебе не приходила в голову догадка, что они умеют читать твои мысли? — усмехнулся учитель. — Я уверен, что у них имеется прибор наподобие детектора лжи, только контактирует он с тобой не через присоски, а, скажем, всепроникающими лучами. Не сомневаюсь, что и Виктор испытал сходные с твоими чувства, и тогда пришельцы, убедившись, что вы не представляете для них опасности, благоразумно отпустили вас, поскольку ваше исчезновение немедленно повлекло бы за собой розыск с привлечением плавсредств. И даже роботов отрядили, чтобы указать кратчайшую дорогу и уберечь от случайностей, а ты, неблагодарный, робота их сломал — это, кстати, явилось неожиданностью.
— Откуда вы знаете, что я сломал робота?! — воскликнул я, невольно привстав.
— Милый мой, я шел той же дорогой, но несколько позже, а сопровождала меня, между прочим, целая ремонтная бригада, посланная за этим бедолагой, — разъяснил Григорий Тимофеевич. — Ты знаешь, — продолжал он, пока я разливал кипяток в кружки, — мне довелось с ними… общаться, скажем так, поскольку беседой это не назовешь, и я вынес убеждение, что при всей нашей похожести они более математизированы, что ли. Я был с ними в пещере, когда пришло известие, что ты сломал их робота — они были в шоке. Им казалось, что все варианты твоего поведения просчитаны — не тут–то было.
Поэтому я спросил тебя первым делом — не сообщал ли ты в милицию?
— Нет, не сообщал — здесь они верно рассчитали, — произнес я несколько растерянно.
— Наивными их, конечно, не назовешь, но иногда они удивляют и прежде всего тем, что такое понятие, как ложь, им просто незнакомо, — рассуждал вслух полуночный гость. — Мыслящих существ среди всех работников, по моим наблюдениям, немного, может быть, и сотой части не будет, но они создали по своему подобию роботов и настолько развили их интеллект, что стало возможно довольно оживленное общение между всеми членами экипажа, живыми и неживыми. В свой черед роботы, я полагаю, заметно повлияли на гуманоидов и, раньше всего, отучили их от разных человеческих слабостей и привили фанатичную преданность к своей работе… Кстати, этот дозорный, — Тимофеевич улыбнулся при воспоминании, — часовой бестолковый, тоже роботом был. Они запрограммировали его на обозрение определенного сектора, а мы появились совсем с другой стороны, возникла нештатная ситуация, а согласно той же программе в этом случае он должен был, ничего не предпринимая, спешно возвращаться обратно. Помнишь, как он рванул в кусты? И повредил передающее устройство на голове. Едва я увидел их тогда у сопла, тотчас все понял, то есть, конечно, я не был уверен окончательно, но подозрение, что вижу гуманоидов, возникло сразу. Мне кажется, у них еще до встречи с нами имелся опыт общения с людьми, по крайней мере, при всей внезапности нашего появления растерянность их длилась недолго.
— Я эту камеру никогда не забуду, — заявил я озлобленно. — Я потому и ударил его, что не верил в их доброту, думал — убивать меня ведут.
— Твое состояние вполне объяснимо, — проговорил Тимофеевич. — Собственно, тебя не в чем винить.
Тут я вопрошающе поднял глаза:
— Но как же быть? Как жить с этой тайной? Ведь знаешь, что они рядом, что они есть, и молчать?
— Думаю, они скоро улетят, подремонтируются и улетят. Вот тогда и расскажешь свою тайну. А пока, тебе мой совет, придержи язык.
Он встал из–за стола:
— Благодарствую… Ну, пойду почивать, притомился за эти дни. Да и ты, Серега, пожалуй, не прочь отдохнуть? Ну, бывай, — он хлопнул меня по плечу.
— Вас Фариз спрашивал, — известил я.
— Чего ему? — нахмурился Тимофеевич.
— Просит помочь праздник организовать.
— Стоптанный подметки не стоят эти праздники. Некогда мне — так и передай.
Я проводил гостя в прихожую.
— Но почему они не хотят вступать в контакт с людьми? — недоуменно произнес я. — Неужели опасаются нас? Но почему?
— Дорогой мой, запомни: жизнь — это сто тысяч почему, — иронично изрек на прощанье Григорий Тимофеевич.
Дверь за ним закрылась. Волнение мое улеглось, вопросы разъяснились, но все же на душе остался осадок. Может быть, я мнителен, но мне увиделась в поведении соседа, в монотонном голосе, каким он извещал об удивительнейших фактах, некая наигранная рассудительность; мне показалось, что он ставил своей задачей успокоить меня, предостеречь от каких–то необдуманных шагов… Впрочем, мои догадки строились на песке. Интонация голоса, выражение глаз — шаткие доказательства, недостаточные для определенного вывода. Вполне вероятно, Григорий Тимофеевич просто устал, хотя по–прежнему производил впечатление занятого человека… как–то поспешно распрощался — неужто куда–то торопился? И отказал, да еще с таким пренебрежением, Фаризу в помощи — это Желудев–то, известный на всю округу затейник! Было отчего призадуматься.
Утром я позвонил в редакцию районной газеты.
— Скажите, Ляпкин–Тяпкин вышел на работу?
— Вышел, — ответили мне, — сейчас он на задании, но к обеду будет на месте… Между прочим, его фамилия Тяпкин–Ляпкин, — заметил голос назидательно.
К обеду я был в редакции. В подвале стучали типографские машины, Виктор сидел на табурете с обитыми углами в своей тесной лаборатории, опоясанной по стенам полками с банками коричневого стекла, ретортами, аптекарскими весами, глянцевателями, фотоувеличителями и прочими, как он называл, надобностями, и глядел на меня утомленно и безрадостно. Был он небрит, в несвежей безрукавке, руки скрестил на груди, а длиннющие ноги–жерди протянул к самой двери.
— Твоя супруга жаловалась, что ты, мол, из похода на карачках приполз, в стельку…
— Ты, Серега, должен понять мое состояние, — сумрачно промолвил фотограф, — когда я выбрался из этой (непечатное слово) фиговины…